ШОЛОХОВ к 100-летию мифа

(Валерий СЕРДЮЧЕНКО "ШОЛОХОВ И ВОКРУГ. В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ)

с форума "Литературной газеты"

Валерий Сердюченко

ШОЛОХОВ И ВОКРУГ.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Валерий Cердюченко родился 7 ноября 1937 года в Киеве. Окончил Вильнюсский государственный университет. Профессор Львовского университета, доктор филологических наук. Автор книги "Достоевский и Чернышевский" и работ по русской классической и современной литературе. Публиковался в "Новом мире", "Октябре", "Неве", "Вопросах литературы", "Континенте", "Литературном обозрении", "22" (Израиль), "Новом Русском Слове" (США), "Slavia" (Венгрия) и др. В интернет-журнале "Русский переплет" ведет обозрение "Сердитые стрелы Сердюченко". В "Нашей улице" опубликованы следующие произведения: в № 4-2001 ("ЯЩИК ПАНДОРЫ" злободневные заметки), в № 11-2001 ("ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ПАРАД" типы нашего времени), в № 6-2004 "ОПЫТЫ О РАЗНОМ", в № 1-2005 “КОНЕЦ ЛИТЕРАТУРЫ”.

ШОЛОХОВ И ВОКРУГ.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Автор романа "Тихий Дон" выдающийся писатель Федор Дмитриевич Крюков (1870-1920) умер от тифа на Кубани, отступая с белой армией Деникина. Рукопись неоконченного романа, начатого Федором Крюковым в 1912 году, когда Шолохову (не написавшему в жизни ни строчки) было семь лет (1905-1984), попала к Александру Серафимовичу, который во что бы то ни стало хотел завершить и опубликовать роман под любым именем. Тут-то и началась идеологическая доделка романа соавторами. Федор Крюков могучей силой художественного таланта закрутил метель тайны, доведшей до Нобелевской премии “романистов от сохи”, одним из которых посвящена статья доктора филологических наук Валерия Сердюченко.

Юрий КУВАЛДИН

Валерий Сердюченко

ШОЛОХОВ И ВОКРУГ.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

От автора: История литературного писательства знает немало примеров и случаев, в принципе не поддающихся окончательной логической дешифровке. Таково, например, авторство некоторых текстов Священного Писания, проблема датировки и авторства “Слова о полку Игореве”, загадка Шекспира, гоголевские мистификации собственной писательской (и человеческой) сущности, многовековый феномен литературного псевдонима и т.д. Подобные явления образуют особую, “паралогическую” зону литературы, требующую таких же нетривиальных исследовательских подходов. Настоящая статья является попыткой именно такого рода. Материалом для ее написания послужила длящаяся полвека дискуссия вокруг имени Шолохова, а непосредственным толчком - появившееся в одном из предыдущих номеров “Нашей улицы”(№2-2005)эссе Юрия Кувалдина “Певец тихого Дона Федор Крюков”.

Валерий Сердюченко

ШОЛОХОВ И ВОКРУГ.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Авторство “Тихого Дона” - одна из самых интригующих филологических загадок 20 века. Как только негласный запрет на критическое слово о Шолохове был снят, в печать хлынул поток разоблачительных антишолоховских публикаций. “Тихий Дон” перечитан сегодня с лупой в руках, из архивного небытия извлечен пласт интереснейшей довоенной и даже дореволюционной информации, сопоставляются факты, документы, тексты, спорщики сражаются друг с другом уже с помощью компьютеров1, отысканы и свидетельствуют даже садовники Шолохова2 - таков размах разгоревшейся дискуссии.

Однако, введя в оборот массу неизвестных ранее материалов, “новые шолоховеды” запутались уже на собственных основаниях. Их доводы и аргументы взаимно обесценивают друг друга; никакая точка зрения не предстает предпочтительной, и загадка Шолохова лишь набирает в загадочности.

От иных разысканий о Шолохове явно попахивает серой. Например, некто Л. Колодный недавно потряс общественность заявлением о том, что черновики “Тихого Дона” существуют, и , таким образом, Шолохов - это Шолохов, но тут же таинственное оборачивается вдвойне таинственным: “Если бы я был уверен, что в известную мне дверь, за которой находятся рукописи первых двух книг “Тихого Дона”, в наше тревожное время не постучат непрошеные гости, то я, конечно, сообщил бы читателям и другую интересующую их информацию относительно московского архива, которую пока вынужден опустить” 3.

Итак, черновики “Тихого Дона” существуют, но не могут быть опубликованы: их обладатель опасается за свою жизнь.4

Автор публикации сражает своим сообщением обширный корпус антишоловских материалов, инициированных книгой “Стремя “Тихого Дона” (загадка романа)”, изданной в Париже в 1974 году. Кому принадлежит эта книга? Анониму “Д”. Почему анониму? Уж не по той ли причине, по которой обладатель рукописи Л. Колодный пред-почитает держать ее в тайнике, в подполье? 5

Запомним это слово, “подполье”. Оно станет ключевым в наших дальнейших умозаключениях.

Следующая особенность околошолоховского пространства - его перенасыщенность всевозможными копиями и ссылками на “из неопубликованного”:

...”Воспроизводится по тексту письма, хранящегося в частной коллекции. У автора имеется фотокопия” 6.

...”Из неопубликованного письма М. А. Шолохова к А. М. Горькому, 6 июня 1931 г., стан. Вешенская. Цитируется по копии письма, предоставленной нам И. Г. Лежневым” 7.

А вот своеобразный рекорд “copy-right style”, практикуемый в нашем шолоховедении:

“Цитирую по копии, предоставленной П. К. Луговым. Письмо М. А. Шолохова к П. К. Луговому от 13/5 1933 публиковалось в выдержках в очерке К. Приймы “Шолохов в Вешках” (“Советский Казахстан”, 1955, № 5), статье Н. Мара “У берегов Тихого Дона...” (“Литературная газета”, 17 марта 1962 г.). По непонятным соображениям К. Прийма умолчал о том, что текст письма предоставил ему П. К. Луговой. Он сочинил версию о якобы найденном им в Вешенской у какой-то старухи архиве П. К. Лугового, в котором будто бы и было обнаружено письмо М. А. Шолохова”   8.

Уф... Читатель еще не запутался в этой фантасмагории ссылок, копий, копий с копий, копий с неопубликованного, с неопубликованного и ненаписанного? Версии, тайники, старухи... Как будто исследователи Шолохова разыгрывают им самим недоступные козыри, вводят в заблуждение других и самих себя, искренне веруя при этом в безусловную научную достоверность своих архивно-эпистолярных разысканий.

То же и с рукописями “Тихого Дона”. Здесь возникает мотив бомбы. Она появляется сжигающей точкой в белесом небе над Вешенской и, управляемая лукавой волей Шолохова, с математической точностью попадает в его архив. Вопрос об авторстве снят и снят гениально. Никаких черновиков не только к “Тихому Дону”, но и к “Донским рассказам”, и к “Поднятой целине” нет и быть не может.

Но особенности “зоны Шолохова” таковы, что в ней все возможно. Разбомбленный архив, как феникс из пепла, вновь возникает в писаниях его исследователей. Он разбомблен, но не полностью 9. Он вообще не разбомблен, но утерян растяпами из НКВД: “Весь мой архив, а в том числе рукопись романа “Поднятая целина” - все пропало в годы войны. Переписка со Сталиным, Горьким и другие ценные материалы мною были сданы в местный архив. Надеялся, что сберегут, а вышло - сдал им, как в пропасть кинул. Непостижимо, как они утратили этот архив /.../. Рукопись второй книги (! - В.С.) “Поднятая целина” утрачена со всем архивом” 10.

Но не верьте и этому. Ничего не разбомблено и не утрачено. Во всяком случае черновики первой половины “Тихого Дона” целы и сберегаются на конспиративной московской квартире, ведомой Л. Колодному.

Еще загадочнее выглядит биография Шолохова. Например, где он находился в годы войны? Что он делал в Англии, Болгарии, Германии, Голландии, Дании, Норвегии, Польше, США, Франции, Швеции, Японии? Кто организовал в начале 60-х годов его встречу с внучкой Леонида Андреева, причастной к “голоушевской” версии авторства “Тихого Дона”?11 Не можем удержаться от соблазна, чтобы не уточнить, что впоследствии именно Карлайл-Андреева становится западной литературной резиденткой А. Солженицына, автора разгромного антишолоховского предисловия к “Стремени “Тихого Дона” 12.

И так далее, и все загадочнее, противоречивее, фантасмагоричнее. Как если бы рядом с Шолоховым работал мощночастотный генератор, подавляющий или искажающий любую информацию о нем.

Отвлечемся, однако, от этих интригующих несообразностей и вспомним, из-за чего, собственно, возникла волна антишолоховских выступлений в 70-80-е годы. Вот именно из-за разительного несоответствия автора “Тихого Дона” - образу того Шолохова, каким он являл себя литературному миру послевоенных десятилетий. Олимпийский мудрец - и реакционер, черносотенец, требовавший революционной расправы над оппозиционными режиму писателями. Донской Гомер - и автор бездарных очерков о борьбе за мир. Непревзойденный мастер слова - и косноязычный запойный пьяница, городивший с трибун партийных и писательских съездов такую околесицу, что морщились даже его кремлевские покровители. Не будет преувеличением сказать, что в либеральных литературных кругах Шолохова ненавидели, и как только ситуация позволила, на его голову обрушились мстительные громы.

Отказав Шолохову в авторстве “Тихого Дона”, его недоброжелатели оказались, однако, перед новым кругом вопросов. Как тогда быть с “Донскими рассказами”, “Поднятой целиной”, “Они сражались за родину”, “Судьбой человека”?

Более или менее единодушно было решено в том смысле, что с “Тихим Доном” они совершенно несопоставимы и заслуживают интереса лишь как беллетристические поделки большевизанствующего литератора.

Так ли это? Достаточно сравнить “Донские рассказы” с “Конармией” Бабеля, чтобы убедиться, что они этого сравнения не проигрывают по крайней мере по отсутствию в них налета эстетизма, “художничества”, неуловимо присутствующего даже в самых жестоких сюжетах “Конармии”. Пафос новелл Бабеля - все-таки литературный пафос, в то время, как действительность “Донских рассказов” внутренне сопряжена с прекрасным и яростным, “внелитературным” миром “Тихого Дона”. И, между прочим, совсем не большевистская правда торжествует в таких донских рассказах, как “Семейный человек”, “Чужая кровь”, “Обида”, “Ветер”.

О “Поднятой целине”. А. Солженицын оценивает ее так: “/.../ Вперемежку с последними частями “Тихого Дона” начала выходить “Поднятая целина” - простым художественным чутьем, безо всякого поиска, воспринимается: это не тот уровень, не та ткань, не то восприятие мира” 13.

При всем уважении к маститому писателю рискнем все-таки утверждать, что его читательское чутье слишком политизировано, чтобы безусловно ему довериться. “Поднятая целина” - лучшее произведение о крестьянской действительности 30-х гг.14 Это самый жизнеспособный образец социалистического реализма. Один из безупречно выполненных социальных заказов эпохи. Имеет кто-нибудь что-либо возразить против этого?

Возражения имеются, но они лежат в иной, морализаторской плоскости: роман “Поднятая целина” плох потому, что Шолохов политический злодей, гений же и злодейство вещи несовместимые; он ниже всякой критики именно потому, что он выше всякой критики, как произведение социалистического реализма; роман бездарен, поскольку он воспевает советскую власть; и т.д.15

Мастерской рукой написаны и “Они сражались за родину”, и “Судьба человека”. Не будем отрицать этого в угоду политической минуте. Не будем отрицать и того, что они написаны одной и той же, пусть постепенно слабеющей рукой. В них есть единство авторского почерка, “знака”, единство ощущения человека и его мира - и никакие компьютеры, ни Солженицын не заставят автора этих строк согласиться с обратным. Руководствуясь “простым художественным чутьем”, на чем особенно настаивает Солженицын, автор считает, что если “Тихий Дон” гениальное, то “Поднятая целина” очень талантливое, а “Они сражались за родину” и “Судьба человека” просто талантливые произведения.

Но тогда... тогда невероятная эта история делается вдвойне невероятной и разрешить ее с помощью здравой логики становится вообще невозможным. Здесь необходим какой-то альтернативный, “неэвклидовый” угол зрения на проблему, и мы намерены предложить собственную, вполне сумасшедшую версию, рассчитанную, впрочем, на соответствующего редактора и читателя.

Исходная суть нашей гипотезы состоит в том, что человек по имени Шолохов никогда не написал ни единой художественной строчки. Не было писателя по имени Шолохов. Было нечто другое.

А именно редкостная, превосходящая всякое литературоведческое - и не только литературоведческое воображение авантюра, условно обозначенная нами как “гений и бес”. Ревнителей здравого смысла просят из аудитории удалиться.

Представьте себе люмпенизированного деревенского парня, почти мальчишку с генетическим ощущением своей исключительности. Он физически тщедушен, застенчив, неуклюж, а вместе с тем не по возрасту проницателен, восприимчив и дьявольски честолюбив. Нравственные рецепторы изначально подавлены у него инстинктом самоутверждения, его мечты - мечты завоевателя, чемпиона, “первого”. Кругом неслыханные перемены, невиданные мятежи и “вакансии как раз открыты”, нужно только правильно выбрать. Он прекрасно усвоил призывы и лозунги большевистских газеток о том, что таким, как он, терять нечего, приобрести же они могут весь мир.

Покинув родительский дом, а, может, и изгнанный оттуда, он превращается в этакого донского Валета, блуждает по городам и весям превращенного в революционный ад казачьего Юга, грабит награбленное в составе красноармейских продотрядов16, пока, наконец, судьба не сводит его с неким П. Я. Громославским. Этот Громославский темная личность. Он успел посидеть в тюрьме уже при советской власти, и отнюдь не за политическое, а за уголовное преступление 17. То ли бывший станичный атаман, то ли станичный писарь, то ли корреспондент “Донских ведомостей”, проводивший в последний путь самого Ф. Крюкова18, а в целом криминальный тип с уклоном в весьма своеобразно понимаемую литературную - и не только литературную деятельность. Новоявленные дружки, старый и молодой, находят общий язык с полуслова. Оба они отчаянные прожектеры, оба безнравственны, но именно поэтому хорошо понимают, что революция - это их время, их шанс, тут в мгновение ока можно стать миллионщиком, полководцем, наркомом, отцом небесным. Скажут, это из Достоевского, что к Шолохову это не имеет никакого отношения, - а почему, собственно? Жизнь сложнее литературоведения и наших кабинетных представлений о ней, а Наполеоны чаще всего рождаются именно в корсиканских хижинах, а не во дворцах. В мирное время они там и остаются, но социальная смута на то и смута, чтобы выбрасывать на поверхность донный слой маргиналов, авантюристов, этических мутантов.

И тут - внимание! - на сцене появляется третий. Мы с некоторым трепетом приступаем к описанию этого главного персонажа нашего сюжета - также и потому, что придется окончательно оставить территорию филологической учености и углубиться в малоосвещенные лабиринты жизни.

Итак, однажды ночью на пороге громославского дома появляется некто гениальный и полубезумный одновременно. Он одержим всевозможными гоголевскими неврозами, у него очередной психический кризис, его терзают метафизические ужасы и демоны всего мира, но прежде всего агорафобия, страх открытого пространства, где царит разрушение и смерть. Он умоляет оторопевшего хозяина спрятать, скрыть его в подполье, подвале, подземелье. Спрятать - и как можно реже о нем вспоминать.

Подвал у Громославского имеется. Не подвал, а настоящая гробница с каменными сводами. Там-то добровольный узник и поселяется. Через некоторое время он требует перо и бумагу. Почему бы нет, тем более, что он расплатился за тайник такой суммой, которая сделала Громославского крезом. К тому же этот ненормальный - вроде писатель. Странный, однако же, писатель. Почитаешь - пустомеля, а занятно: самое то, что творится сейчас на Дону.

Дальше - серия затемнений. Но можно предположить, что неугомонного Громославского вместе с его зятем осеняет грандиозная затея. Они решают стать писателями! Большевистскую грамоту они научились читать между строк. В том числе и про то, что писателей сейчас набирают из рабочих и крестьян. Писательство - дело великое. Например, Льва Толстого даже цари боялись. Неужели ты, Мишка, не сможешь, как тот, в подполье? С твоей-то анкетой, чево там?

Так Шолохов, щедро финансированный зятем, впервые появляется в Москве. На первых порах все складывается, как предполагалось. Безусые столичные комиссары только что не носят его на руках. Как же, из беднейшей крестьянской семьи, гонитель белогвардейских банд, гаврош донской революции. Немедленно в редакцию, в литстудию, твори, выдумывай, пробуй!

Увы, через некоторое время Шолохов с отчаянием обнаруживает, что он не может складно связать на бумаге двух слов. И научиться этому, оказывается (чертов тесть!), невозможно. Промаявшись в Москве около года и изобразив за это время три жалких фельетона, которые за ради его рабоче-крестьянского происхождения тиснули в “Комсомольской молодежи”, наш завоеватель бесславно возвращается восвояси.

Будущий тесть в ярости. Не может такого быть, чтобы его Мишка не пробился в большевистские генералы! В январе 1924 года оформляется брак 19-летнего жениха с 22-летней невестой (Мария Петровна Громославская /1902-1992/ - редактор книги “Тихий Дон”, впервые выпущенной издательством “Московский рабочий” в 1928 году. - Ред.), и вот Шолохов с молодой снова в Москве. Снова бесплодные блуждания по редакциям, жить негде, биржа для безработных... Очередное позорное возвращение в пенаты.

Подпольный гений разражается все это время отрывками великолепной прозы. Это в конце концов начинает понимать даже Шолохов. И ведь как просто: рыбалка, Петьки с Таньками, мат-перемат, дед Гришака плетется с база, а читаешь - зареветь хочется.

“А про наших, про красных можешь?” О, подпольный гений может все. Дрожа от надменного возбуждения, он в считанные дни создает гроздь поразительных по силе рассказов. Шолохов одним пальцем, без абзацев и интервалов перепечатывает их на той самой знаменитой машинке, и вот уже престарелый А. Серафимович поздравляет советскую литературу с рождением нового рабоче-крестьянского таланта.

Что дальше? Изнурительные бдения за столом убеждают Шолохова лишь в том, что он бездарен, бездарен, катастрофически бездарен. Так, как “тот”, под полом, писать он не может и вообще никак не может. Но внизу растут горы рукописей. Судя по чадным заявлениям узника, он принялся за “Войну и мир” двадцатого века. Авторство, слава, деньги для него звук пустой. Он тайнописец, слепой Гомер, повелитель слова - с него достаточно.

