Маргарита Прошина

В ПОЛЁТЕ

рассказ

Несмотря на свои 82 года, профессор Зимняя довольно уверенно поднялась по трапу самолёта. У неё была небольшая сумка. Вообще, она не любила багаж как таковой. Если же что-либо ей необходимо было в другом месте, она просто покупала это. Короткая стрижка, выкрашенная до черноты, сильно молодила её. Она была подтянута и лаконична. Тёмный костюм обтягивал её стройную фигуру. И никаких украшений.
В салоне её встретила бортпроводница.
- Ваше место у окна в третьем ряду, - сказала она.
Зимняя быстро прошла к своему месту. На ней была мягкая обувь, тёмные лодочки в цвет костюма.
Салон наполнился. Последовало объявление, что лайнер следует по маршруту Москва - Лиссабон, время в полёте 5 часов...
Пристегнули ремни. Лайнер пошёл на взлёт. Набрав нужную высоту, лёг на курс. Пассажиры расслабились.
Всё зависит от того, умеешь ты летать или нет. Испытывая прилив вдохновения, Зимняя взлетает, реальность исчезает, и летит в своём воображении совершенно свободно, ничего невозможного в такие моменты для Зимней не существует: под нею города и страны, реки и моря, горы и леса, и Зимняя может снижаться, стараясь не задеть крыш домов или заснеженных вершин гор, может лететь вместе с птицами, а может - над ними. От ощущений абсолютной безрассудности и восхитительной раскрепощенности у Зимней кружится голова, потому что она уже живёт во второй параллельной реальности исключительных по мысли книг...
Через некоторое время Зимняя оглянулась, и увидев в проёме дверей проводницу, поманила её пальчиком.
- Дайте-ка мне, - она мельком прочла на бейджике проводницы имя «Ирина», - стопочку водки! - твёрдо сказала она, глядя прямо в глаза Ирине и добавила: - Помогает для чтения и хорошего усвоения материала.
Через минуту стопка на подносе была готова.
Ирина не успела моргнуть, как пустая стопка вновь оказалась на подносе.
У Зимней перед глазами уже была открыта книга. Мысль Зимней впивалась в текст, отскакивала теннисным мячиком в собственный разум, чеканя бегущей строкой сознания то, что вся мировая литература сводится к одной теме Любви как секса, тиражирования рода людского, жизни как таковой. Непонимание любви как дела Господа приводит к переносу этого понятия на другие сферы: дружбу, отношение к профессии и так далее. Любовь есть сам человек в предельном наслаждении. Производство себе подобных в вершинах наслаждения. Всё остальное не может называться любовью…
Зимняя с азартом прищёлкнула пальчиками. Глаза побежали по тексту, взмыли в небо под упоительное гудение турбин лайнера. Чем отличается крупный писатель от мелкого? Крупный писатель всё время пишет о бессмертии души, хотя и не прямо, но через мышление в образах. Мелкий писатель вообще мыслить не умеет, он гонит истории, в которых главное - кто кого догнал, и кто кого достал. Подумав, можно добавить следующее. В мире есть два типа людей. Одни с умом в мозгах и без морали, другие с моралью, но ума у них в мозгах не находят. Хотя и те, и те сделаны Богом. Трансформация делания нового человека, то есть переиначивание процесса в изображаемый образ и есть задача литературы. Кто не понял, должен пройти по всем стеллажам и полкам библиотеки и снять книги крупных писателей, а книги мелких писателей оставить на месте. Прорех на полках окажется так мало, что как будто умных книг с полок и не снимали. Зайдите в свою районную библиотеку, посмотрите...
«Ничего себе бабёнка, - подумала Ирина и пошла к себе.
В иллюминаторе распласталось небо.
Появилась напарница по рейсу. Глаза её как-то несвойственно светились. Некоторое время она молчала, а потом выпалила восторженно:
- Ирка, я увольняюсь! Вот вернёмся и понесу заявление…
Ирина недоумённо взглянула на неё.
- С чего это ты вдруг?
Напарница присела, поднесла пальчик ко лбу, встряхнула распущенными волосами и начала:
- Ты представляешь… Вот все говорят «случай, случай…» А тут… Да я, вообще-то, не хотела на эту тему распространяться…
- Ну, и не распространяйся, - сказала Ирина.