И Шолохов решается. Первая, затем вторая книги “Тихого Дона” уходят в московские редакции. Буря восторженных откликов, автора требуют немедленно на сцену, пред очи литературных вождей, в партийные хоромы РАППа.

...Но почему он так неуклюж, этот донской творец? Почему так скудны, беспомощны его речи? Что за нелепая кривая ухмылка, бегающие глаза, взгляды исподлобья? Почему он так позорно путается в собственных героях, в собственной биографии, и куда он все время исчезает?

Сады советской словесности не лирические тургеневские усадьбы, здесь рубят с плеча. Единодушно обласканный, Шолохов в считанные месяцы становится литературным изгоем. И особенно неистовствуют ростовские дружки, не пробившиеся во столицы. Вокруг Шолохова завязывается клубок зависти, подозрений, сплетен, и все это материализуется в статье “Эпопея под вопросом” (“На подъеме”, 1929, № 1), где Шолохов открыто назван литературным вором, а затем следует новый удар: кто он такой, неизвестно, но такую вещь мог написать только белогвардеец 19.

Переполошившиеся редакторы задерживают публикацию третьей книги “Тихого Дона”. Разгорается скандал. Делом заинтересовывается сам Сталин. От кого он мог бы получить объективную информацию на этот счет? Пожалуй, только от Горького. Так вот, отправить Шолохова на литературно-психологическое обследование в Сорренто.

Шолохов понимает, что началась настоящая игра. Никакая это не творческая командировка к патриарху пролетарской литературы. Он уже потерся в коридорах власти, он знает их нравы, их методы увещевания. Горький наверняка его раскусит, это не лопухи из РАПП. Как избежать позора? А вот как: из Союза выехать, а в Сорренто не приехать. Причины? Э, Бог не выдаст, свинья не съест. Додумаем по дороге.

Просидев две недели в Берлине и не выдумав ничего путного, Шолохов внезапно исчезает оттуда, чтобы объявиться в своей вешенской цитадели, отделенной от Москвы тысячами километров, бездорожьем и отсутствием телефонной связи.

Но Сталин ничего не забывает.

Мы вполне допускаем, что число читателей, принявшихся за чтение этой статьи, к настоящему моменту уменьшилось наполовину. Что же, статья не для них и писана. Но те, кто сориентирован, так сказать, на дух, а не на букву нашей версии, признают по крайней мере, что она покамест ни на йоту не отступила от того документированного минимума, которым располагает шолоховедение.

Попытаемся смоделировать первую встречу и первый разговор Шолохова со Сталиным.

Итак, вот они друг против друга, величайший властелин и величайший авантюрист двадцатого века. Сталин в большом затруднении. Недавно он начал строительство культурного фасада своей империи. Это должна быть великая культура. Способен ли РАПП создать такую культуру? Нет, РАПП такой культуры создать неспособен. Он способен лишь скомпрометировать первое в мире рабоче-крестьянское государство. Все эти Либединские, Фадеевы, Фурмановы - это литература, писанная большевиками, о большевиках и для большевиков, нужны же Толстые. Одного такого Толстого он, Сталин, уже вернул России. Был граф Толстой, стал наш, советский писатель, товарищ Толстой. Возвращен Горький. Обласкан Булгаков. Будет возвращен Куприн. Но они рождены не революцией. Важно же доказать, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов советская земля рождать.

Теперь этот Шолохов. “Тихий Дон” - великое произведение. Кто написал это произведение? Простой трудовой казак. Разве это не доказательство главного - гуманистической жизнеспособности нового строя? Упустить это доказательство - значит поставить под сомнение судьбу культурной революции в СССР.

- Товарищ Шолохов, вы почему не выполнили указание Политбюро?

- Да вот, товарищ Сталин, правительство Муссолини две недели тянуло с визой. А у нас началась коллективизация и не сиделось в Берлине. Хотелось немедленно включиться в то, что делается сейчас дома, на Дону, одним словом 20.

Полагаем, двух-трех ответов подобного уровня было достаточно Сталину, чтобы понять, с кем он имеет дело. Но джин выпущен из бутылки. Слава о Шолохове несется по всему миру. Что же, он, Сталин, заставит его доиграть эту роль до конца. Помните, у Пушкина?

Уж если ты, бродяга безымянный,

Мог ослепить чудесно два народа,

Так должен же по крайней мере ты

Достоин быть успеха своего

И свой обман отважный обеспечить

Упорною, глубокой, вечной тайной... -

- И ему, Шолохову, в этом помогут. Отныне его имя будет защищено всей мощью тайной полиции государства. Вокруг его имени будет создана зона такой непроницаемой плотности, что сам Шолохов, даже если бы захотел, преодолеть ее никогда не сможет.

- Товарищ Шолохов. Сила большевиков заключается в том, что они умеют каждого поставить на то место, где он может принести наибольшую пользу. Думаю, вам не следует заниматься практической организацией колхозов. Думаю, колхозник вы никудышний. Но ведь вы писатель... Писатель? Очень хорошо. Партия поручает вам художественную эпопею о колхозном строительстве в СССР. Сталин почему-то уверен, что вы его не подведете.

И Шолохов с колотящимся сердцем возвращается в гостиницу. В таких переплетах он еще не участвовал. Он попал в эпицентр могучих и кремлевских коловращений, смысл которых ему покамест непонятен, но ясны по крайней мере размеры грандиозного комплота, в котором он отныне обречен участвовать.

Не думаем, однако, что только страх владел Шолоховым в то время...

Что же наш гений? Он пребывает в усовершенствованной темнице новопостроенного шолоховского дома.

Шолохов уже научился разбираться в лабиринтах психики своего узника. Во-первых, он страдает тем, что Фрейд назвал бы “комплексом пещеры”. Физическое общение с миром ему невыносимо. Однако этот полусумасшедший представляет происходящее там, наверху, получше его самого, Шолохова! Он пожирает груды книг, газет, журналов, доставляемых хозяином изо всех библиотек и книжных хранилищ области. Часами выслушивает косноязычно-ядреные рассказы Шолохова обо всем на свете, а затем превращает это в страницы такой дивной прозы, что Шолохов скрежещет зубами от зависти, диктуя их машинистке, скорее всего, супруге (“Работать ты будешь только у меня” 21). Почему, ну почему он сам так не увидел, не уловил, не почувствовал?

“Комплекс пещеры” не единственная фобия Х. В нем живет сразу несколько переплетенных между собой существ, и одно из них хорошо знакомо Шолохову. Это демон честолюбия. Написать колхозный роман? О, этой литературной челяди не снилось, какой роман можно создать на этом материале. Он покажет “им”, что такое социалистический реализм, выполненный пером гения. “С кровью и потом”, - вот как он назовет эту колхозную шекспириаду, и пусть снимут шляпы критики всего мира.

Шляпы всего мира действительно были сняты. Новый роман начал победное шествие по свету. Величайший социальный эксперимент получил, так сказать, гуманистическую прописку в сознании не только отечественного, но и мирового читателя. Зачем лукавить: сегодняшние упражнения об ужасах коллективизации на несколько порядков ниже “Поднятой целины”, спрятавшей под благонадежным названием более сложную, “с потом и кровью” рассказанную правду. Если иным антишолоховцам угодно прочитывать “Поднятую целину” лишь как документ сталинской политики, мы призываем признать только, что это гениальный документ жестокой и великой политики, а не коньюктурная соцреалистическая поделка.

Наложница классового врага и жена коммуниста становится одновременно любовницей его товарища по партии - возможно ли такое в произведении социалистического реализма? Да, но именно эта ситуация описана в “Поднятой целине”. Приблизимся, еще приблизимся к тексту, и в нем откроется некоторый тайнописный, “масонский” пласт, диффузно переплетенный с большевистской правдой (см. И. Коновалову).

Кстати, обратил ли читатель внимание на мотив “подполья”, неуловимо присутствующий в романе? В тайнике, в некоем межстенном пространстве умирает голодной смертью, но одновременно от любви к своему заточителю мать Островнова. В таком же секретном тартаре пребывают на протяжении всего романа Половцев и Лятьевский. Их нет, но они есть. Они за семью замками, но они знают все.

А вот, например, описание гомосексуального бреда Островнова. Читатель, разумеется, не помнит ничего подобного, но откроем вторую главу второй книги - и кто же предлагает Островнову, хозяину дома и тайника, стать его возлюбленным? Да обитатель этого тайника, Вацлав Августович Лятьевский!

Ах, это опять из Достоевского. Вот именно, вот именно, дорогой читатель. Из Достоевского, а не из умозрительного филологического опыта.

И что интересно, все эти инфернальные эпизоды находятся во второй, вышедшей через двадцать лет и особенно изруганной книге “Поднятой целины”.

Вернемся, однако, к реальным персонажам нашего сюжета. Возникла ситуация, в которой все трое - Сталин, Шолохов и подпольный гений - оказываются равно зависящими друг от друга. Ситуацией, как всегда, владеет Сталин. Она достаточно рискованна, но для Сталина периферийна. Он назначил Шолохова автором “Поднятой целины”, он сделал его депутатом, лауреатом, миллионером, академиком, неприкосновенным советским гением - об остальном должен позаботиться сам Шолохов.

И Шолохов заботится. К сожалению, иногда его заносит. Он имеет все - и ничего не умеет. Он бесплоден, безбытен, внутренне пуст. Дотошные шолоховеды установили его абсолютное равнодушие к поэзии земледельческого туда 22. А вместе с тем он невероятно динамичен, цепок, беспредельно самолюбив и пытается все-таки стать этаким вешенским Давыдовым, переступив тем самым пределы, раз и навсегда обозначенные ему железною волею вождя. Тут, как неожиданно хорошо сказано одним из шолоховских конфидентов, в очередной раз “серьезное литературоведение /.../ обрывается, дальше - фантасмагория” 23. Шолохов якобы посылает в Кремль телеграмму о колхозных перегибах на Дону, потрясенный Сталин якобы приказывает прекратить безобразие; из Москвы в Вешенскую мчатся тридцать пять тысяч курьеров, Шолохова пытаются арестовать, подписанты встречаются под забором Ростельмаша, возникает какой-то, которому “прострелили ногу в годы гражданской войны”, кто-то, то ли сам Шолохов, ночует в подмосковных лесах...

Этот эпизод в различных модификациях присутствует почти у каждого из шолоховских биографов. Дыма без огня не бывает; скорее всего Шолохов действительно попытался заварить какую-то кашу в областных масштабах, за что получил взбучку от Сталина и с тех пор уже никогда не посягал на административно-политическое кормило.

Война. Шолохов в звании подполковника оказывается на фронте. На фронте? Информация о фронтовой жизни Шолохова равна практическому нулю. Предел достоверности - “В начале июня 1941 года Шолохова уже можно было видеть в окопах недалеко от Смоленска” 24. Мы намеренно опускаем дальнейшую цитацию на эту тему, иначе пришлось бы исписать целые страницы почти фольклорной чушью, недостойной имени Шолохова и его самого. О, в его личном мужестве можно не сомневаться. В боевой обстановке Шолохов чувствовал себя, уж конечно же, намного увереннее, чем за писательским столом. Но он оказался отключенным от питающего его источника. В результате - четыре (!) беспомощные корреспонденции в “Правде” и “Красной звезде” за все годы войны. И это на фоне мощной военно-патриотической публицистики А. Толстого, Л. Леонова, К. Симонова, И. Эренбурга!

После войны Шолохов объяснит это удручающее безмолвие с присущей ему беспечностью: “По характеру не могу я скоро писать. Никакой я не газетчик /.../ У меня потребность изобразить явление в более широких связях - написать так, чтобы написанное вызвало в читателе и думу” 25.

Но ведь непреложен тот факт, что с 1943 года в тех же “Красной звезде” и “Правде” громадными подвалами начали печататься “Они сражались за родину”.

Но ведь столь же непреложным историческим фактом является то, что Обдонье почти два года являло собой как бы ничейное пространство, в борьбе за которое изнемогали две величайшие армии мира. Советские, немецкие, итальянские, румынские войска наступали, отступали, разрушая все вокруг, и по этой ничейной территории бродили тысячи потерявших себя жителей.

Одним из них был Х. Война выгнала его на поверхность, его полубезумный зрак запечатлевал происходящее, которое вновь было кромешным, как двадцать лет назад. Когда Шолохов, наконец, попал в станицу, он узнал в оборванце, жавшемся к стенам его разрушенного дома, своего соавтора. Мы почему-то думаем, что они оба показались в ту минуту друг другу спасителями.

И все вернулось на круги своя. Написав Шолохову “Судьбу человека”26 и не дописав “Они сражались за родину”, безвестный гений исчерпал себя, стал одним из многих. Постепенно он превратился в беспомощного, “просто сумасшедшего” старца и, очевидно, в конце 40-х - начале 50-х годов скончался.

Но Шолохов продолжал жить. Случай, десница вождя, его собственная бесовская карма забросили его на такие орбиты, с которых он уже не мог спуститься. Тайные указы сталинской империи ковались на века и исполняли их не дилетанты. Шолохов перешел из сталинской эпохи в хрущевскую неразменной золотой монетой, священной коровой советского искусства. Но если провидческий Сталин запрещал, то эмпирический Хрущев поощрял выходы Шолохова на публику. Не обладая человековедческим чутьем Сталина, ни его изощренным культурно-политическим мышлением, Хрущев постоянно провоцировал Шолохова на поступки, недостойные мифа Шолохова. К сожалению, Шолохов этим искушениям поддавался, превращаясь из вешенского герменевта, небожителя, в заурядного идеологического кадровика. Он, так сказать, проигрывал судьбу, выигрывая придворные почести.

Освобожденное от опеки тайного гения, неугомонное шолоховское “я” требовало собственного писательского продолжения. Этого же требовала хрущевская литературно-партийная челядь. Не понимая драматизма проблемы и наталкиваясь на оскорбительное молчание, она временами даже возмущалась за спиной у мэтра: “Многих писателей и широкие читательские круги волнует судьба некоторых крупных художников слова, таких, как Шолохов, который систематически пьет, подорвал свое здоровье и долгое время не создает новых произведений”. Это из записки в ЦК КПСС от Отдела культуры и науки при ЦК КПСС 27.

Итак, человек по имени Шолохов обязан был оставаться писателем Шолоховым. Этого требовало его окружение, этого хотел он сам. Ведь он так долго, так интимно близко находился у творящего источника, что (казалось ему), возьми он перо в руки, и из-под него потекут такие же божественные глаголы.

Один из шолоховских энтузиастов по своей наивности описал одну из таких попыток. Это описание, если вчитаться, звучит ужасно:

“Три года назад мне и моим товарищам довелось несколько недель ездить с Шолоховым по придонским станицам и жить в рабочих поселках строителей Цимлянского гидроузла. Каждый из нас должен был написать очерк о Волго-Донском канале, о том новом, что несла в засушливую степь живительная вода созданного советскими людьми молодого моря. Днем Шолохов осматривал вместе с нами участки гигантского строительства, а по ночам писал. Он запирался в отдельной комнате, работал до изнеможения, вдруг будил нас среди ночи, просил, словно проверяя себя, послушать очередной вариант его очерка, сердито отмахивался от наших похвал, рвал написанное, нервничал, вновь запирался в душной, полной дыма комнате, а через час-полтора подходил к кому-нибудь из нас, с простодушной, виноватой усмешкой поднимал с постели и просил:

- Ну-ка послушай, по-моему так будет лучше!

Эти поиски лучшего продолжались из ночи в ночь, замучили нас вконец, и мы только могли удивляться: откуда в этом человеке берутся силы, и где предел его беспощадной требовательности?” 28

Очерк так и не был опубликован.

Наш сюжет исчерпан. Мы не настаиваем на его аксиоматической достоверности. Мы просим признать только, что полностью, от “а” до “я”, загадку Шолохова можно объяснить лишь так - и никак иначе.

Автор этих строк был бы искренне огорчен, если бы кто-нибудь прочел их как очередное антишолоховское разоблачительство. “Зона Шолохова” особая, внеморальная зона, некий мефистофельский андерграунд советской культуры, нравственные оценки тут вообще невозможны. Усредненно-гуманистическое, “солженицынско-сахаровское” прочтение феномена Шолохова даст нам лишь образ банального мошенника, а это не так. Шолохов сам достоин стать героем гениального романа.

И последнее. Автор надеется, что близкие и родные Шолохова не воспримут его версию как оскорбительную и сумеют прочитать нечто между cтрок. Сказано туманно, но меня поймут.

1 См., напр., “Открытое письмо” начальника сектора математического обеспечения Вычислительного центра Лесотехнической Академии им. С. М. Кирова Е. В. Вертеля норвежским ученым во главе с Г. Хьютсо, предпринявшим компьютерный анализ текста “Тихого Дона” (“Вопросы литературы”, 1991, февраль).

2 О показаниях садовника, “/.../ 15 лет проработавшего в доме Михаила Александровича”, упоминает Рой Медведев (“Вопросы литературы”, 1989, № 8, с.151).

3 Л. К о л о д н ы й , Рукописи “Тихого Дона”. - “Вопросы литературы”, 1993, вып. 1, с.300.

4 Эта тема роковой опасности, возникающей вокруг каждого, кто слишком близко соприкоснулся с “тайной Шолохова”, звучит и у Роя Медведева: “В феврале 1975 года в моей московской квартире был устроен обыск, значительная часть моего архива была изъята. Для меня было очевидно - и по характеру обыска, и по предупреждению Московской прокуратуры, - что именно работа над книгой о Шолохове была причиной интенсивного давления властей”. (“Вопросы литературы”, 1989, № 8, с.149.)

5 Сейчас тайна псевдонима раскрыта. В интригующей детективной манере Н. Струве во “Взгляде из Парижа” сообщил через 16 лет со дня опубликования книги, что ее автором является жена Бориса Томашевского Ирина Николаевна, по первому мужу Андреева (“Литературная газета”, 1990, 2 мая). (В издании “Стремени...” 1993 г. автор назван - это Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, М.: “Горизонт”, под редакцией Евгения Ефимова. - Ред.)

6 М. М е з е н ц е в , Судьба романа. - “Вопросы литературы”, 1991, февраль, с.44.

7 В. Г у р а , Жизнь и творчество М. А. Шолохова, М., 1977, с.61.