- Ладно… Тебе-то могу сказать… В общем, случай…
- У нас эти случаи постоянно о неприятностях, - вздохнула Ирина.
- Это точно, - согласилась напарница. - Телевизор невозможно включать… Одни случаи, и все трагические… Этого убили, того посадили… Бизнес-центр сгорел… Но ведь бывают и счастливые случаи?
- Очень редко, - согласилась Ирина.
- Так вот… Я не хотела никому рассказывать…
- И не рассказывай. Спокойнее на душе будет…
- Мой Игорёк мне тоже полгода ничего не рассказывал… Понимаешь?
- Могу только догадываться…
- Да нет… Игорёк мой вообще не очень разговорчивый… Сначала думает, а потом говорит…
- И что же он тебе сообщил? - нейтральным голосом спросила Ирина.
- Вот… Ещё в прошлом году он был на одном дне рождения… В кои-то веки собрались его одноклассники… И там, представляешь, Мишка Пархоменко ему и говорит, когда выпили…
- Ну, уж когда выпьют, тогда и откровенничают, - сказала Ирина.
- Да нет… Мишка Пархоменко оказался президентом одной нефтяной фирмы, понимаешь?
- Отчасти…
- Они с моим Игорьком в классе были очень дружны… Потом их пути, как водится, разошлись… А у Мишки папаша был в советские времена большим человеком в нефтяном министерстве… Короче, Мишка Пархоменко предложил моему Игорьку сразу… Подчёркиваю, сразу… пост вице-президента…
- Ничего себе! - вырвалось у Ирины.
Лайнер плавно парил над морем белых облаков.
- А мой-то… молчал полгода. Ничего мне не говорил… И вот месяц назад ляпнул, что он вице-президент частной нефтяной компании… Я тебе говорила, что мы ютились в двухкомнатной квартирке в Измайлово…
- Да вроде говорила… Я уж не помню… - сказала Ирина.
- А теперь мы переезжаем в огромную квартиру в Обыденском переулке! Там раньше коммуналки были… Теперь жильцов расселили… Ну у нас будет семь комнат!
- Ёлочки зелёные! - не сдержалась Ирина.
Напарница побежала к свои пассажирам.
Ирина приникла к иллюминатору.
Небо! Оно привлекает Ирину безмятежностью, постоянным движением, высокой бездонностью. Наблюдая за его переменчивостью, Ирина понимает быстротечность жизни, её хрупкость и мимолётность. Каждый день в небе есть свои откровения - исповедальная грусть, тревожное предчувствие, поэтический восторг. Это только кажется, что небо есть небо. Сколько оттенков лазурного, пурпурного, серебряного Ирина видит на нём! В знойную погоду небо - раскалённое, ослепляющее, в ненастную - грозное, тёмное, низкое. Да и смотрят люди на него редко. А Ирина в небе! Небо есть отражение её настроения, при взгляде на него мгновение переживается как что-то ускользающее в вечность.
Надо сказать, что летать Ирине уже порядком наскучило. Хотя она боялась признаваться себе в этом. Дело в том, что всю свою молодую жизнь она была до фанатичности озабочена одним всепоглощающим вопросом - поиском своих родителей. В детском доме ей о родителях  ничего сообщить не могли, поскольку, это уж ей к концу одна сердобольная воспитательница шепнула, в младенческом состоянии её нашли на лестнице в подъезде пятиэтажки. Но мысль поиска родителей её не оставляла. Появлялись какие-то зацепки, она наводила справки в паспортных столах, но по фамилии «Павлова», на которую её в детдоме записали, потому что нашли на улице Павлова, было столько граждан, что толкнувшись к десятку из них, Ирина горестно разочаровывалась, ни о каких брошенных детях там и думать не думали, и совершить подобное ни при каких обстоятельствах не могли. Ирина кое-как на какое-то время успокаивалась, но потом червь поисков вновь начинал съедать её. У всех, как у людей, есть папы, мамы, бабушки, дедушки, а у нее детдом. Тем не менее, она выучилась, стала летать на международных рейсах. Пассажиры настолько примелькались ей и, надо сознаться, поднадоели, что она подумывал об изменении своей сферы деятельности. При этом опять била в висок мысли о поисках родителей. Однажды она даже попыталась найти их прямо на улице Павлова, пройдя её вдоль и поперёк, выспрашивая у старушек и дворников, не знают ли они здесь кого-нибудь, кто лет, эдак, двадцать с лишним назад не обнаруживал беременных женщин по фамилии «Павлова». На Ирину смотрели с настороженностью, отводили в страхе глаза в сторону и неопределённо молвили: «Да кто ж его знает…»