8 Л. Я к и м е н к о , Творчество М. А. Шолохова, М., 1977, с.167.

9 Так, например, утверждает А. Хватов, ссылаясь на шурина Шолохова И. Громославского.

10 Эта версия более радикальна, поскольку “аннигилирует” вообще все, что могло принадлежать довоенной руке Шолохова и даже руке его высокопоставленных корреспондентов. Остается, правда, невыясненным, сам Шолохов или К. Прийма откорректировал первоначальную и с нашей точки зрения более талантливую версию о бомбовом ударе по архиву. При чем здесь К. Прийма? При том, что именно ему поведал (якобы поведал) Шолохов - разумеется же устно - нижеизложенную версию. (см.: К. Прийма, Шолохов в Вешках.- “Советский Казахстан”, 1965, № 5.

11 Об этой встрече О. Карлайл-Андреева рассказала в талантливом очерке “Вы дома”, опубликованном в “Вопросах литературы”, 1990, май.

12 Еще одна пикантная подробность, обнаруженная нами в обширной, растянувшейся на насколько книжек “Вопросов литературы” публикации О. Карлайл-Андреевой о переправке рукописей А. Солженицына на Запад: интервьюерка Шолохова и резидентка Солженицына вхожа, оказывается, в высшие политические круги Америки (см. описание ее визита у семейства Кеннеди). Невольно приходит на память блистательная литературно-политическая авантюриста М. Будберг-Закревская - и мы почему-то не думаем, что такое сравнение будет госпоже Ольге неприятным.

13 Цит. по: “Вопросы литературы”, 1991, сентябрь-октябрь, с.39.

14 “Дай-то, как говорится, Бог большинству знатоков советской деревни такого знания предмета и такого уровня письма /.../”. Это утверждает не какой-нибудь партийный борзописец, а покойный редактор “Континента” В. Максимов (“Континент”, № 65).

15 В последнее время появились и иные, нетрадиционные трактовки романа. Так, В. Литвинов в статье “Уроки “Поднятой целины” (“Вопросы литературы”, 1991, сентябрь-октябрь) обнаружил массу негативных черт в поведении Давыдова со компанией и сделал вывод о намного более противоречивой позиции автора “Поднятой целины” по отношению к изображаемому, чем то представлялось ее твердокаменным партийным комментаторам. Еще более интересной выглядит попытка И. Коноваловой увидеть в декорациях просоветского соцреалистического романа последовательно антибольшевистскую и антиколхозную эпопею. Экстравагантность подобного прочтения обеспечена, нужно признать, весьма убедительной аргументацией и весьма выгодно отличается от поверхностного “солженицынского” разоблачительства. (см.: И. К о н о в а л о в а , Михаил Шолохов как зеркало российской коллективизации. - “Огонек”, 1990, № 25). С этой трактовкой корреспондирует мнение уже упоминавшегося В. Максимова: в романе рассказана беспощадная правда, “/.../ до какой (я на этом настаиваю!) не поднимался ни один ее современный летописец. И кто знает, может статься, не в социальных максимах Давыдова и Нагульнова, а в размышлениях Половцева по-настоящему выражена авторская позиция тех лет?” (В. Максимов, Человек и его книга. - “Континент”, № 65). Мы бы в этом предположении заменили ортодоксального Половцева на философского Лятьевского.

16 На склоне лет Шолохов решил уточнить этот легендарный эпизод из своей “Автобиографии” следующим образом: “На этой земле семнадцатилетним юношей я командовал отрядом в двести семьдесят (! - В.С.) человек”. Зачем ему это понадобилось? А неизвестно. Но скорее всего, чтобы мимоходом перепроверить свои представления о размерах человеческой глупости и в очередной раз убедиться, что она беспредельна: восторженные летописцы немедленно занесли эту цифру и фразу в шолоховедческие анналы. (См.: В. О с и п о в , Дополнение к трем биографиям, М., 1977, с. 43; см. также: А. Н а в о з о в , Шолохов в “Правде”, М., 1935).

17 Государственный архив Ростовской области. Шахтинский филиал, ф.766, оп.1, д.208, л.28.

18 Мы намеренно не комментируем эти версии, потому что каждая из них начинается с излюбленного в шолоховедении “есть свидетельства”.

19 К. П р о к о ф ь е в , Творцы чистой литературы. - “Большевистская смена, 1929, 8 сентября.

20 Цитируем почти дословно по многочисленным записям этого исторического и почти гениального по бесстрашной беспардонности объяснения Шолоховым своего бегства из Берлина.

21 См.: В. К о т о в с к о в , Шолоховская строка, Р/н/Д, 1988, с.167.

22 Так во всяком случае утверждает Рой Медведев: “/.../ Никогда не работал на земле, не пахал, не сеял, не косил сено, не собирал урожай, не ухаживал за скотом и конями. Да и позднее, став известным писателем, Шолохов не пристрастился ни к садоводству, ни к огородничеству. Многие из его посетителей и друзей писали о пристрастии Шолохова к рыбной ловле и охоте, но никто не видел его за возделыванием собственного сада и огорода. Значительная часть его окруженной высоким забором усадьбы в Вешенской просто заасфальтирована” (“Вопросы литературы”, 1989, № 8, с.61).

23 Ф. Б и р ю к о в , Федор Крюков и Михаил Шолохов. - “Вопросы литературы”, 1991, февраль, с.61.

24 А. Х в а т о в , Художественный мир Шолохова, М., 1970, с.287.

25 Цит. по: И. Л е ж н е в , Путь Шолохова, М., 1958, с.383. Этот И. Лежнев - любопытная фигура из шолоховского окружения. Почти все, что сказал или якобы сказал Шолохов в дохрущевские времена, цитируется именно по И. Лежневу. При Хрущеве таким своеобразным пресс-секретарем при Шолохове становится К. Прийма. Именно они как бы управляли околошолоховским пространством, пресекая туда доступ слишком настырным ходокам по части “творческой лаборатории” писателя. И делали это - при очевидной литературной малоодаренности - безупречно.

26 Между прочим, М. Мезенцев также рискнул усомниться в принадлежности “Судьбы человека” перу Шолохова (“Вопросы литературы”, 1991, февраль). Но сам же и обесценил свое дерзкое предположение, сведя его к “крюковской” версии. Де, после Ф. Крюкова остались два очерка “о судьбе русского воина, совершившего побег из плена”, и вот из них-то сконтаминировал Шолохов свое произведение. Здесь интересно по крайне мере признание безусловной художественной ценности повести в отличие от удручающих заявлений о ее полной бездарности.

27 Цит. по: “Вопросы литературы”, 1993, вып. 2-ой, с.278.

28 “Литературная газета”, 1955, 24 мая.

Львов

"НАША УЛИЦА", № 5-2005

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Нина Краснова

ВОСКРЕШЕНИЕ ФЕДОРА КРЮКОВА

“Певец Тихого Дона Федор Крюков” - это не статья в привычном смысле слова, а художественная монография о личности Федора Крюкова и о его творчестве. 

“В 1970-х годах в просвещенном литературном кругу”, в который входил и Кувалдин, “только и разговоров было, что об авторстве “Тихого Дона”. Авторство это в течение всего советского времени официально приписывалось Шолохову, который отхватил за этот роман Нобелевскую премию и вошел в сонм советских классиков. Но, как писал Солженицын в 1974 году, мог ли полуграмотный парень с 4-мя классами начальной школы, “юный продкомиссар... московский чернорабочий и делопроизводитель домоуправления на Красной Пресне”, в 23 года создать “произведение на материале, превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности”? Когда и сам Толстой не мог в 23 года написать такое? И сам Пушкин? Нет, такой труд “мог быть подготовлен только долгим общением (автора) со многими слоями дореволюционного донского общества”. И этим автором был не малограмотный представитель социальных низов, который не знал, в какой руке и с какого конца ручку держать, который еще не только писать, но и читать не научился, - люмпен, казак не казак, - а просвещенный, интеллигентный человек, высочайшей культуры и образованности, казак высокого ранга, сын донского атамана, окончивший Петербургский университет, преподаватель русской словесности, учитель поэта Серебряного века Тинякова, член 1-й Государственной Думы, автор множества книг и статей о тихом Доне (тихий Дон - это старинная идиома, а не неологизм автора “Тихого Дона”), о казачестве, о жизни казачества, которые он написал задолго до самого романа, автор, а потом и сотрудник журнала Короленко “Русское богатство”, оцененный и самим Короленко, и Горьким, и земляком и приятелем Крюкова Серафимовичем еще тогда, когда Шолохов, который был на 35 лет моложе его, под стол пешком ходил, Федор Крюков. Но он был белогвардеец, служил в армии Деникина, был врагом советской власти и, естественно, не подходил под марку советского писателя по своей биографии, был “не в формате”, как сказали бы сейчас, не укладывался в схему. Он умер от сыпного тифа в 1920 году, на Кубани, в 50 лет, когда отступал с войсками Деникина к Новороссийску. И когда умирал, больше всего волновался о сундучке со своими рукописями, который он возил с собой. Он боялся, что они пропадут. Среди них (или среди других его бумаг, которые остались в Петербурге?) была и рукопись романа “Тихий Дон”, над которым он работал все последние годы и который, по словам Боцяновского, однокурсника Крюкова, был главным делом его жизни. Но рукописи не горят. Ими воспользовались литературные фабрикаторы (так и хочется сказать - литературные “бандиты”) во главе с Серафимовичем, автором “Железного потока”, литературные “кузнецы”, которые ковали не “ключи” “счастия”, а, так сказать, писателей из народа, “романистов от сохи”, для галочки, чтобы показать и доказать миру силу советской власти, то есть они делали из тех, “кто был ничем”, тех, кто “станет всем” (а по сути - все равно никем: “кто был ничем, тот стал никем”), и вот через восемь лет, в 1928 году, откуда ни возьмись, в печати появился роман “Тихий Дон”, но только не под фамилией Крюкова, а под фамилией Шолохова, о котором и слыхом не слыхивали в литературной среде. Это как если бы роман Кувалдина “Родина” появился под фамилией какого-нибудь пэтэушника или пусть не пэтэушника, а молодого автора с высшим образованием, но который никак не мог бы написать такой роман, ни в двадцать с лишним лет, ни в пятьдесят, даже если бы от природы и был талантлив. Кувалдин не один год работает с авторами своего журнала “Наша улица”, и его на мякине не проведешь.

Целых 30 лет он по крохам собирал материалы о Крюкове, из разных источников. И собрал бесценные материалы. И использовал их в своей монографии, как летописцы использовали в своих летописях материалы других летописей и включали их в свои. У Кувалдина его монография получилась как сводная летопись. И как докторская диссертация. Там есть все, что касается Федора Крюкова, и читателям не надо рыться в разных источниках, в разных библиотеках и архивах и по крохам собирать сведения о нем. Они все найдут у Кувалдина.   

В 1988 году по инициативе Кувалдина “Советская Россия” начала готовить, а в 1990 году издала толстую книгу рассказов и публицистики Федора Крюкова, тиражом 100 тысяч экземпляров. И Кувалдин звонил об этом писателе во все колокола...  

В своей монографии о нем он подробно анализирует его прозу, которая говорит о том, что перед нами “истинный художник”, который в совершенстве владеет русским языком и все время  работает над словом, над фразой, над образом, над композицией... “поэт прозы”, которая во многом близка к ритмической и имеет свою кантилену, как, например, в отрывке о родном крае:   

“Кресты родных моих могил, и под левадой дым кизячий, и пятна белых куреней в зеленой раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой и журавец, застывший в думе, - волнуют сердце мое сильнее всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарованья...”

А с каким мастерством Крюков изображает в своей прозе любовь между женщиной и мужчиной, которая является у него там “первопричиной жизни”, и любовные сцены между ними, и красоту обнаженного тела женщины. Кувалдин показывает это, цитируя, например, такие отрывки из рассказа Крюкова “Зыбь”:   

“Хотелось ему сказать ей что-нибудь ласковое, от сердца идущее, но он конфузился нежных, любовных слов. Молчал и с застенчивой улыбкой глядел в ее глаза... Потом, молча, обнял ее, сжал...

...Она быстрым движением расстегнула и спустила (свою) рубаху с левого плеча. Голое молодое тело, свежее и крепкое, молочно-белое при лунном свете, небольшие, упругие груди с темными сосками, блеснувшие перед ним бесстыдно-соблазнительной красотой, смутили вдруг его своей неожиданной откровенностью”.   

А как Крюков строит диалоги своих героев. Кувалдин и это показывает:

“ - ...свекор, будь он проклят, лютой, как тигра... Бьет (меня), туды его милость!..

- Вот сукин сын! - снисходительно-сочувствующим тоном проговорил он после значительной паузы. - За что же?    

- За что! Сватается... а я отшила...”

Кувалдин всегда обращает внимание “не на то, что говорит персонаж, а на то, как он это говорит”. На этом “как” и проверяется художник - художник он или нет. Кувалдин навскидку выбрал несколько примеров из разных вещей Крюкова, чтобы было видно, кто как у него в прозе говорит. И выписал эти примеры в столбик, 18 примеров. Студент (“Казачка”) заговорил у Крюкова, “вставая с места”... Старичок (“Встреча”) заговорил у него, “быстро и оживленно поглядывая своими проворными и наивными глазками на стоявших и сидевших вокруг тачки людей”. Старший надзиратель (“Полчаса”) кричит “тонким, раздраженным голосом” и, “несколько понизив голос, прибавляет длинное непечатное слово”. Бунтиш (“Счастье”) говорит “всхлипывающим голосом”, “утирая нос пальцами”. Уляшка (“Душа одна”) говорит, “сверкая зубами и глазами, изгибаясь от смеха”. Никиша (“Зыбь”) говорит “грустно”, “прислушиваясь к ровному шуму ветра в голых ветвях и монотонному чиликанью какой-то серенькой птички”. И т. д.     

Кувалдин самими текстами Крюкова, а не голыми словами показал, какой это крупный художник. И что только такой художник, а не безграмотный ликбезовец, который даже информацию в газету путем не мог черкнуть и двух слов не мог связать, только писатель ранга Крюкова и мог написать “Тихий Дон”. 

И такого писателя “шолоховеды” (от шелухи? “шелухисты”?) пытались “запхать” и спрятать в мешок, чтобы никто никогда не узнал о нем. Но шила мешке не утаишь, а крупного писателя и подавно. И все тайное когда-нибудь станет явным. Вот оно и стало явным. Кувалдин в своей монографии, которую он написал по принципу “выжженной местности”, то есть так, что после него и добавить больше нечего, расставил все точки над “і” и закрыл тему авторства - и соавторства - “Тихого Дона”. Доказал, кто автор, а кто - всего-навсего непрошеный соавтор-самозванец, который присвоил  себе плоды чужого труда, да еще испортил их. Все пытался подделать их под себя. Но, как говорит Кувалдин, “подделать можно все, что угодно, кроме тональности, кантилены”. И потому не надо быть большим ученым, чтобы обнаружить “расслоение текста” в “Тихом Доне” и отделить овнов от козлищ, текст Крюкова от текста не Крюкова, а Шолохова со товарищи (или - точнее - Серафимовича со товарищи).

Композитор Глазунов дописал за Бородина его оперу “Князь Игорь”, которую тот не успел дописать. Но он не выдавал себя за автора этой оперы и даже за соавтора. И многие композиторы дописывали за своих друзей их сочинения, но никто не приписывал себе их авторство.

А взять чужое произведение - шедевр, изломать, испортить его своим малоталантливым, если не бездарным пером (и чужими такими же перьями) и выдать себя за его автора, а истинного автора убить и похоронить, чтобы никто никогда не откопал и не вспомнил его и даже имени его не знал... для этого надо быть не просто мелким воришкой и мошенником, а особо опасным преступником, ООП.

Кувалдин ставит Федора Крюкова в один ряд с такими писателями, как Андрей Платонов, Осип Мандельштам, Михаил Булгаков... И по праву. В этом же ряду стоит и сам Кувалдин.

В сокращенном варианте “Певец Тихого Дона” Кувалдина напечатан в “Независимой газете” прямо в день рождения Крюкова, 3 февраля 2005 года, а в полном варианте - во 2-м - февральском номере -  журнале “Наша улица” за этот же год.

“Терпи, казак, атаманом будешь”... - гласит народная пословица. А Короленко писал Крюкову в печальное для своего младшего коллеги время: “Терпи, казак, будучи одним из атаманов “Русского богатства”. А “Независимая газета” озаглавила эссе Кувалдина о Крюкове “Терпи, казак, ты же - атаман”. Все вытерпел казак Крюков. И вот он поднялся из гроба и “вскочил на коня своего” и въезжает на этом белом коне в большую литературу... Едет “шагом по улице, “плавно покачиваясь” в седле, оглядывается на своих читаталей, которые смотрят на него “с любопытством дикарей”. И с “левой стороны” лица у него “лихо” торчит “чуб”, а лицо у него “наивно-добродушное”... И читатели кричат ему “ура” и поздравляют его со 135-летием! А кто-то в это же самое время поздравляет Шолохова с его 100-летием, в том числе все шолоховеды, которые семьдесят лет кормились им, своими трудами о нем, и кто-то гордится тем, что когда-то заснялся с ним вместе на фото, а кто-то гордится тем, что заснял его для фотогалереи Союза писателей СССР как живого классика.

...Один из авторов журнала “Наша улица”, доктор филологических наук Валерий Сердюченко под впечатлением монографии Кувалдина “Певец “Тихого Дона Федор Крюков” написал статью “Шолохов и вокруг. В последний раз”, где он разделяет взгляд и мнение Кувалдина на проблему авторства романа и подкрепляет все это соответствующими дополнительными фактами.   

"НАША УЛИЦА", № 5-2005

с форума "Литературной газеты"

Георгий Иванович, пенсионер, бывший экономист Госплана СССР

Миша Кузнецов родился в Рязани в 1903 году. Мать его попала на Дон, в Букановскую, где вышла замуж за Шолохова. Так Михаил Кузнецов, иногородний, стал Шолоховым. Когда он попал по уголовному делу в тюрьму, то убавил себе два года, стал с 1905 года рождения, и избежал большого срока.