Идут с колясками молоденькие мамы, везут своих замечательных детей по парку, и редко кто из них представляет себя через двадцать лет, не ведая кого она катает по аллеям: рабочего, колхозника, солдата? А путь их давно уже определён потребностями государства, но каждая мама верит в то, что её ребёнок достигнет большего, у него получится осуществить то, о чём она мечтала, ведь она рядом, подскажет, направит, так из поколения в поколение многие мамы повторяют одни и те же ошибки, пытаясь предостеречь ребёнка от собственных разочарований, немногим дано понять, что необходимо воспитывать и развивать дитя, читать ему умные книги, научить писать самому о своих переживаниях, приобщать, в широком смысле, к творчеству, поэтому лишь малая часть детей добивается самостоятельности, становятся личностями. Подобные мысли крутились в голове Ирины, она чуть-чуть догадывалась, что её тянет куда-то от обычной жизни, но куда, понять было невозможно. В детдоме она была тихая и дисциплинированная девочка, много читала, участвовала в театральных постановках, когда остальные сломя голову носились во дворе. Но чем больше она читала, тем острее ощущала свою покинутость, несмотря на то что вокруг были люди, хорошие учителя и воспитатели. И главное, что будоражило её головку, что она не такая как все, что она «брошенная», никому не нужная. Кто же её родители? Кто они?
Чуть что не так, обида подступает комком к её горлу, дыхание перехватывает, а слёзы сами бегут из глаз, почему жизнь свои действия не согласовывает с Ириной, и она никак не желает с этим мириться, да подобные эмоции были свойственны ей в детстве, при этом слёзы её столь обильны, что сердца воспитательниц детдома не выдерживали и они Ирочке уступали, продолжая объяснять, что с обидами нужно научиться справляться, не демонстрируя их, и Ирина научилась, но ныне детская реакция то и дело случается с ней, что свидетельствует о том, что детские привычки никуда не исчезают, правда, Ирина старается, чтобы слёз её и обид никто не видел. Ирина прекрасно понимает, что обижаться во всех ситуациях следует только на себя, свою реакцию, но детство не оставляет её.
Почему Ирина не птица?! Ирина несколько раз была в старом МХАТе на «Чайке». Чехов с чайкой, «Чайка» с Чеховым. Чайка спит на воде, а летает в небе, поймает поток воздуха и, расправив крылья, парит над рекой. Крылья есть и у уток. Они большую часть жизни проводят на воде, неспешно ходят по земле, но и летают, правда, в полёте у них нет той лёгкости, которая восхищает Ирину у чаек. У воробышка есть крылья, и у стрекозы они есть, даже у комарика есть чудо-крылышки. И ангел крыльями Ирине изредка машет с высоты. У неё, увы, крыльев нет. Прежде Ирина мечтала о крыльях, чтобы летать как чайка, пока не поняла, что может летать с Чеховым.
Она иногда вдруг ощущала в себе другую Ирину, да, она сама была Ириной, но другая Ирина откуда-то выбегала навстречу и другим голосом начинала говорить о том, что вот приходит в мир новый человек, с интересом смотрит вокруг - всё ему интересно, удивительно, всё меняется постоянно, он впитывает в себя впечатления, знания и не задумывается о грядущем, даже слова такого не поймёт без помощи взрослых, но однажды наступает момент понимания, что впереди длинная дорога жизни, на которой каждому человеку предстоит много событий, уроков, впечатлений, открытий, разочарований, но путь этот становится осмысленным у тех, кто понимает - ради чего он живет, чем хочет занимается, и только некоторые, впитывая плоды творчества предшественников, желают посвятить жизнь этому восхитительному процессу, говорят себе: «Ты можешь и не ждать его, грядущего, оно без спросу с каждым новым днём приходит, и чтобы не застать тебя врасплох, должна ты знать свой творческий урок, который выполнив, почувствуешь полёт исполненного долга пред собою».
И в этот момент настоящей Ирине становилось страшно. Она отмахивалась от творческой Ирины, но та время от времени выскакивала из-за угла, чтобы внушать первой Ирине то, что она убивает себя бездействием, что она сама рождена для искусства, как птица для полёта. Тут уж страх просто сковывал Ирину. Тогда она начинала быстро готовиться в своём буфете к обслуживанию разнообразной едой пассажиров…
Печь будет холодной, если в неё не подбрасывать дрова. Машина не поедет, самолёт не полетит, если бензобак пуст. Без заправки - никуда. Для поддержания жизни человека необходима еда. На еду требуются средства, чтобы их достать нужно что-то делать. Отработала, например, в бухгалтерии, получила аванс, купила еду. Но пища нужна ещё и духовная, чтобы понять, зачем родился, живёшь, мысли эти покоя не дают, а ответы ищешь в книгах, которые были написаны предшественниками и пишут современники. Как только подобные вопросы лишают покоя, начинаешь понимать, что дело не в еде, а в пище, источнике творчества...
Птичкой впорхнула напарница. Было по всему заметно, что она в этот день работала с подъёмом.
- Нет, ты представляешь, Ирка, случай?! Я до сих пор не могу поверить…
Ирина с некоторым снисхождением оглядела напарницу, и сказала:
- А у меня не случай, а целая цепь случайностей…
- Иди ты!
- Я с детства много читала…  Да нет, не простые книги...
- А какие? - удивлённо спросила напарница.
- Только пьесы… Драматургию… Все пьесы Островского, Чехова, Шекспира… Понимаешь?
- Хочу понять…
- Так вот… Читала, читала, читала… И всё приноравливала себя к женским образам…
- Как интересно…
В этом месте Ирина хотела рассказать о том, как она играла в самодеятельных спектаклях в детдоме… И на слове «детдом» споткнулась… Нечего об этом рассказывать…
Она сказала просто:
- В театральном кружке играла Нину Заречную…
- Чего-то я не помню, откуда она? - спросила напарница.
- Из «Чайки» Чехова…
- Ну-да, конечно, из Чехова, - произнесла виновато напарница.
- И, представляешь, приперлась поступать именно с этим монологом Заречной…
Ирина приосанилась и начала с волнением: «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. Я так утомилась! Отдохнуть бы... отдохнуть! Я - чайка... Не то. Я - актриса. Ну, да! И он здесь... Ну, да... Ничего... Да... Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом... А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького... Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно... Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я - чайка. Нет, не то... Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил... Сюжет для небольшого рассказа... Это не то... О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так... Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы... Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле - все равно, играем мы на сцене или пишем - главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни…»
Ирина смолкла.
Напарница в ошеломлении с минуту смотрела на неё, не проронив ни звука…
Светлая мудрость привлекает, как луч солнца в ненастный день. Человека всегда нужно приподнимать, стимулировать его пробуждение к прекрасному, потому что в этом, можно сказать уверенно, и есть светлая мудрость воспитания. Замечания и нравоучения отталкивают, а самозабвенное творчество человека мудрого привлекает. Такая простая светлая мудрость...
В это время Зимняя наслаждается взаимодействием с текстом раскрытой книги. Возьмёт на вкус фразу и стремительно раскручивает её в своей невероятно разумной головке, называемые внутренним монологом Она находится в текстуальной жизни. Взаимодействие языков. Она сама лайнер в мире языков.
Тело не соответствует слову. Зимняя просит мысленно подойти к ней Степанова. Подходят сразу восемнадцать человек. Свободны! Говорит Зимняя им. Просит подойти к ней Сергеева. Подходят тридцать два человека. Просит затем, усмехаясь, подойти Степанову. Подходят семьдесят восемь женщин. Свободны! Просит подойти Иванову. Очередь до Лужников! А если вместо, скажем, Степанова подозвать Стебанова? А вместо Сергеева - Хергеева? Тут и дирижер Гергиев сидит. Отсюда вылезает и Георгиев. Далее производим Чергеева, ближе нам Черкеев, или Черкасов. Лучше, конечно, носить фамилию Оргиев. Ближе к запрещенному имени Бога. Оргии все время разыгрывает. А как Иванова превратить в Степанова? Очень просто. Вспомнить сначала страну Лебанон. Затем трансформировать эту страну, где сплошь, Лебаны живут, по-нашему, Иваны, в Ебанов, для приличия оглушив "б" на "п", и получая Епанов, нужных нам Степановых. "Б" мы, разумеется, чтобы не ругаться, везде и всюду на "В" меняем. Вместо Еба, говорим Ева. Так мат - лексика Бога, меняется в связи с запретом произношения на разных Степановых, Ивановых и даже Мужехуевых. Красота спасает тела. Вот что делает запрет на произнесение, использование истинного имени Бога…
Чуть ли не хохоча, Зимняя переводит взгляд на иллюминатор, за которым глубина голубая зовёт в бесконечность.