Кузнецов

...Биография Михаила Шолохова началась с загадки: при рождении он получил фамилию "Кузнецов". Только в шестилетнем возрасте мальчик смог получить настоящую фамилию своего отца - Шолохов. За всем этим стоит романтическая история родителей. Мать Шолохова Анастасия Черникова, сирота, была насильно выдана замуж помещицей, у которой служила, за сына казачьего атамана, Кузнецова. Проявив незаурядную силу духа (у казаков женское самоволье судилось очень строго!), она покинула немилого сердцу супруга и ушла к любимому, Александру Шолохову. Их сын Михаил появился на свет "незаконнорожденным" и был записан на фамилию официального мужа матери. Только после смерти Кузнецова, в 1912 году, родители мальчика смогли обвенчаться, и тогда он получил фамилию отца.

Лазебник

Иногородний Шолохов был чужим типом на Дону и не только не был писателем, он не был даже читателем, не имел малейшей склонности к чтению. Чтобы скрыть свою малограмотность, Шолохов никогда прилюдно не писал даже коротких записок. От Шолохова после его смерти не осталось никаких писательских бумаг, пустым был письменный стол, пустые тумбочки, а в "его библиотеке" невозможно было сыскать ни одной книги с его отметками и закладками. Никогда его не видели работающим в библиотеке или в архивах. Таким образом, те "разоблачители", которые говорили или писали, что Шолохов сделал то-то и то-то, обнаружили незнание плагиатора: Шолохов был способен выполнять только курьерские поручения, а плагиат "ТД" и всего остального т. н. "творчества Шолохова" - все виды плагиата выполняли другие люди, в основном - жена, ее родственники Громославские, а также рапповцы: Юрий Либединский, Александр Фадеев, Александр Серафимович и др. мелкие "негры". Приписывать Шолохову плагиаторскую работу - значит, заниматься созданием мифологии плагиатора, который был во всех отношениях литературно-невменяемой личностью. Оттого его жена Мария и раздувала легенду о том, что у нее с мужем почерки "одинаково красивые", оттого и сфальсифицированный "его архив" написан разными почерками и разными людьми. Истина абсолютная: Шолохова не было ни писателя, ни деятельного плагиатора: его именем, как клеймом, обозначали плагиат других людей. Шолохова писателем можно было называть только один раз в год в качестве первоапрельской шутки. Он и был кровавой шуткой Сталина, преступным продуктом преступного строя, чумовым испражнением революционного Октября и журнала "Октябрь", который сегодня бесстыдно именует себя демократическим изданием!

Иванова

У Шолохова нет произведений, потому что неграмотный не пишет, а ставит крестик или делает отпечатки пальцев (что вполне соответствует этому типу). То, чем восхищаются читатели и о чем пишут сочинения в школе и в институтах, принадлежит (в дописанном, идеологизированном, исковерканном виде - все произведения от "Донских рассказов" до "Судьбы человека") великому русскому писателю, единственному писателю на Дону - статскому советнику, сыну атамана станицы Глазуновская, дворянину, выпускнику Санкт-Петербургского университета по отделению истории и филологии, участнику Первой мировой войны, преподавателю русской словесности в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода, депутату 1-й Государственной Думы Федору Дмитриевичу Крюкову (1870-1920). Там, где вы видите разбор "Тихого Дона" Шолохова, или даже "Поднятой целины" заменяйте клеймо "Шолохов" на имя Федор Крюков, и продолжайте еще больше восхищаться гениальными текстами, вычеркнув вставки соавторов.

Марк

После уголовного преступления в 1922 и суда в марте 1923 Шолохов принял предложение экс-атамана станицы Букановской Петра Яковлевича Громославского совершить плагиат "большой литературной вещи" о донских казаках, но прежде породниться через женитьбу на его первой дочери от второго брака - Марии Петровне Громославской (1898-1992). Разумеется, все бумаги Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920) Громославский выдавал за свои собственные.

Лариса

Я тоже знаю, что все дочери Петра Яковлевича Громославского - Мария, Лидия, Полина, Анна и сын Иван, второй ребенок от второго брака экс-атамана, - были учителями начальных школ. На них-то и была возложена задача осваивания "творческого наследия" Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920). Они не знали, что из всего этого получится, или, как говорил Шолохов, он "не знал, что получится из этой затеи", вначале Громославские хотели только одного - подработать на хлеб насущный, то есть существовать безбедно на литературных достижениях "Гомера донского казачества" - Крюкова Федора Дмитриевича.

Учителя Громославские подготовили, конечно, под руководством П. Я. для Москвы два фельетона, которые потом выйдут в свет под названием "Испытание" и "Три". Когда "дело пошло", то дослали в Москву еще "Ревизора". 24 мая 1923 года отметили заговорщики 20/18-летие Шолохова, а через два дня он отправился в Москву, получив строгие наставления как от своей невесты, так и от своего почти тестя, Петра Громославского.

Павел Петрович

А я знаю, что поступить на "подготовительный курс" рабфака Шолохов не смог: ни комсомольского направления на учебу, ни необходимых знаний у него не было. Он стал агентом ГПУ, оформил его Мирумов (Мирумян). Он же помог Шолохову пристроить три фельетона в газету "Юношеская правда" ("Юный ленинец"). Никогда Шолохов не бил камни на мостовой, не работал ни грузчиком, ни "таскальщиком кулей" на вокзале, работал по своей первой специальности - делопроизводителем {подшивателем бумаг) в одной из жилконтор на Красной Пресне. Мирумов и оказал содействие в получении комнаты в коммуналке в одном из домов в Георгиевском переулке. Он жил в центре Москвы и осваивал опыт проталкивания чужих фельетонов под своим именем "Мих. Шолох", то есть учился мелькать в редакциях и в околописательских кругах. Так в 1923 в станице Букановской Петром Яковлевичем Громославскими был начат проект "Шолохов".

Краевед

Надо понимать, что литература делалась в ЧК, а Георгиевский переулок известен многим москвичам - он соединяет за Колонным залом Пушкинскую улицу (Дмитровку) с улицей Горького (Тверской), и там жили многие с Лубянки. Шолохов жил там в доме у чекиста Леона Галустовича Мирумяна (Мирумова), к которому сосватал его Александр Серафимович, тоже тесно сотрудничавший с ЧК. Мирумов работал в ЧК, курировал создание "советской литературы", то есть уничтожали интеллигенцию, а захваченные бумаги приписывали безвестным "выходцам из народа". Квартира Мирумова, ходившего в хромовых сапогах, черной кожанке и черной же кожаной фуражке с красной звездой во лбу, состояла из двух смежных комнат. Кроме того, имелась темная без окон комната, для прислуги. В ней жили племянник Мирумяна Виктор Оганян и Михаил Шолохов.

Историк

Надо знать факты, а они таковы. В воскресение 8 сентября 1929 в ростовской газете "Большевистская смена" вешенский корреспондент Николай Прокофьев в своей статье о Борисе Пильняке и Михаиле Ш-ве под названием "Творцы чистой литературы" полностью разоблачил семейно-плагиаторскую связь Ш-ва с казачьим семейством Петра Яковлевича Громославского. В рабочем портфеле редакции были названы все основные деятели "ТихоДонского" плагиата. Но в газетной публикации они названы не были: все боялись Сталина, который выступил на защиту Ш-ва в "Правде" 29 марта 1929. От статьи Прокофьева был всего один шаг к разоблачению Громославского как "крестного отца" "ТД", фельетонов и "Донских рассказов". Но этот шаг так никто и не сделал, а Ш. пригрозил Прокофьеву расследованием, которое "обязательно переломает ему ноги". Ш. не потребовал пресс-конференции, на которой он ответил бы на все вопросы своей семейной и творческой биографии. Так сделал бы любой нормальный писатель. Но Ш. писателем не был, не знал, как должен был вести себя писатель в подобной ситуации, - поэтому сразу объявил в письме, написанном Громославским, ибо Шолохов не умел писать, и все писали за него то Мария, то Петр Яковлевич, а Шолохов сидел пьяный со стаканом и с папироской в зубах, к Фадееву: "Я немедленно вступаю в партию, и дело с концом!" Другими словами, плагиатор сознался: мое литературное воровство может защитить только Сталин и его правящая партия. Если Прокофьев разоблачил Шолоха, то Николай Янчевский разоблачил явную белогвардейщину двух первых томов "ТД", что указывало на истинного автора - статского советника, депутата Первой Государственной Думы, заведующего отделом литературы журнала "Русское богатство" Федора Крюкова (1870-1920). Это было сделано в ростовском журнале "На подъеме", № 12,1930. И Николай Прокофьев, и Николай Янчевский, и все те, кто обсуждал работу Янчевского "Реакционная романтика "Тихого Дона" (Д. Мазнин, Н. Сидоренко и др.) были в 30-ые годы расстреляны. По указанию Сталина немедленно уничтожались все знающие правду "ТД".

Архивариус

Любопытно проследить, как выдавали тайну "ТД" советские писатели. В 1974 допущенный к архивам ЦК и ГБ Константин Симонов, защищая плагиат, заявил в интервью западно-германскому журналу "Шпигель": "У Шолохова нет никаких черновиков и юридически невозможно доказать его авторство "ТД". Симонов защищал плагиат по личному поручению Суслова, значит, следует признать: при жизни Шолохова руководство страны знало, что у Шолохова нет никаких литературных и юридических доказательств авторства "ТД" (как впрочем, и всего остального т. н. "творчества Шолохова).

Виктор Кириллович

НАЦПАТРИОТ, защитник неграмотного Шолохова ритуально небрит, лицо искажено патриотической мукой. С головы до ног увешан национальной символикой и эмблематикой, на собрания является не иначе, как в косоворотке, сорочке-вышиванке, азяме, бешмете, черкеске, малахае. Изможден беспрерывными голодовками в защиту побитых милицией собратьев по вере. Словарный запас: оккупант, мигрант, генофонд, диаспора, "они", суверенитет, позор. Гражданское кредо: "Нет таможенному договору!", "Чемодан - вокзал - Россия!", "Родина слонов - Украина (Грузия, Молдова, Литва, Удмуртия, Чукотка, Мари-Эл!)", Горбачев (Ельцин, Путин) - империалист, антихрист, великодержавный шовинист!" Как правило, бывший райкомовец или писатель. Единственное произведение, созданное в годы перестройки, посвящено попранной отчизне и звучит примерно так (подстрочник): "О, мать моя, родина! Искалечили тебя и обесчестили, худы твои руки, немощны ноги, редки волосы, зубы все выпали, издевается каждый, кому не лень. О, земля моя, вечно то турками, то московитами занятая! А посмотришь на соотечественников - и совсем плакать хочется: еле дышат от Чернобыля. Говорю вам, злые нехристи, убирайтесь, откуда взялися, а то как бы чего не вышло. Чур! Чур!" Узнав, что его плачи финансированы американским конгрессом, посыпал голову пеплом и исчез в ковыльных степях.

Александр Логинов

Проблемой Шолохов и "Тихий Дон" я никогда специально не занимался. Да и "Тихий Дон" по-настоящему, не по-школьному прочитал совершенно случайно. Увидел как-то в руках своей немецкой подруги огромный бумажный кирпич. "Что это?" - "О! Это !Тихий Дон! Шолохов! Гений!" Вот это "Шолохов - гений" мне резануло слух. Обычный и литературный. Я хорошо помнил кинохронику в стиле "Новости дня", видел кусочки выступлений Шолохова, какие-то документальные фильмы и потом, подсознательно и инстинктивно, никогда не запрягал "Тихий Дон" и "Шолохова" в одну телегу. Поскольку четко видел в этом литературно-логическое несообразие-безобразие. Шолохов у меня прочно ассоциировался с вечно достраиваемым "Они сражались за Родину" и отчасти с донскими рассказами. "Поднятая целина" пугала меня талантливым, но навязчиво-пламенным социалистическим дидактизмом. Итак, немка заставила открыть меня первый том "Тихого Дона". Помните зеленое шолоховское собрание сочинений? С первых строк я с головой окунулся в гениальную прозу. Но тайна, загадка, тем не менее, оставалась. Более того, вопрос, до этого обитавший на задворках моего еще не оформившегося до конца литературовоззрения, самостийно пополз по запасным тоннельных путям в поисках второй своей половинки - то есть ответа. Как Шолохов мог написать ТАКОЕ в потемках полуграмотной юности? Непостижимо. Чутье человека, который начал писать, как только научился держать карандаш в руке, кричало мне, что не мог. Этот вопрос я задал через несколько лет в университете Тамаре Николаевне Шанской, которая с благоговением рассказывала студентам о Шолохове. Мои сомнения ее не рассердили, но и не озаботили. На свой вопрос я не получил никакого вразумительного ответа. И я понял, что великолепный филолог просто тоже не знала, да и не искала на него ответа, предпочтя принять официальную версию. Когда я уехал на Запад, я отрешился и от загадки Шолохова. Запад - эгоистичен, несолидарен, жесток, требует трехжильных усилий, нечеловеческого терпения и долговременного отречения от духовного в интересах мелко материального, причем даже в тех случаях, когда человек желает интегрироваться в его полумертвую ткань, сохранив без потерь свою личность. Нечасто такое, кстати, получается. Обычно Запад растворяет личность новоприбывшего похлеще царской водки. А что же дает взамен - зияющую пустоту, черную дырочку. Через которую западоид сбрасывает, выводит из механизированного организма как вредоносные шлаки эмоциональность, душевность, сострадание, доброту. Но вот в руки попался мне номер Нашей улицы" со статьей Юрия Кувалдина "Певец тихого Дона Федор Крюков". И давняя мучительная загадка, как пепел Клааса, вновь настырно застучалась в мое сердце. Статью я прочитал залпом. Она выводит на перепутье. Вернее, на подлинное начало многоветвистого пути, каждая ветвь которого почти паралельна другой, а следовательно все они в целом ведут в правильном направлении. Указана, застолблена объективная, насколько я полагаю, точка начала большого пути. А это огромное дело. Поскольку до этого, такие как я, блуждали в потемках. Тем не менее, я не могу сказать, что шолоховской загадки для меня больше не существует. Поскольку каждая из многочисленных ответвлений предлагаемого пути - это начало большого исследования, которое должны проделать-пройти наши дети. Тут я хотел бы сослаться на статью Валерия Сердюченко, приведенную ниже. Мистика мифа настолько многогранна и многосложна, что для того, чтобы разоблачить его до состояния голого короля потребуется еще немало лет. А мне же остается настоятельно рекомендовать всем думающим и задумывающимся для вдумчивого, проникновенного чтения замечательную статью Юрия Кувалдина "Певец тихого Дона..." ("Наша улица", №2(63) 2005).

Александр Логинов.

Вадим

В Николаевске Шолохов находился во время войны, и туда съехалась все Громославские делать "писателю" "Науку ненависти" и несуществующий роман "Они сражались за родину". Опять использовались материалы Федора Крюкова о Первой мировой войне, которые переносились во времени в эту войну, использовался даже "Кавказкий пленник" Льва Толстого. Что касается же "Науки ненависти", то следует отметить, что особым интеллектом Громославские не отличались, поскольку им не под силу было понять, что науки о ненависти не существует, а существует "ненависть" - особое состояние человеческой души, которое изучается наукой по имени "Психология". И еще они не знали, что безумная ненависть, которую они пропагандировали под именем безграмотного зятя, неуместна на войне: солдатам нужно внушать ненависть к врагу в границах разума, чтобы враг, спасая жизнь, мог сдаться в плен и этим приближать и облегчать нашу победу.

Корнеев С.-Пб.

Василий Алексеевич Десницкий, декан филологического факультета Ленинградского пединститута им. Герцена, не раз говорил о двух письмах Горького к Серафимовичу, в которых автор обвинял адресата в том, что "он совершил невероятное зло, поставив на обложку романа Крюкова безграмотного уголовника.

Сергей ТВ-Культура

По телеканалу "Культура" в начале декабря 2004 года писатель Василий Аксенов заявил, когда телеведущий Андрей Максимов назвал имя Шолохова среди русских классиков (стыдно Андрею Марковичу Максимову, сыну Марка Максимова, автора повести о Камо, друге Сталина, "Лично известен", не знать такой очевидной вещи, что автор "Тихого Дона" Федор Дмитриевич Крюков), так вот знаменитый наш писатель Василий Аксенов, лауреат премии "Букер", сказал Андрею Максимову в достаточно категоричной форме: "У Шолохова нет настоящей литературы, все - ерунда! А за "Тихим Доном" стоит мощная фигура Федора Крюкова". Максимов сконфузился и побледнел. Впрочем, на телевидении работают легковесные поверхностные литераторы вроде Виктора Ерофеева, или Александра Архангельского, или того же Андрея Максимова. Писатель - не эстрадный артист, писатель сидит в тишине за столом и пишет. Устная и письменная речь вещи абсолютно несовместные. Так всю жизнь писал Федор Крюков, у него сочинений на много томов! Жаль, что он не печатал, как теперь делают, главы своего "Тихого Дона" начиная с 1912 года. Впрочем, тогда уже писались и "Зыбь" и гениальные "Гулебщики", вещи высочайшего писательского мастерства, и они были Крюковым опубликованы.

Лена Т.

Он, ты, наш батюшка Тихий Дон!

Ой, ты, наш батюшка Тихий Дон!

Ах, как мне, Тиху Дону, не мутну течи:

Со дна меня Тиха Дона бьют студены ключи,

Посредь меня, Тиха Дона, бела рыбица мутит.

Федор Крюков. Булавинсний бунт. 1894

Кузнецов-Шолохов еще не родился ни в 1903 ни в 1905

Доценко

В. Моложавенко, газета "Молот" (Ростов-на-Дону) от 15 августа 1965 года

"ОБ ОДНОМ НЕЗАСЛУЖЕННО ЗАБЫТОМ ИМЕНИ":

Случилось это в тот далекий, но памятный год, когда разбитые Красной Армией белоказачьи отряды покидали родные места, отправляясь на чужбину. Горькая судьба ждала их в дальних краях, и в долгие бессонные ночи не раз еще должны были привидеться казаку до боли родные места. Но все это придет к нему позже, а пока Григорий Мелехов, раненый, уставший, потерявший все самое дорогое, что было у него на свете, слушал знакомую с детства песню о Ермаке - старую, пережившую многие века. Простыми и бесхитростными словами рассказывала песня о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати, ходивших по Дону и Волге на мелких стругах, "щупавших" купцов, бояр и воевод, покорявших далекую Сибирь. "И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа..."

Слушал ту песню о Ермаке и казак Глазуновской станицы Федор Крюков, волей лихой судьбы оказавшийся в кубанском хуторе. В жарком тифозном бреду, когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывал станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умолял приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду. И, наверное, не напрасно...

Вырос в том безвестном хуторе на берегу Егорлыка еще один могильный холмик, и не до бумаг было станичникам, бежавшим от наступавшей Красной Армии. Бесследно исчезли рукописи, а молва о Крюкове-отступнике в немалой степени способствовала тому, чтобы о нем долгие годы не вспоминали литературоведы и не издавались его книги.

Нынешнему поколению читателей почти неизвестно имя Федора Дмитриевича Крюкова.

Между тем его по праву можно считать одним из крупнейших донских литераторов дореволюционного периода. Побывайте в любой казачьей станице - там и поныне сохранилась память о нем.

Известно, что русская критика конца XIX - начала XX веков именовала Крюкова не иначе, как "Глебом Успенским донского казачества". А. М. Горький в статье "О писателях-самоучках" называл Крюкова в числе литераторов, которые "не льстят мужику", советовал учиться у него "как надо писать правду". В. Г. Короленко в августе 1920 года сообщал С. Д. Протопопову: "От Горнфельда получил известие о смерти Ф. Д. Крюкова. Очень жалею об этом человеке. Отличный был человек и даровитый писатель".

А вот что писал в статье "Памяти Ф. Д. Крюкова" журнал "Вестник литературы", издававшийся в 1920 году в Петрограде: "Чуткий и внимательный наблюдатель, любящий и насмешливый изобразитель простонародной души и жизни, Ф.Д. принадлежит к тем второстепенным, но подлинным создателям художественного слова, которыми по праву гордится русская литература.

Стешенко

Не стоит забывать, как строилась "социалистическая литература". Проект "ШОЛОХОВ" - это проект ЦК, ЧК и РАПП, Сталина и Серафимовича. Этот "советский классик" Мишка Кузнецов, по отчиму Шолохов, за всю свою жизнь не написал ни строчки! Серафимович был главным в РАППе, большим человеком в ЧК и редактором "Октября", где появился журнальный вариант "Тихого Дона" (1-я и 2-я книги, в почти не искаженном авторстве Федора Крюкова, с изменением имен персонажей и географических названий. У Крюкова все происходит в станице Глазуновской, в Усть-Медведице, сейчас - Серафимович, там Крюков и Серафимович учились в гимназии). Серафимович устроил в издательство "Московский рабочий" дочку донского дружка Петра Громославского, у которого был весь архив Федора Крюкова, - Марию Петровну Громославскую, а она притащила своего мужа Мишку! Все за него, назначенного Сталиным на должность писателя, писала бригада на основе огромного количества рукописей гения казачества, великого русского писателя Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920) - и "Донские рассказы", и "Судьбу человека" и даже "Поднятую целину! Неужели трудно понять, что в основе всего - Федор Крюков! И перестаньте дергаться! Федор Крюков! Русский! Великий! Статский советник! Интеллигент! А не маргинал Шолохов! Теперь задача - вынести шелухоедов ногами вперед, и создать бригаду интеллигентных литературоведов по восстановлению текста романа Федора Крюкова "Тихий Дон" и поставить Федора Крюкова рядом с Толстым, Достоевским, Буниным, Чеховым, Платоновым, Булгаковым.

Литературу делают дворяне, интеллектуалы, религиозные люди. С нами Бог! Да очистится Русская Земля от скверны "грядущего хама". При русских грамотах на благородство, как Пушкин, Тютчев, Герцен, Соловьев, мы шли не их путем, а Смердякова!

Леонид Сергеевич, врач

ШОЛОХОВ - это ШАРИКОВ

Михаил Булгаков

СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ

Чудовищная история

Шолохов-Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.

- Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна!

Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головой.

- Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли...

- Я уж и так читаю, читаю... - ответил Шолохов-Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.

- Зина! - тревожно закричал Филипп Филиппович, - убирай, детка, водку, больше не нужна! Что же вы читаете? - В голове у него вдруг мелькнула картина:

необитаемый остров, пальма и человек в звериной шкуре, в колпаке. "Надо будет Робинзона..."

- Эту... как ее... переписку Энгельса с этим... как его, дьявола... с Каутским.

Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шолохов-Шариков в это время изловчился и проглотил водку.

Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шолохова-Шарикова и спросил:

- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?

Шолохов-Шариков пожал плечами.

- Да не согласен я.

- С кем? С Энгельсом или с Каутским?

- С обоими, - ответил Шолохов-Шариков.

- Это замечательно, клянусь богом! "Всех, кто скажет, что другая!.." А что бы вы, со своей стороны, могли предложить?

- Да что тут предлагать... А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... голова пухнет! Взять все да и поделить...

- Так я и думал! - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти. -Именно так и полагал!

- Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.

- Да какой тут способ, - становясь словоохотливее после водки, объяснил Шолохов-Шариков, - дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.

Григорий З.

Федор Дмитриевич Крюков родился 2 февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа земли Войска Донского. Окончил Петербургский историко-филологический институт. Статский советник. Депутат Первой государственной Думы. Печатался в основном в "Русском богатстве" Владимира Короленко. В творческом наследии множество произведений, среди которых повесть "Казачка" (Из станичного быта). В 1920 году, отступая вместе с остатками армии Деникина через Кубань к Новороссийску, Федор Крюков заболел сыпным тифом и умер 20 февраля (по одним сведениям в станице Новокорсунской, по другим - в станице Челбасской). Автор романа "Тихий Дон" и все других произведений, положенных в основу "творчества" так называемого "писателя Шолохова".

Чигирь

Понятно, что в стране с другим государственным устройством всё же могло бы возникнуть расследование. Но у нас была в зародыше подавлена возможность такового - пламенным письмом в "Правду" (29.3.29, прилагается к нашей публикации) пяти пролетарских писателей (Серафимович, Авербах, Киршон, Фадеев, Ставский): разносчиков сомнений и подозрений они объявили "врагами пролетарской диктатуры" и угрозили "судебной ответственностью" им - очень решительной в те годы, как известно. И всякие слухи - сразу смолкли. А вскоре и сам непререкаемый Сталин назвал Шолохова "знаменитым писателем нашего времени". Не поспоришь.

Впрочем, и по сегодня живы современники тех лет, уверенные, что не Шолохов

написал эту книгу. Но, скованные всеобщим страхом перед могучим человеком и его

местью, они не выскажутся до смерти. История советской культуры вообще знает

немало случаев плагиата важных идей, произведений, научных трудов - большей

частью у арестованных и умерших (доносчиками на них, учениками их) - и почти

никогда правда не бывала восстановлена, похитители воспользовались

беспрепятственно всеми правами.

Н. И., историк партии

"Правда", 29 марта 1929 г., № 72

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

В связи с тем заслуженным успехом, который получил роман пролетарского писателя Шолохова "Тихий Дон", врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи, что материалы об этом имеются якобы в ЦК ВКП(б) или в прокуратуре (называются также редакции газет и журналов).

Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже не искушенный в литературе читатель, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для "Тихого Дона" стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей.

Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над "Тихим Доном", материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей.

Никаких материалов, порочащих работу т. Шолохова, нет и не может быть в указанных выше учреждениях. Их не может быть и ни в каких других учреждениях, потому что материалов таких не существует в природе.

Однако мы считаем необходимым выступить с настоящим письмом, поскольку сплетни, аналогичные этой, приобретают систематический характер, сопровождая выдвижение почти каждого нового талантливого пролетарского писателя.

Обывательская клевета, сплетня являются старым и испытанным средством борьбы наших классовых противников. Видно, пролетарская литература стала силой, видно, пролетарская литература стала действенным оружием в руках рабочего класса, если враги принуждены бороться с ней при помощи злобной и мелкой клеветы.

Чтобы неповадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении "конкретных носителей зла" для привлечения их к судебной ответственности.

По поручению секретариата Российской ассоциации пролетарских писателей:

А. Серафимович

Л. Авербах

В. Киршон

А. Фадеев

В. Ставский

"Правда", 29 марта 1929 г., № 72

ШОЛОХОВУ в 1929 году было 24 года, если считать с 1905, или 26, если считать с 1903. В таком возрасте выпускники Литературного института Сергея Есина написать рассказ не могут.

Светлана Иосифовна

Спасибо огромное Валерию Сердюченко за "Последний раз Шолохова". Сердюченко исходит из того, что Шолохов не написал за свою жизнь ни строчки. В сущности, у него образ подпольного гения - это огромная метафора, великолепная гипербола всех бескорыстных писателей, к примеру, таких, как Андрей Платонов, Евгений Замятин, Михаил Булгаков, Иван Бунин, Александр Солженицын... то есть тех, кто не мог открыто публиковаться в советское время. Но самая трагичная судьба из этих подпольщиков, конечно, у Федора Дмитриевича Крюкова. Мы обязаны, мы должны по совести и памяти восстанавливать его имя, ибо "иногородний Шолохов был чужим типом на Дону и не только не был писателем, он не был даже читателем. Шолохова не было ни писателя, ни деятельного плагиатора: его именем, как клеймом, обозначали плагиат других людей. Шолохова писателем можно было называть только один раз в год в качестве первоапрельской шутки".

Алексей Зимин

1906 год. Федор Дмитриевич Крюков - депутат Первой Государственной Думы. Шолохову в 1906 году 1 год, если считать с 1905, или 3 года, если считать с 1903 года.

Из выступления Федора Крюкова в Таврическом дворце (1906):

"...Тысячи казачьих семей и десятки тысяч детей казацких ждут от Государственной Думы решения вопроса об их отцах и кормильцах, не считаясь с тем, что компетенция нашего юного парламента в военных вопросах поставлена в самые тесные рамки. Уже два года как казаки второй и третьей очереди оторваны от родного угла, от родных семей и, под видом исполнения воинского долга, несут ярмо такой службы, которая покрыла позором все казачество... Главные основы того строя, на которых покоится власть нынешнего командующего класса над массами, заключаются в этой системе безусловного повиновения, безусловного подчинения, безусловного нерассуждения,  освященного к тому же религиозными актами... Особая казарменная атмосфера с ее беспощадной муштровкой, убивающей живую душу, с ее жестокими наказаниями, с ее изолированностью, с ее обычным развращением, замаскированным подкупом, водкой и особыми песнями, залихватски-хвастливыми или циничными, - все это приспособлено к тому, чтобы постепенно, пожалуй, незаметно, людей простых, открытых, людей труда обратить в живые машины, часто бессмысленно жестокие, искусственно озверенные машины. И, в силу своей бессознательности, эти живые машины, как показал недавно опыт, представляют не вполне надежную защиту против серьезного внешнего врага, но страшное орудие порабощения и угнетения народа в руках нынешней командующей кучки... С семнадцати лет казак попадает в этот разряд, начиная отбывать повинность при станичном правлении, и уже первый его начальник - десятник из служилых казаков, - посылая его за водкой, напоминает ему о царской службе и о его, нижнего чина, обязанностях - в данном случае, исполнить поручение быстро и аккуратно. 19 лет казак присягает и уже становится форменным нижним чином, поступая в так называемый приготовительный разряд, где его муштруют особые инструктора из гг. офицеров и урядников... Чтобы сохранить человеческий облик в этих условиях, нужна масса усилий. Эта беспощадная муштровка тяготеет над каждым казаком около четверти столетия, тяготела над его отцом и дедом - начало ее идет с николаевских времен... Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы этой начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него закрыты, потому что он имеет право лишь кратковременной отлучки из станицы, потому что он постоянно должен быть в готовности разить врага. Ему закрыт также доступ к образованию, ибо невежество было признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух. Как было уже сказано, в 80-х годах несколько гимназий на Дону - все гимназии, кроме одной, - были заменены низшими военно-ремесленными школами, из которых выпускают нестроевых младшего разряда. Даже ремесло, и то допускалось особое - военное: седельное, слесарно-ружейное, портняжное, и то в пределах изготовления военных шинелей и чекменей, но отнюдь не штатского платья. Кроме того, нужно прибавить, что не только вся администрация состоит из офицеров, но в большинстве случаев интеллигентный или, лучше сказать, культурный слой приходится тоже на долю казачьих офицеров. Казачьи офицеры... они, может быть, не хуже и не лучше офицеров остальной русской армии; они прошли те же юнкерские школы с их культом безграмотности, невежества, безделия и разврата, с особым военно-воспитательным режимом, исключающим всякую мысль о гражданском правосознании..."

1906 год. Федор Дмитриевич Крюков - депутат Первой Государственной Думы. Шолохову в 1906 году 1 год, если считать с 1905, или 3 года, если считать с 1903 года.

Е.Е. редактор

А. СОЛЖЕНИЦЫН

НЕВЫРВАННАЯ ТАЙНА

(Предисловие к книге Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской "СТРЕМЯ "ТИХОГО ДОНА"")

С самого появления своего в 1928 году "Тихий Дон" протянул цепь загадок, не объясненных и по сей день. Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. 23-х-летний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности

(4-х-классный). Юный продкомиссар, затем московский чернорабочий и делопроизводитель домоуправления на Красной Пресне, опубликовал труд, который мог быть подготовлен только долгим общением со многими слоями дореволюционного донского общества, более всего поражал именно вжитостью в быт и психологию тех слоев. Сам происхождением и биографией "иногородний", молодой автор направил пафос романа против чуждой "иногородности", губящей донские устои, родную Донщину, - чего, однако, никогда не повторил в жизни, в живом высказывании, до сегодня оставшись верен психологии продотрядов и ЧОНа (Части Особого Назначения - ред.). Автор с живостью и знанием описал мировую войну, на которой не бывал по своему десятилетнему возрасту, и гражданскую войну, оконченную, когда ему исполнилось 14 лет. Критика сразу отметила что начинающий писатель весьма искушен в литературе, "владеет богатым запасом наблюдений, не скупится на расточение этих богатств" ("Жизнь искусства", 1928, №51; и др.). Книга удалась такой художественной силы, которая достижима лишь после многих проб опытного мастера, - но лучший 1-й том, начатый в 1926 г., подан готовым в редакцию в 1927-м; через год же за 1-м был готов и великолепный 2-й; и даже менее года за 2-м подан и 3-й, и только пролетарской цензурой задержан этот ошеломительный ход. Тогда - несравненный гений? Но последующей 45-летней жизнью никогда не были подтверждены и повторены ни эта

высота, ни этот темп.

Слишком много чудес! - и тогда же по стране поползли слухи, что роман написан не тем автором, которым подписан, что Шолохов нашел готовую рукопись (по другим вариантам - дневник) убитого казачьего офицера и использовал его. У нас, в Ростове н/Д. говорили настолько уверенно, что и я, 12-летним мальчиком,

отчетливо запомнил эти разговоры взрослых.

Видимо, истинную историю этой книги знал, понимал Александр Серафимович, донской писатель преклонного к тому времени возраста. Но, горячий приверженец Дона, он более всего был заинтересован, чтобы яркому роману о Доне был открыт путь, всякие же выяснения о каком-то "белогвардейском" авторе могли только закрыть печатание. И, преодолев сопротивление редакции "Октября", Серафимович настоял на печатании романа и восторженным отзывом в "Правде" (19 апр. 1928 г.) открыл ему путь.

В стране с другим государственным устройством всё же могло бы возникнуть расследование. Но у нас была в зародыше подавлена возможность такового - пламенным письмом в "Правду" (29.3.29, прилагается к нашей публикации) пяти пролетарских писателей (Серафимович, Авербах, Киршон, Фадеев, Ставский): разносчиков сомнений и подозрений они объявили "врагами пролетарской диктатуры" и угрозили "судебной ответственностью" им - очень решительной в те годы, как известно. И всякие слухи - сразу смолкли. А вскоре и сам непререкаемый Сталин назвал Шолохова "знаменитым писателем нашего времени". Не поспоришь.

Впрочем, и по сегодня живы современники тех лет, уверенные, что не Шолохов написал эту книгу. Но, скованные всеобщим страхом перед могучим человеком и его местью, они не выскажутся до смерти. История советской культуры вообще знает немало случаев плагиата важных идей, произведений, научных трудов - большей частью у арестованных и умерших (доносчиками на них, учениками их) - и почти никогда правда не бывала восстановлена, похитители воспользовались беспрепятственно всеми правами.

Не укрепляли шолоховского авторитета, не объясняли его темпа, его успеха и печатные публикации: о творческом ли его распорядке (Серафимович о нем: работает только по ночам, так как днем валом валят посетители); о методе ли сбора материалов - "он часто приезжает в какой-нибудь колхоз, соберет стариков и молодежь. Они поют, пляшут, бесчисленно рассказывают о войне, о революции..." (цит. по книге И.Лежнева "Михаил Шолохов", Сов. пис. 1948); о методе обработки исторических материалов, о записных книжках (см. далее нашу публикацию). А тут еще: не хранятся ни в одном архиве, никому никогда не предъявлены, не показаны черновики и рукописи романа (кроме Анатолия Софронова, свидетеля слишком характерного). В 1942 г., когда фронт подошел к станице Вешенской, Шолохов, как первый человек в районе, мог получить транспорт для эвакуации своего драгоценного архива предпочтительнее перед самим райкомом партии. Но по

странному равнодушию это не было сделано. И весь архив, нам говорят теперь, погиб при обстреле.

И в самом "Тихом Доне" более внимательный взгляд может обнаружить многие странности: для большого мастера необъяснимую неряшливость или забывчивость - потери персонажей (притом явно любимых, носителей сокровенных идей автора!), обрывы личных линий, вставки больших отдельных кусков другого качества и никак не связанных с повествованием; наконец, при высоком художественном вкусе места грубейших пропагандистских вставок (в 20-е годы литература еще к этому не привыкла). Да даже и одноразовый читатель, мне кажется, замечает некий неожиданный перелом между 2-м и 3-м томом, как будто автор начинает писать другую книгу. Правда, в большой вещи, какая пишется годами, это вполне может

случиться, а тут еще такая динамика описываемых исторических событий. Но вперемежку с последними частями "Тихого Дона" начала выходить "Поднятая целина" - и простым художественным ощущением, безо всякого поиска, воспринимается: это не то, не тот уровень, не та ткань, не то восприятие мира. Да один только

натужный грубый юмор Щукаря совершенно несовместим с автором "Тихого Дона", это же сразу дерёт ухо, - как нельзя ожидать, что Рахманинов, сев за рояль, станет брать фальшивые ноты.

А еще удивляет, что Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки "Тихого Дона" - политические, фактические, сюжетные, стилистические (их анализировал альманах "Мосты", 1970, №15). Особенно поражает его попущение произведенной нивелировке лексики "Тихого Дона" в издании 1953 г.