И опять она находится в полёте логоса.
Профессор Зимняя стремительной рыбкой плывёт в океане текста.
А русский язык он русский? Вот так нужно доводить до ума патриотические вопросы. Слово "лад" египетское, принесенное писателями (евреями, людьми книги) из Египта в Испанию. Эллада - это и есть лад. Язык испанских евреев (сефардов) называется "ладино", отсюда и "Латинская Америка" и "Латинский квартал" и др. Русский мат - пародия на святое (литературное). Потому что на самом деле мат - это первослова религиозного культа фараона Яхве (Ях…), преподносимого в прикрытой форме как Эхнатон. Единоверие - вера не в солнце, а вера в Х… (фаллос). Чем отличается иудаизм от христианства? Иудаизм - это Х… (часто прикрывается как Яков, отсюда море всяких Яковлевых). Все слова мира состоят из сочетания "х...х...", только в замаскированном виде. Поэтому Бог есть Слово. Тела бессловесны (без национальности, без имени...) Бог - это книжный стеллаж, метафизика. Тело - это бессловесное нечто, смертная физика. Физика индексации, как сайт в поисковой системе, не подлежит "без документов", то есть без слов, называющих это тело или предмет. Нет постоянных языков, каждый язык, рождаясь из одного языка, переходит в другой. Национальное - очень временное чувство. Если уж звезды, как наше Солнце, рождаются, живут и умирают, то что уж говорить о нациях. Но язык - бессмертен, он Бог, а Бог вненационален. Русский (святой, ибо слово "русский" происходит от египетского слова "hieros", "херос", "херас", где содержится Ра - бог солнца. Рай - солнечный). Таким образом, всеобщий язык - это конечная фаза развития мирового языка, это альфа (алеф) и омега филологии, Бога, писательского труда. Язык сокрушает империи, открывает границы, объединяет людей. Ладно? Ладно! Ну и лады! Зачем всё это знать патриоту, сидящему в бане и поскрёбывающему стальным перышком по бересте?!...
Дабы немного развеяться от захватывающих её полностью мыслей, Зимняя пошла к проводнице.
- Как тут, Ирочка, обстоят дела со стопочкой?
Ирина неожиданно сказала:
- Навязчивая идея: «Кто я?»
И налила стопку.
Зимняя без лишних процедур с ходу махнула её.
- Хороший вопрос! - применив телевизионный штамп, воскликнула она. И добавила: - Моя фамилия «Зимняя»…
- Какая прелесть! - с удивительным восторгом промолвила Ирина.
Зимняя сказала:
- Я единственно что помню, как нас грузили в полуторку какие-то тётки в жутких платках, как потом ехали в теплушках по железной дороге, как мы очутились в Свердловске в детдоме…
Ирина вздрогнула, неужели и эта фифа детдомовская.
- Вы представляете, я тоже выросла в детском доме, - сказала Ирина. - Ни фамилии, ни записок не было. В подъезде пятиэтажки меня нашли... Искала, и всё хочу отыскать родителей
- Меня назначили «Зимней» в честь Зимнего дворца. Деточка, вся страна - детдомовцы! Никого не ищи, наш отец - Господь!
О вечных истинах почти не вспоминаем, потому что они кажутся настолько простыми, что в век интернета и мобильников кажутся плоскими, штампованными, но как от них не отмахивайся, сколько не подвергай сомнениям, в моменты этих сомнений и печалей мысли невольно вновь и вновь возвращаются к ним, и мы убеждаемся в их непоколебимости. Не перестаём удивляться тем людям, которые с гордостью объявляют о том, что нет ни Бога, ни чудес и требуют доказательств их существования, вместо того чтобы задуматься о чуде своего появления, о каждодневных чудесах, которым нет конца.

"Наша улица” №274 (9) сентябрь 2022