(см. "Новый мир" 1967, №7, статья Ф.Бирюкова): выглажены многие донские речения, так поражавшие при появлении романа, заменены общеупотребительными невыразительными словами. Стереть изумительные краски до серятины - разве может так художник со своим кровным произведением? Из двух матерей оспариваемого

ребенка - тип матери не той, которая предпочла отдать его, но не рубить...

На Дону это воспринимается наименее академично. Там не угасла, еще сочится тонкою струйкой память и о прежнем донском своеобразии и о прежних излюбленных авторах Дона, первое место среди которых бесспорно занимал ФЕДОР ДМИТРИЕВИЧ КРЮКОВ (1870-1920), неизменный сотрудник короленковского "Русского богатства",

народник по убеждениям и член I Государственной Думы от Дона. И вот в 1965 г. в ростовской газете "Молот" (13.8.65) появилась статья В. Моложавенко "Об одном незаслуженно забытом имени" - о Крюкове, полвека запретном к упоминанию за го, что в гражданскую войну он был секретарем Войскового Круга. Что именно хочет выразить автор подцензурной пригнетенной газетной статьи, сразу понятно непостороннему читателю: через донскую песню связывается Григорий Мелехов не с мальчишкой-продкомиссаром, оставшимся разорять станицы, но - с Крюковым, пошедшим, как и Мелехов, в тот же отступ 1920 года, досказывается гибель Крюкова от тифа и его предсмертная тревога за заветный сундучок с рукописями, который

вот достанется невесть кому: "словно чуял беду, и наверно не напрасно"... И эта тревога, эта боль умершего донского классика выплыла через полвека - в самой цитадели шолоховской власти - в Ростове-на-Дону!.. И не так-то скоро организовали грубое "опровержение", опять партийный окрик, опять из Москвы -

через один год и один день. ("Советская Россия", 14.8.66, "Об одном незаслуженно возрожденном имени").

Конечно, на шестом десятке лет всякое юридическое расследование этой литературной тайны, скорее всего, упущено, и уже не следует ждать его. Но расследование литературоведческое открыто всегда, не поздно ему произойти и через 100 лет и через 200, - да жаль, что наше поколение так и умрет, не узнав

правды.

И я был очень обнадежён, что литературовед высокого класса, назовем его до времени Д*, взялся, между многими другими работами, еще и за эту. Западу, где не принято выполнять никаких работ бескорыстно, будет особенно понятно, что Д* не мог слишком много времени тратить на работу, которая его не кормила. Поймет и Восток хорошо: на работу, которая могла обнаружить Д* и привести к разгрому всей его жизни. Работая урывками, хотя и не один год, Д* сперва вошел в материалы, открыл общий план возможной работы, создал гипотезу о вкладе истинного автора и ходе наслоений от непрошенного "соавтора" и поставил своей задачей отслоить текст первого от текста второго. Д* надеялся окончить работу реконструкцией истинного первоначального авторского текста с пропуском недописанных автором кусков или утерянных в "соавторской переработке".

Увы, он написал лишь то, сравнительно немногое, что публикуется сегодня здесь - несколько главок, не все точно расставленные на места, с неубранными повторениями, незаполненными пробелами.

В самые последние месяцы тяжелой болезни работа Д* разогналась, и за месяц до смерти он писал мне: "За весну и лето, несмотря на всевозможные помехи, сделал три новые главы, которыми, наконец, завершилась (удовлетворяя) часть историческая. Эти главки нужно сейчас только подтесать и угладить, к чему, надеюсь, уже помех не будет.

Тогда срочно начинаю приводить в порядок часть вторую (поэтику). Исподволь в простом карандаше делаю задуманную реставрацию, пока только композиционную.

Фразеологический и лексический отслой сам собою сделается после поэтики. Исторический комментарий получает другое назначение. Он будет не так, как я раньше полагал - лишь опорой моего исследования. Он явится необходимым добавлением к самому произведению.

Верю, что к весне завершу задуманное, и, как никогда раньше, понимаю важность именно этой первой части моей работы. Дело ведь не в разоблачении одной личности и даже не в справедливом увенчании другой, а в раскрытии исторической правды, представленной поистине великим документом, каким является изучаемое сочинение.

Это дело я уже не могу не довести до конца. Верю, что доведу.

Что касается детектива, то я решил составить краткий конспект этой второй своей книги с приложением собранной документации (библиографии и т.п.), а также и написанных глав - двух. Это, равно как и резюме, будет "Приложением" ввиду кончины автора. В кратком сообщении издателя будет сказано, что есть надежда

найти 2-ю часть в завершенном виде. Вдруг мой век продлится, и эта книга окажется написанной? Посмертно найденная рукопись составит вторую книгу. Таковы планы".

Но не только всего этого не выполнил Д*, а умер среди чужих людей, и нет уверенности, что не пропали его заготовки и труды последних месяцев.

В который раз история цепко удержала свою излюбленную тайну.

Я сожалею, что еще сегодня не смею огласить имя Д* и тем почтить его память.

Однако придет время.

Но даже по этим, приносимым читателю, разновременным и разночастным осколкам, уже многое ясно. Добросовестному и способному литературоведу открыт путь довести этот замысел до того состояния, о котором мечтал умерший исследователь и которое так необходимо читателям: читать эту великую книгу наконец без сумбурной наслоенности вставок, искажений, опусков - вернуть ей достоинство неповторимого

и неоспоримого свидетеля своего страшного времени.

Цель этой публикации - призвать на помощь всех, кто желал бы помочь в исследовании. За давностью лет, за отсутствием вещественных рукописей нынешняя постановка вопроса - чисто литературоведческая: изучить и объяснить все загадки "Тихого Дона", помешавшие ему стать книгой высшей, чем она сегодня есть - загадки его неоднородности и взаимоисключающих тенденций в нем.

Если мы не проанализируем эту книгу и эту проблему - чего будет стоить всё наше русское литературоведение XX века? Неужели уйдут все лучшие усилия его только на казенно-одобренное?

А. Солженицын

Январь 1974 г.

ШОЛОХОВУ осталось 10 лет до смерти в 1984 году. Со смерти Сталина до кончины Шолохов провел в животном страхе, и, дабы устранять его, постоянно находился в состоянии сильного опьянения.

Ольга Хл.

Федор Крюков "Зыбь", финальная часть повести:

"Шарахнулась в сторону от дороги лошадь, пробежала рысью по хлебу и остановилась. А Рванкин все бежал и кричал:

- Крррау-у-ул!.. Крррау-у-ул!..

Терпуг вдруг растерялся и не знал, куда деваться. Сзади, на кургане, показались казаки. От станицы по дороге виднелись двое верховых. Сел было опять в рожь, но сейчас же сообразил, что теперь это уж ни к чему. Надо было уходить к балке, - больше некуда, - там в тернах легче укрыться.

Он сперва пошел шагом. Потом, оглянувшись в сторону всадников, побежал. Еще раз оглянулся и увидел, что за ним бегут и казаки. Даже Рванкин повернул назад и все орет визгливым, отчаянным голосом, только теперь другое что-то - не разберешь.

Терпугу жаль было бросить зипун, который важил и затруднял его. Чтобы выгадать силы и время, он взял самое короткое направление к балке - через стан Василия Губанова. Боялся, что Василий кинется напереем ему, но все-таки положился на свою силу. Но Василий и его косари не тронулись с своих мест. Лишь остановились и молча смотрят на погоню. И бабы глядят из-под ладоней... А вон один из верховых свернул с дороги и поскакал ему наперерез - это было всего опаснее. Да Рванкин был, очевидно, уже недалеко.

Его визгливо-захлебывающийся, охрипший голос слышался в затылке:

- Держи-и!.. Держи-и-и-и!..

Терпуг оглянулся. Оттого ли, что казаки бежали не очень решительно или были они дальше, Рванкин мчался впереди всех и забирал вбок, напереем ему. В руках, должно быть, то самое железное коромысло весов, на которое раньше обратил внимание Терпуг. А вот у него ничего нет, чтобы отбиться...

И стало страшно, что не успеет добежать до буерака...

Отчаянная мысль вдруг мелькнула у Терпуга: вырвать косу у одного из косарей, глядевших на погоню... Вон она и Ульяна... Глядит удивленно, испуганно, в руках грабли. Вот и Василий... Смотрит не враждебно, а выжидательно, словно прикидывает: чья возьмет?

- Вася! Дай косу, ради Христа! - закричал Терпуг на бегу. - Косу дай, я их...

Он раздельно выговорил крепкое ругательство, подбегая к Василию, и, не дожидаясь ответа, ухватился за косье. Василий испуганно потянул   косу к себе и, растерявшись, закричал:

- Уйди! Уйди от греха... ради Христа, уйди!..

- Дай, ради Бога! Дай, я этого мужичишку... Дай, я его!.. - кричал Никишка, ругаясь, весь охваченный яростью и отчаянием.

Он силой вырывал косу из рук молодого Губана, но Василий крепко ухватился за косье обеими руками, и они закрутились волчком, словно забавлялись вперетяжку.

- Держи!.. Держи!.. - слышались голоса казаков.

- Держи-и!.. Ва-ся, дер-жи-и! - задыхаясь и захлебываясь, визгливо хрипел Рванкин, бежавший впереди всех.

Он добежал, размахнулся своим коромыслом, но не успел ударить - отскочил в сторону, потому что они кружились и едва не подрезали его косой.

Терпуг был сильнее и одолевал. Василий упал уже на колени, но все еще не выпускал из рук косья и волочился по земле за своим противником.

Рванкин забежал сзади, размахнулся и ударил Терпуга железом в затылок. При этом визгливо рыднул, точно молодой щенок ласково тявкнул:

- Вях-х!..

Терпугу вдруг показалось, что он споткнулся и с шумом покатился по старой крыше своей хаты вниз, а внизу, возле капустного рассадника, кружились и ворковали три голубя. Он ткнулся лицом в землю и сейчас же напряг все силы, чтобы вскочить на ноги, но лишь судорожно подергал задом и зацарапал землю руками...

И еще два раза размахнулся железом Рванкин и ударил, ласково рыдая:

- Вях-х!.. йа-а-х!..

Что-то хрустнуло. Кровь показалась над ухом. Терпуг стремглав полетел в бездонный, темный погреб, в котором было пусто и немо...

И ему уже не было слышно, как Ульяна с истерической злобой закричала, замахиваясь граблями на Рванкина:

- Мужик! Гад!.. На казака смеешь еще руку поднимать!.."

Мужик - Шолохов, поднявший руку на казака Федора Крюкова.

Филипп С.

За агитационные выступления в Усть-Медведицкой Крюкову - вместе с будущим командармом Второй Конной Филиппом Кузьмичом Мироновым - было запрещено проживание в пределах Области Войска Донского. Казаки Глазуновской отправляли прошение войсковому наказному атаману о снятии позорного запрета. По делу о выборгском воззвании началось следствие. Готовился суд. Но Крюков продолжал политическую деятельность. Он становится одним из создателей Трудовой народно-социалистической партии (энэсы). Их цель - защита трудового крестьянства. В связи с организацией Трудовой народно-социалистической партии против Крюкова было возбуждено еще одно дело, которое грозило каторгой. Он писал тогда своему другу: "Я знаю, что я все перенесу - и многолетнюю каторгу, и вечное поселение где-нибудь в Сибирской тайге, но знаю, что я не вынесу только одного - это тоски по своим родным местам. Донские песчаные бугры и Глазуновская с своими лесами и Медведицей потянут так, что не хватит меня и на два года". Между тем следствие по делу о воззвании закончилось. 12 декабря 1907 года начался суд, 19-го было вынесено решение: заключить среди прочих Ф. Д. Крюкова на три месяца в тюрьму, лишить избирательных прав. Так Федор Крюков попадает в петербургские Кресты.

Образцов

Нужно признать, что Михаил Шолохов неплохо сыграл роль писателя Михаила Шолохова, вжился в эту роль, как Бабочкин в Чапаева, позировал на фотографиях: то выставит ногу вперед, подбоченясь, то опустит на руку подбородок, то с трубкой в кадр смотрит... Если бы не ошибка Хрущева, предложившего Шолохову трибуну, с которой Шолохов в силу отсутствия интеллекта сам себя разоблачил неумением строить самую простейшую фразу.

Ведь Бабочкину не нужно было участвовать в боях, как Шолохову не нужно было уметь писать.

Марат Гургенович

Назначенного автором "Мих. Шолоха" Громославские нахваливали, заявили о своем будущем зяте, что он любит большевиков, ненавидит интеллигенцию, может быть преданнейшим агентом ГПУ. В запарке творческой сообщили и совсем ненужные, а даже несколько пагубные сведения для будущего плагиатора "ТД": он знаком хорошо со станицей Букановской, что в дальнейшем ему, лжеписателю, придется всячески скрывать в своих кратчайших фантаст-биографиях. Именно в станице Букановской в 1923 между Громославскими и Шолоховым созрел заговор против писателя Крюкова и его романа "ТД", эта станица есть родина зарождения "тиходонского литературного лохотрона", который завершился в 1965 в Стокгольме получением Нобель-премии за престуно-групповую окололитературную деятельность.

Вера Д.

Почувствуйте дыхание мастерства художника Федора Крюкова в рассказе "Обвал", опубликованном в № 2 1917 года "Русских записок":

"Солдаты держали ружья на изготовку. Молоденький офицер в полушубке, с револьвером у пояса, мрачно ходил позади шеренги, изредка покрикивал на любопытных, напиравших сбоку. Через несколько минут толпа освоилась с зрелищем солдатиков, окаменевших в заученной позе - "ружья наперевес", вытекла из-за углов, придвинулась и стала перед ними темным, беспокойным озером. Мелкой зыбью перебегали детские голоса, сливались, и вырастал пенистым валом разноголосый крик:

- Ура-а-а... а-а... а-а-а...

Городовые пробовали работать руками - "осаживать". Толстый пристав кричал на панели:

- Не давайте останавливаться!

- Проходите, кому надо! Проходи ты... куда лезешь?..

Но все гуще и шире становилось темное людское озеро. Вдруг крик испуганный:

- Казаки!

Вдали маячил взвод всадников в серых шапках набекрень. И опять как будто вихрь погнал кучу опавших листьев - затопотали тысячи ног, хлынули прочь, и вместо темного озера осталась скудная лужица. Казаки проехали шагом по улице, плавно покачиваясь в седлах, оглядываясь с любопытством дикарей. Чубы их торчали лихо с левой стороны, но лица были наивно-добродушные. И за то, что они были не страшны, ребятишки закричали им "ура".

- Ура-а... а-а-а... а-а-а... - покатились голоса по улице, и стало весело всем, и снова в темное озеро слились разбросанные людские брызги..."

Георгий Иванович, пенсионер

Писатель Федор Крюков был в контексте русской литературы. Вот фрагмент из дневника Михаила Пришвина за 1917 год:

"2 Июля (1917). Какой-то Линшевич в "Деле Народа" осуждает Крюкова за пессимизм, а сам не указывает, чему же светлому в народной жизни следует радоваться. Я думаю, что светлого пока нет ничего, ровно как не следует подводить и пессимистические итоги и вообще итоги".

Откуда свалился на горе русской литературы Шолохов теперь стало известно каждому культурному, читающему человеку. Только подумать, в 20 лет притащил в издательство 500 страниц "Тихого Дона"!

Георгий Иванович, пенсионер, бывший экономист Госплана СССР

Марк

Солженицын еще убеждал, что "Поднятая целина" слабее "Тихого Дона", полагая, что "Поднятую целину" писал Шолохов. А Шолохов, оказывается, был неграмотный и вообще ничего не писал. Вот это по-нашему, вот это по-советски! Наполеон из палаты № 6 да и только! Нет предела падения человека.

Лазебник

"Донские рассказы" имеют разоблачительное значение для Шолохова. Не зря он их "стеснялся". Эти рассказы "проталкивались" в печать "железнопоточным" Александром Серафимовичем Серафимовичем (Поповым) (1863-1949). Тот был давнишним завистником и идейным врагом Федора Крюкова. К тому же Серафимович был земляком Петра Громославского. С Громославским Серафимовича связывали и родственные отношения. Таким образом, "Донские рассказы", "Лазоревую степь" (название прямо взято у Крюкова - его рассказа: "На речке Лазоревой") вытягивали в печать двойной тягой: с помощью ГПУ и Серафимовича. Сам Серафимович, которого Горький считал "носителем трухлявого интеллекта", тоже не чуждался плагиата: его постоянно упрекали в том, что он очень много списывает у Горького и Короленко, а роман "Железный поток" ему, как человеку с высоким положением при новой власти, делала целая группа безработных, но прекрасно образованных "бывших людей". Позже их почти всех прокатали катком репрессий как "чуждый элемент" социализму.

Иванова

Чтобы затушевать роль Серафимовича в становлении "писателя" Шолохова н на почве "сатанинской ненависти" к Фёдору Крюкову, шолоховеды ("шолоховеды" к литературе, как искусству создания текстов, отношения не имеют в силу своей интеллектуальной ограниченности, слабого знания русского языка и русской литературы) пытаются "разводить антимонию" о какой-то дружбе Серафимовича с Крюковым, хотят убедить читателей, что именно Серафимович помог Крюкову выпустить в Москве в 1914 первый том своих рассказов. Но шолоховеды никогда не ответят на вопрос, почему Крюкова не издавали в течение 70-ти лет и почему "влиятельный" Серафимович не позаботился о том, чтобы Крюкова упоминали в литературных энциклопедиях? И наконец, почему Серафимович так тщательно скрывал "свою дружбу" с Крюковым?! Скрывал он и настоящую дружбу Крюкова с Короленко.

Н. И., историк партии

Шолоховеды в ужас придут, когда узнают, что Федора Крюкова читал их вождь Ленин! А ведь это так. Факты говорят о следующем. Рассказ Федора Крюков "Без огня" был напечатан в журнале Владимира Короленко "Русское богатство" в № 12 за 1912 год. В статье "Что делается в народничестве и что делается в деревне?" В. И. Ленин писал в феврале 1913 года, что "крестьянская демократия... ж и в а", и в подтверждение своей мысли сослался на рассказ Крюкова "Без огня". Под свежим впечатлением от прочитанного Ленин привел из рассказа слова сельского священника о 1905 годе: "... никогда не  было такого ужасающе спокойного  (подчеркнуто  Лениным), молчаливого отпадения от церкви, как ныне. Точно дух жизни угас я церкви. Повторяю: не одна интеллигенция ушла, - народ ушел... надо в этом сознаться, - я ведь два года был сельским священником".

Вторую, более обширную выписку из рассказа Ленин привел как доказательство мятежного настроения крестьян. Священник рассказывает о своих проповедях: "Эти самые свободы объяснял я все прочее. И как слушали! Я-то думал, что уж шире того, что я открывал, и открыть нельзя, ан нет... проникали в деревню и другие речи. И новые-то разъяснители заварили кашку много погуще: насчет земельки, равнения и господ. Конечно, мужички поняли и усвоили это моментально" (последняя фраза подчеркнута Лениным. - Т. 22. - С. 366-367).

Алексей Зимин

Крюков и Горнфельд были сотрудниками "Русского богатства": оба вместе с Короленко отвечали за освещение "художественной части" в журнале. Вот полный текст некролога, опубликованный в "Вестнике литературы" за 1920 в № 6 (18), с. 15-16:

ПАМЯТИ Ф. Д. КРЮКОВА

С большим опозданием дошла до Петербурга печальная весть о безвременной кончи не Федора Дмитриевича Крюкова, беллетриста и политического деятеля, одного из редакторов "Русского богатства". Он умер еще в феврале этого - 1920 - года от сыпного тифа в одной из станиц Кубанской области. Донской казак по происхождению, рождения 1870 года, филолог по образованию, народник по общественным влечениям, в своих произведениях, малая доля которых объединена в двух его сборниках - "Казацкие мотивы", 1907 и "Рассказы", 1 том, 1914 - он состредоточился главным образом на изображении людей и нравов милого его сердцу "тихого Дона". Чуткий и внимательный наблюдатель, любящий и насмешливый изобразитель простонародной души и жизни, Федор Дмитриевич принадлежит к тем второстепенным, но подлинным создателям художественного слова, которыми по преимуществу гордится русская литература. Отдельные фигуры из его произведений не запечатлеваются в мысли читателя, как вековечно живые обобщения человеческим судеб и обликов; но из всей совокупности его рассказов о жизни народы неизменно встает один многообъемлющий образ - образ этого народа встревоженного, ищущего, болезненно приспосабливающегося к сумятице взбудоражившей его быт и душу в первую четверть века. Эту мятущуюся душу народную Крюков изображал и в мирном течении повседневного быта, и в острых столкновениях с новизной, изображал вдумчиво внимательно, с той

строгой простотой и художественной честностью, которые естественно вытекали из его прямой и ясной натуры. Особенно отчетливое выражение

находила эта художественная честность в его превосходном языке, в сочной, жизненной областной речи его героев, даже в необходимых преувеличениях шаржа, речи, не отдающей ни кабинетной выдумкой, ни словарной находкой. Он не был тенденциозен, но общественная мысль всегда лежит в основе его рассказов. Охотно пользовался он смешанной формой публицистики и повествования, где общественно-политические соображения опирались на его колоритные, всегда самостоятельные и убедительные наблюдения. Мягкий юмор, забавный и часто трогательный, был любимой атмосферой его рассказа.

По окончании Императорского Санкт-Петербургского историко-филологического института, где он обучался за казенный счет, Федор Дмитриевич Крюков в течение нескольких лет преподавал русскую словесность в провинциальных учебных заведениях, - однако, его педагогическая карьера была непродолжительна; военное ведомство еще терпело кое-как его вольномыслие, но для Министерства народного просвещения его направление, в связи с неизменной задушевностью по отношению к ученикам, было совершенно неприемлемо. Широко популярный в родных местах, Крюков был избран членом первой Государственной думы, где примкнул к трудовикам, и его выступления здесь, его борьба с казенными представителями казачества не остались не замеченными даже в этом собрании, выдвинувшем сразу так много ярких политических ораторов. В литературе Крюков выступил рано - еще в "Северном Вестнике", затем примкнул к группе "Русского богатства", оценившей в нем не только знатока народной жизни и общественного единомышленника, но и хорошего литературного судью, осторожно и уверенно разбиравшемся в поступавшем в журнал литературном материале, характеристики которого обычно ждут и требуют от редакции начинающие писатели. В личных отношениях он был редкий по привлекательности и душевной мягкости человек, добрый и отзывчивый, бесконечно честный в жизни, как был он честен в творчестве, и надо думать, что в скорби об этом прекрасном товарище не останется одинокой осиротевшая семья "Русского Богатства".

А. Горнфельд

Марат Гургенович

Петр Громославский со товарищи (дочери, учителя, рапповцы) творят плагиат, не гнушаясь ничем: выхватывают эпизоды из подвернушихся под руку классиков: из Чехова, из Достоевского, из Толстого, из Гоголя... Валерий Сердюченко об этом замечательно говорит. Так они стряпали все, а Шолохов наблюдал со стаканом в одной руке и с папироской в другой. Так Громославские сочиняли "роман" "Они сражались за Родину". Персонаж по фамилии Звягинцев рассказывает, как в мирной жизни получил от ревнивой жены тарелкой по физиономии и на что ответствовал: "Что ж вы, Настасья Филипповна!..".

А вскоре появляется другой персонаж по фамилии Лопахин. И появляется он из сада, сначала яблоневого, но потом все-таки из вишневого.

И наконец - некий сержант по фамилии не более и не менее как Поприщенко.

Ни один литератор такого себе позволить не может ни при каких обстоятельствах. Такое даже нельзя объяснить безграмотностью, потому что статистически такое полное внутреннего смысла нагромождение как случайность невозможно. Это - как скромный автопортретик безымянного иконописца в левом нижнем углу Деисусного чина.

А теперь расшифруем. Настасья Филипповна - это "Идиот".

Лопахин ассоциируется с ключевой фразой: "Я купил!".

Поприщенко - это явно Поприщин, "Записки сумасшедшего".

Перечитайте - какой получился "акростих" в прозе?

Кто на такое способен? Тот, кто завладел архивом Федора Крюкова в 1920 году - Петр Яковлевич Громославский. Кстати говоря, знаменитый монолог о жизни, "которую нужно прожить так, чтобы..." вырван у Чехова из "Рассказа неизвестного человека". Ведь вместе с "писателем" Шолоховым создавался и "писатель" Николай Островский. 

Серый

Вот и открылся ларчик: Шолохов - неграмотный! А мы-то все копья ломали! Ему б еще Бердяева приписали!

Леонид Сергеевич, врач

Один журналист рассказывал (защитник Шолохова): "Когда-то "Правда" публиковала шолоховский роман "Они сражались за Родину". Прилетает Шолохов в Москву на майские праздники и выясняется, что он забыл рукопись главы романа дома. Что делать? Ни самолетом, ни поездом, ни каким-то иным способом к сроку доставить текст в редакцию невозможно. Но Шолохов находит выход из положения: по его просьбе к нему присылают опытную машинистку, бутылку водки и за три часа в номере гостиницы "Россия" он по памяти надиктовывает целую главу из романа. Публикация вышла в срок. По горячим следам этому журналисту, человеку дотошному, стало интересно, насколько текст в "Правде", отличается от подлинника. И он сравнил газетную публикацию с рукописью Шолохова. И выяснилось, что разница в нескольких запятых. Всего лишь. В остальном текст был воспроизведен пьяным Шолоховым буквально один к одному".

Прочитав материалы форума "ЛГ", могу только рассмеяться над рассказом того журналиста, поскольку Шолохов не способен не то что что-то воспроизводить по памяти, он даже вывеску "главрыба" прочитать не может, а Шариков мог. Поистине, гениален писатель Михаил Афанасьевич Булгаков!

Марк

Из ГПУ доложили Сталину, что пошли слухи о том, что автор "Тихого Дона" известный писатель из "Русского богатства" Федор Крюков. Рябоватый вождь во френче с прищуром восточных глаз и улыбкой, прятавшейся в усах, делал вид, что не знает или не хочет знать всего этого. Вождь сел в черную машину с провожатыми и уехал. В ГПУ задумались. Ба! Вот так история! Как прикажете понимать? И на всякий случай порешили выждать. Но долго ждать не пришлось. Не прошло и недели, как в ГПУ позвонил Авель Енукидзе и сказал, что товарищ Сталин интересуется, когда он может почитать  "Тихий Дон" Михаила Шолохова.

Алексей Зимин

Валерий Сердюченко, пожалуй, выдвигается на роль выдающегося русского критика. Я могу поставить его рядом лишь с Владимиром Лакшиным. Очень крупная фигура - Валерий Сердюченко. Как Федор Крюков, Валерий Сердюченко возвышается на утесе русской литературы. А в подножии сколько всякой мелочи. Но мелочь уходит, исчезает. Особенно меня покорила исходная позиция гипотезы Валерия Сердюченко, состоящая в том, что человек по имени Шолохов никогда не написал ни единой художественной строчки. "Не было писателя по имени Шолохов, - пишет Валерий Сердюченко. - Было нечто другое. А именно редкостная, превосходящая всякое литературоведческое - и не только литературоведческое воображение авантюра, условно обозначенная нами как "гений и бес". Ревнителей здравого смысла просят из аудитории удалиться". Михаил Шолохов - не более чем иллюзия. Вступившему на скользкую тропу личного преуспеяния Шолохову поначалу бывает беспокойно, и он утешает себя мыслью, что надо набрать силы, приобрести известное положение и тогда уже использовать в личных целях преимущества своего ума и дарования. Но это обычный самообман. Шолохов пропадает в тот самый миг, как только он сознательно решает заключить первую сделку с совестью, потому что, поднявшись на следующую ступеньку своего успеха и карьеры, он только и думает что о еще и о еще следующей. Та, на которой Шолохов стоит сейчас, кажется ему низка для нападения. Фундамент, на котором Михаил Шолохов хотел укрепиться, чтобы начать действовать, никогда не будет для него достаточно прочным, и, апеллируя к Сталину, он только успокаивает или обманывает себя, пока не решится порвать последние нити, связывающие его с моралью. Именно так кончает Шолохов, проклиная свои попытки публично (чего стоит, например, выступление Шолохова на съезде победителей, где он говорит, что убивал и будет убивать белогвардейцев и отбирать у них сумки с рукописями, чтобы самому эти рукописи печатать!) изображать из себя писателя, приведшие его к разоблачению. Отныне Шолохов никогда уже не впадет в это ребячество, будет сжигать за собою все мосты, оставаясь неуязвимым. К такому итогу приходишь, погрузившись в ход мыслей гениального философа и художника Валерия Сердюченко.

Георгий Иванович, пенсионер

Прямолинейный Михаил Шолохов поднимался на высокую башню славы по винтовой лестнице поэтического прозаика Федора Крюкова.

Инга Я.

Я с большим вниманием слежу за дискуссией о "писателе" Михаиле Шолохове и даже не могу понять, почему участники дискуссии не приводят в качестве основания разоблачения Шолохова книгу очень глубоких исследователей А. Г. Макарова и С. Э. Макарову "ЦВЕТОК ТАТАРНИК. В поисках автора "Тихого Дона". От М. Шолохова к Ф. Крюкову". Вот пример саморазоблачение Шолохова, о котором написал Алексей Зимин: "Главное действующее лицо нашего исследования, Михаил Александрович Шолохов, занимал отнюдь не последнее место в утвердившейся иерархии. На XVIII-м съезде "победителей" он не только присутствовал, но даже выступил с речью. Шолохов говорил в ней о многом, но нас в контексте нашего исследования интересует та часть его речи, которая была посвящена стоявшим перед писателями задачам: "Советские писатели, надо прямо сказать, не принадлежат к сентиментальной породе западноевропейских пацифистов... Если враг нападет на нашу страну, мы, советские писатели, по зову партии и правительства, отложим перо и возьмем в руки другое оружие <...> В частях Красной Армии, под ее овеянными славой красными знаменами, будем бить врага так, как никто никогда его не бивал, и смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем - нам этот японский обычай, ну... не к лицу. Чужие сумки соберем... потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы еще напишем книги, о том, как мы этих врагов били. Книги эти послужат нашему народу и останутся в назидание тем из захватчиков, кто случайно окажется недобитым". А ведь точно сказал Михаил Александрович: "соберем" и "напишем"! Случайно ли проговорился в запале своего выступления Шолохов или специально включил эти слова, косвенно подтверждая "отвлекающую" версию об убитом офицере и содержимом его полевой сумки, - мы не знаем и вряд ли можем теперь это узнать. Но сами шолоховские слова знаменательны: он публично во всеуслышанье признал допустимость и правомочность для себя подобных действий. Вот и мы вправе теперь задать в его адрес вопрос: СОБРАЛ И НАПИСАЛ? и, основываясь на всех полученных в нашем исследовании данных, дать на него положительный ответ. Круг нашего исследования замкнулся. Сам Шолохов дал нам недостающее звено - собственные показания по делу авторства. Вот уж воистину - язык не даст соврать, как писал Александр Солженицын".

Иванова

Михаил Шолохов ел свой хлеб в поте чужого лица - Федора Крюкова.

Серый

Если на книге Крюкова "Тихий Дон" прочтешь надпись: "Шолохов", - не верь глазам своим.

Козьма Прутков

Кузнецов

Я слышал, что уголовное дело губернского секретаря Петра Яковлевича Громославского в архиве сохранилось. В Гражданскую войну будущий тесть Шолохова жесточайше отомстил Крюкову: внедрил в окружение писателя "своего человека" из его земляков - глазуновца Шкуратова Прохора Ивановича (1891-1973). При отступлении Деникинской армии 2 февраля 1920 отмечали пятидесятилетие Крюкова, пособники Громославского юбиляру яду капнули в вино или в пищу дали что-то непотребное, отчего юбиляр после юбилея стал хворать-сохнуть, а 20 февраля - умер в кубанском хуторе Незаймановском (сейчас станица). Перед смертью, приходя в сознание, Крюков умолял окружающих не дать погибнуть своим бумагам, просил похоронить его тайно - так, чтобы большевики не смогли докопаться до его останков, не надругались над ними так, как они надругались над захороненными телами генерала Корнилова и полковника Неженцева.

Серый

Рубрика: Писатель за рабочим столом

ШИРОКАЯ ЛАДОНЬ ШОЛОХОВА

Светлая, просто, но со вкусом обставленная гридница героя социалистического труда Михаила Шолохова. Он - в хромовых сапогах, в красной рубахе-косоворотке и в генеральских брюках-галифе с двумя жирными малиновыми лампасами. Все здесь скромно, все подчинено главному - вдохновенному творческому труду Михаила Шолохова.

Наконечники татарских копий, половецкие колчаны, полные печенежских стрел, тьмутараканские зазубренные мечи...

Широкая ладонь Шолохова, писателя-воина, сурово ласкает ржавую харалужную кольчугу. Мы с благоговением глядим на эту ладонь мастера, создавшую гениальный памятник русской литературы XII века, бессмертное "Слово о полку Игореве".

Да, на этой мужественной руке Шолохова мозоли не только от гуслей. Мысленным взором мы видим, как наш гостеприимный Шолохов собственной рукой лично казнил перед строем белогвардейца Крюкова. Невольно вспоминаются проникновенные строки "Слова": "Иже зареза Крюкова предъ пълкы касожьскыми". Мы снова и снова думаем о том, как важно для писателя Михаила Шолохова жить бок о бок со своими героями, знать жизнь во всех ее проявлениях. Наш любезный Михаил Александрович за свою долгую жизнь сменил множество профессий: занимался бортничеством и соколятничеством, ушкуйничал, мытничал и охальничал. Годы не согнули Михаила Шолохова. Он по-прежнему полон сил, творческой энергии, боевого задора...

- Каковы ваши творческие планы? - благоговейно спрашиваем мы.

В простодушных, с хитрым прищуром глазах нашего маститого собеседника загораются лукавые смешинки. Шолохов не спешит с ответом. Мы прекрасно знаем его титаническую работу над собой, меру его требовательной взыскательности. Вот уже почти 800 лет Шолохов вынашивает новый грандиозный замысел, мысленно шлифуя каждый образ. Невольно вспоминаются слова из редакционной статьи журнала "Вопросы коневодства": "Тише едешь - дальше будешь".

Мы выходим на широкое подворье Михаила Шолохова. На клумбах, любовно ухоженные и унавоженные, цветут одуванчики, иван-да-марья, клевер, ковыль, емшан. Невольно вспоминается любимая песня нашего радушного хозяина "Шумел ковыль".

Широкая ладонь Шолохова, писателя-воина, нежно ласкает граненый стакан, доверху наполненный водкой, в другой руке - жирный кусок селедки на вилке.

Выпив одним махом, седой, как лунь, с юношеским блеском в глазах, Михаил Шолохов дает нам по оралу, и мы благоговейно окапываем вместе с ним его любимую развесистую клюкву.

Инга Я.

В книге Макаровых "Татарник" говорится, что Петр Яковлевич Громославский был не простым человеком, ох, не простым! Многие дела он успел провернуть за годы своей жизни еще до революции. Мы опубликовали крайне интересный документ из архива Ф. Д. Крюкова, о проделках и махинациях, которые творил станичный атаман Громославский в течение долгого времени задолго еще до советской эпохи. Особый интерес представляет собою то, что материал о злоупотреблениях был хорошо известен Крюкову: он сохранял документы о Громославском в своем архиве все последующие годы. Более того, именно Ф. Д. Крюков выступил публично с разоблачениями Громославского в 1913 году в газете "Русское знамя". Следовательно, и сам Громославский прекрасно представлял роль писателя Крюкова в собственной судьбе и "карьере", так некстати прерванной разоблачениями. Может быть, именно здесь следует искать завязку конфликта, который привел спустя многие годы к публикации будущим зятем Громославского казачьей эпопеи. Поиск и публикация документов дают нам гораздо больше для понимания литературного материала и решения проблемы, чем необоснованные и неподкрепленные фактами рассуждения общего характера. Просвещенные люди, в отличие от "шолоховедов", самостоятельно могут решить, что и как мог предпринять будущий тесть Шолохова в 1920 и последующих годах.

Кузнецов

Да говорят, что кто-то уже написал, что казачьи старшины распустили слух, будто похоронят Крюкова в станице Челбасской, но в наступившей темноте провезли тело писателя на 13 километров вперед по кратчайшей линии отступления к Екатеринодару. Ночью в кубанской станице Новокорсунской, на местном кладбище кони стояли, люди молчали. После короткого отпевания в землю опустили самого выдающегося казачьего писателя-бытописателя-летописца и создателя романа "Тихий Дон". Сухие винтовочные выстрелы да карканье встревоженных ворон и галок сопровождали ночное прощание отступающего казачества с одним из самых доблестнейших своих сыновей... Прохор Шкуратов затем куда-то исчез, а группа захвата, организованная Петром Громославским и по пятам следовавшая за Крюковым, без особого труда обманула двух беззащитных женщин - сестру писателя и его невестку, жену брата Александра, казнённого красными в 1918 в станице Глазуновской, - и завладела главным, донским писательским архивом Крюкова, его редакторским портфелем, секретарскими документами Войска Донского, всем тем, что увозил писатель из России, чтобы за рубежом опубликовать свой роман "Тихий Дон" и писательским трудом обеспечить себя и своих близких. Но роману суждено было появиться лишь в советской плагиат-версии.

Эксперт

У неграмотного Шолохова нет рукописей. Все, что "показывают" "шолоховеды", какие-то кипы листов, никто не видел, а если и видел, то говорят, что все написано рукой Марии Громославской и прочими Громославскими, и вообще всеми, кому не лень, главным образом сотрудниками Института мировой литературы, в котором о литературе имеют весьма отдаленное представление. Это - советская номенклатура, разжиревшая на партийных гонорарах. То есть - есть литература: Пушкин, Крюков, Булгаков, Мандельштам, Гумилев, Ахматова, Платонов, Достоевский, Чехов; и есть номенклатура - Феликс Кузнецов, Проханов, Колодный, Голодный, Бедный, Олег Михайлов, Палиевский, Кочетов и префект Юго-восточного округа Москвы...

Н. И., историк партии

Если следовать постановлениям номенклатуры (это не люди, а функции), то у нас есть только два "писателя": Леонид БРЕЖНЕВ и Михаил ШОЛОХОВ.

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

О награждении Героя Социалистического Труда писателя Шолохова М. А. орденом Ленина и второй Золотой медалью "Серп и Молот"

За выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и в связи с семидесятипятилетием со дня рождения наградить Героя Социалистического Труда писателя Шолохова Михаила Александровича орденом Ленина и второй Золотой медалью "Серп и Молот".

В ознаменование трудовых заслуг Героя Социалистического Труда тов. Шолохова М. А. соорудить бронзовый бюст на родине Героя.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. БРЕЖНЕВ.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Г. ГЕОРГАДЗЕ.

Москва, Кремль. 23 мая 1980 г.

31 марта 1980 года Леонид Брежнев первым из российских лидеров удостоился высшей литературной премии за свои автобиографические повести "Малая земля" и "Возрождение", написанные авторским коллективом во главе со знаменитым очеркистом Анатолием Аграновским и видным публицистом Аркадием Сахниным ("Известия"). Решение о написании этих трудов было принято на заседании Политбюро в апреле 1975 года. Там Брежнев заявил, что его воспоминания были бы "очень полезны для воспитания народа". Итогом стали пять тоненьких брошюр, последние из которых - "Чувство Родины" и "Космический сентябрь" - вышли уже после смерти вождя все в том же "Новом мире", на который пал его выбор. Еще до получения премии книги Брежнева вошли в обязательную школьную программу. Их перевели на 65 языков, экранизировали, поставили на сцене, общий тираж составил 400 миллионов экземпляров. Генсек был торжественно принят в Союз писателей, секретари которого в приступе холуяжа называли его книги гениальными. После смерти Брежнева миллионные тиражи оказались в макулатуре - летом 1987 года по книжным магазинам было разослано негласное, для служебного пользования, разъяснение, что с ними следует делать. До этого они пылились на витринах и прилавках, словно и не было никакой перестройки. Тогда же в "бой" списали миллионы пластинок с речами генсека и с записями постановки Малого театра "Целина".

"Тихий Дон" (в художественной основе) написан Федором Крюковым, в основу и других произведений "писателя" Шолохова положены труды Федора Крюкова (1870-1920), "доводившиеся до ума" Петром Громославским с родней и рапповцами. Шолоховым не написано ни строчки, поскольку он был неграмотным.

Таковы факты нашего "ИМЛИ"!

Инга Я.

В книге Макаровых "Татарник" с не подлежащей сомнению точностью установлено, что шумиха, поднятая недостаточно компетентными в вопросах русской литературы и русского языка, его изобразительных, художественных средств, "шолоховедами" вокруг "обследования текстов "Тихого Дона" электронно-оперативной памятью", оказалась фальшивой и не выдержала испытания временем. На сегодняшний день можно уверенно констатировать, что выводы Г. Хьетсо и его коллег, полученные на основе устаревших методик получения авторского инварианта текстов русских писателей, рассматриваются с точки зрения научного знания несостоятельными.

Кузнецов

Я и говорю о том, что в течение нескольких лет плагиаторское казачье семейство Громославских занималось переписыванием текстов Крюкова. Переписчиков насчитывалось более десяти человек. От первого брака у Петра Громославского было двое сыновей - Виктор и Василий, один из них погиб в Гражданскую войну, второй, имевший литературное образование, уже в советские 20-е годы покончил с собой, будучи на церковной службе псаломщиком. От второго брака с Марией Фёдоровной (1877-1961) у Громославского было четыре дочери и один сын: Мария, появившаяся на свет через год после свадьбы, будущая жена Шолохова - 1898 года рождения, Иван - 1900, Лидия-1903, Полина и Анна - двойняшки, 1906.

Инга Я.

Из книги А. Г. и С. Э. Макаровых "ЦВЕТОК-ТАТАРНИК. В поисках автора "Тихого Дона". От М. Шолохова к Ф. Крюкову". - Москва, "АИРО-ХХ", 2001.

"3. ВТОРАЯ ПОПЫТКА - 90-Е ГОДЫ. РУКОПИСИ.

1. "Находка" рукописи - окончательное решение вопроса?

В этом году исполнилось ровно десять лет, как нашими шолоховедами было объявлено об обнаружении затерявшихся шолоховских рукописей "Тихого Дона". Появление этой версии на свет весной 1990 г. совпало по времени с началом открытого обсуждения в стране вопроса об авторстве романа. Напомним, что летом 1989 г. журнал "Вопросы литературы" первым из центральных изданий опубликовал подборку статей по этому вопросу, в том числе и главу из книги Роя Медведева "Загадки творческой биографии М. А. Шолохова". В Израиле уже появилась в печати работа 3. Бар-Селлы ""Тихий Дон" против Шолохова" и готовился выход ее в СССР в рижском журнале "Даугава". В это же время на Дону начал публиковать свои статьи Марат Мезенцев, а в феврале 1990 г. в популярной ленинградской передаче "Пятое колесо" тележурналист Виктор Правдюк и филолог Александр Заяц открыли специальный цикл "Истина дороже" - первая передача которого была приурочена к 120-летию со дня рождения и 70-летию со дня смерти Федора Крюкова.

Перед сторонниками и "защитниками" Шолохова встала непростая задача: погасить волну критических публикаций и восстановить авторитет и позиции Шолохова и "шолоховедов". Отсутствие или слабость аргументов у наших оппонентов, которые мы уже подробно обсуждали выше, ставило их в весьма сложное положение. Но сдаваться и отказываться от своих позиций никто из них не собирался - "шолоховеды" нашли выход. События пошли по пути развертывания и наращивания пропагандистской кампании, направленной на воздействие на массовое сознание, а не на проведение научной дискуссии с оппонентами или на новое всестороннее исследование вопроса.

Было объявлено о находке "шолоховских рукописей", первых двух книг романа, считавшихся (по словам самого Шолохова!) утерянными еще в годы войны. Во-первых, сторонники Шолохова самочинно объявили, что эта находка - обретенная рукопись - окончательно доказывает авторство Шолохова и снимает все сомнения. Во-вторых, была организована широкая кампания в средствах массовой информации, которая удивительным образом объединила совершенно разные органы печати: от левой "Советской России" до демократического "Московского комсомольца" и либеральных "Известий". В публикациях постоянно повторялась одна мысль - сам факт находки рукописей разрешает все сомнения. В-третьих, отметались все попытки организовать и провести какие-либо беспристрастные дискуссии, поскольку вопрос нашими "шолоховедами" был объявлен в связи с находкой рукописи решенным.

Вторая волна этой кампании поднялась осенью 1999 г. Если раньше в выступлениях участвовали отдельные представители ученых, писателей и журналистов, то теперь в дело вступили официальные организации в лице прежде всего Института мировой литературы им. А. М. Горького. Удивительно, но массированная пропаганда шолоховских "находок", похоже, сумела подмять под себя практически все (за самым незначительным исключением) органы массовой информации - совсем как в советские времена, когда действовал и направлял соответствующий отдел ЦК. Хотя по существу проблемы никаких принципиально новых сведений представлено не было. Поэтому возникает необходимость внимательно проанализировать широкий поток этих публикаций и выявить их смысл и значение.

2. "...драгоценная кипа, где рукою Шолохова..."

Для начала познакомимся с характерной лексикой, настроенностью и даже, можно сказать, экзальтацией, с которыми прошли сообщения о находке рукописей. Яркий пример дал писатель А. Проханов, который саму тему возможного плагиата давно использует как средство консолидации людей левых взглядов, отстаивая незыблемость сложившихся советских представлений и авторитетов.

"Найден черновик "Тихого Дона", драгоценная кипа, где рукою Шолохова, с тысячами помарок и зачеркиваний, вставок и изъятий, создана рукопись самого мощного и русского в XX веке романа. Событие не меньшее, как если бы отыскался подлинник "Слова о полку Игореве" ("Завтра", № 46 (311), ноябрь 1999, с. 1.)

Пожалуй, единственное скептическое замечание в общем хоре восторженных и нейтральных сообщений прозвучало со страниц "Литературной газеты": "Лет десять назад газеты и радио в один голос протрубили: найдены рукописи первых двух книг "Тихого Дона", и это доказывает, что роман принадлежит перу Михаила Шолохова. Скептики только ухмыльнулись. "Если я перепишу своей рукой роман "Бесы", - спросил один из них в передаче "Пятое колесо", - неужели это будет доказательством моего авторства?" И вот те же рукописи найдены во второй раз..." (В. В. Радзишевский. Бремя "Тихого Дона". - "Литературная газета)), 1-7 декабря 1999 г"№ 48 (5768), с. 1.)

Наибольшее количество публикаций об этих рукописях, начиная с самых первых в 1990г., принадлежит перу московского журналиста Льва Колодного. Он является "первооткрывателем", поэтому для начала обратим внимание на то, что представляют собой найденные материалы:

"После чаепития я, наконец, смог впервые раскрыть папки. Листы заполнены с обеих сторон, больше - разными чернилами, попадаются карандашные записи. Почерк четкий, красивый, предельно разборчивый с тщательно проставленными знаками препинания, абсолютно грамотный, автор сочинял, не забывая о запятых. Вот тебе и четыре класса гимназии!..." (Лев Колодный. Как был найден оригинал романа "Тихий Дон". - "Парламентская газета" № 47 (427), 11 марта 2000 г., с. 3.)

Добавим от себя: не только четкий почерк, но и почти полное отсутствие исправлений и помарок на большинстве листов рукописи, значительное число страниц которой в копии Лев Колодный опубликовал во втором издании своей книги (Лев Колодный. Как я нашел "Тихий Дон". - М., Голос, 2000, с. 465-608.)

Итак, первой вывод относительно того, что представляют "найденные" рукописи. Рукописи представляют собой

- беловик, переписанный неизвестно с какого текста,

- написанный грамотным человеком.

- почерк четкий и хорошо разработан.

Этот вывод, сам по себе очевидный, который каждый интересующийся проблемой может проверить, заглянув в книгу Л. Колодного, противоречит утверждению ученого секретаря ИМЛИ А. М. Ушакова: "Всего в рукописи 885 страниц, из них небольшая часть переписана женой Шолохова, а 605 страниц - его собственной рукой. На наше счастье это не беловая рукопись, а черновик" ("605 страниц - рукою Шолохова". Беседа с доктором филологических наук, заведующим отделом новейшей русской литературы ИМЛИ А. М. Ушаковым. - "Книжное обозрение", 22 ноября 1999 г., № 47, с. 5.) На наше счастье (и несчастье А. М. Ушакова) Лев Колодный в приложении ко второму изданию своей книги опубликовал ксерокопии рукописных страниц - любой может убедиться в том, что большинство страниц либо вообще не содержит исправлений, либо содержит немногие: мы, безусловно, имеем дело с беловиком рукописи. Главный вопрос здесь - с чего, с какого материала, переписывались страницы найденной рукописи. В каком виде этот материал был и кто был его автором. Никаких оснований говорить о черновике у А. М. Ушакова нет, и мы вынуждены отметить здесь первую грубую натяжку тиражируемой версии!

Второй вопрос возникает сразу же вслед за первым. Без комментариев и объяснений нам подается сообщение о том, что значительная часть "шолоховской" рукописи (около трети!) на самом деле написана не им, а его близкими. Уже сам этот факт заставляет задуматься о том, какой была технология написания романа. Если правка (творческая!) в текст вносилась не шолоховской рукой, то не имеем ли мы дело с одним из случаев коллективного творчества - "колхозного строительства" на ниве литературы? Что лежало в основе такого творчества - не литературный ли чужой архив, попавший в "коллективное хозяйство" Шолоховых - Громославских?

И если такие предположения, а они естественным образом вытекают из характера представленных рукописей, верны, то совсем другое объяснение можно предложить ученым из ИМЛИ в связи с характером и содержанием их находок: "Или вот такая деталь. В одном месте, в самом начале романа, Шолохов пишет потрясающий кусок текста./И вдруг он его зачеркивает - и рядом пишет другой, такой же великолепный! А тот отвергает напрочь. Иными словами, его правка - это выбор не между плохим и хорошим, а между прекрасным и еще более прекрасным" ("605 страниц - рукою Шолохова"...).

Вместо неумеренных восторгов, уважаемому ученому/следовало бы остановиться и задуматься - что же могло заставить писателя ("писателей"?) зачеркивать и выбрасывать потрясающие куски текста? Душевная болезнь? Вроде не было ее. А вот если в их распоряжении находился чужой литературный архив, то, конечно, легко было рукой Шолохова или его жены, или шурина, или любой другой из их "коллективного хозяйства", зачеркивать одни потрясающие куски и рядом "писать" другие, великолепные. Какое значение мог иметь в этом случае для них тот или иной кусок текста, если всегда найдется в запасе еще что-нибудь такое же!

3. Происхождение рукописей - вопросы и сомнения

Откуда взялись "неизвестные" рукописи, как появились они на свет в наши дни - вот вопросы, которые следует внимательно рассмотреть далее. Начнем с вопроса, ближе стоящего к нам по времени - с того, как были получены эти рукописи. Все время, начиная с 1990 г., доступ к якобы найденным рукописям был закрыт, Лев Колодный отказывался публично указать их местонахождение, ссылаясь на волю хранителей. В 1999 г. доступ к рукописям получили научные сотрудники ИМЛИ, которые осуществили приобретение их, и теперь рукописи находятся на государственном хранении в ИМЛИ. Как было сообщено общественности, рукописи все время, начиная с 1929 г., хранились в семье близкого друга М. А. Шолохова - писателя Василия Кудашева. Благодаря предпринятому поиску сотрудники ИМЛИ установили место хранения рукописи и договорились о ее приобретении (за 50.000 долларов?). Все это стало известно со слов самих участников поиска.

Существуют, однако, разные версии этих событий. Слово - Льву Колодному, одному из главных действующих лиц всей этой истории.

""Рукописи Шолохова никто не прятал!" - убежден автор книги "Кто написал "Тихий Дон"" Лев Колодный... "Феликс Кузнецов пишет (в "Российской газете" от 4 декабря 1999 г.): Впрочем, аноним был для нас ясен с самого начала", мы, мол, знали, что рукопись у Кудашевой, мы к ней ходили, а она говорила, что рукописи у нее нет... А профессор Ушаков из ИМЛИ у вас в газете утверждает: "Пришлось нам начать собственный поиск. Это было сложное дело, я даже вычертил две схемы - "потомки Левицких" и "потомки Кудашева". И, в конце концов, пришел к выводу, что рукописи находятся в семье Кудашевых. Там мы их и нашли три года назад". Спрашивается, зачем профессору чертить схемы, если директор ИМЛИ знал, где рукописи?" (Лев Колодный. "Рукописи Шолохова никто не прятал!" - "Книжное обозрение" 13 марта 2000, № 11, с. 6.)

Вопрос Л. Колодного не просто резонный, сам собой напрашивающийся из сопоставления высказываний двух ученых одного института - ИМЛИ, он зароняет сомнения вообще относительно правдоподобия всей этой версии хранения и обнаружения рукописей. Слишком много нестыковок и вопросов открывается за завесой радостной суматохи, вызванной чудесной "находкой" рукописей. История семи десятилетий шолоховской мифологии и мифотворчества заставляет проверять с особым тщанием каждый факт, каждое сообщение, поступающее из этих источников.

Вот, например, версия того, почему эти рукописи оказались забытыми Шолоховым и оставленными на произвол судьбы в самом начале его литературной карьеры. Профессор А. М. Ушаков рассказывает: "...мы думаем, что дело было так: пока комиссия [писателей в 1929 г.] изучала рукописи первого тома, Шолохов останавливался в московской квартире Кудашева, в Камергерском переулке. После окончания работы комиссии они это дело отметили (оба любили выпить), и Шолохов то ли подарил, то ли просто забыл эти бумаги у своего друга. Скорее всего, забыл, ведь вторая волна версии разворачивалась еще при жизни Шолохова - значит, он при желании мог вспомнить, кому их отдал, и таким образом подтвердить свое авторство. Но он не вспомнил..."

Версия Ушакова рассчитана либо на людей наивных и неискушенных, либо на не представляющих детально всех обстоятельств шолоховской биографии и шолоховского вопроса. Рассмотрим эти важные признания шолоховедов детально.

Первая неточность, неверное предположение заключается в ретроспективном взгляде на события прошлого. Шолохов действительно много пил, это известно хорошо, и от этого и пытается оттолкнуться в своей версии ученый из ИМЛИ - якобы пропил свою память, забыл, где оставил литературное имущество. Но гораздо меньше известно, что на заре своей литературной деятельности Шолохов не был замечен в увлечении спиртными напитками. Александр Лонгинович Ильский рассказывал, что в первое время, когда Шолохов только появился в редакции "Роман-Газеты" (1927-29 гг.), он практически не пил, брался за любой заработок. "Держал себя просто, одевался более чем скромно. Шолохов в то время был молодым человеком, он часто бывал в редакции... но он никогда в разговорах не говорил о "Тихом Доне"".

Ссылка Ушакова на пьяную забывчивость неверна и нарочита - она нужна ему лишь для того, чтобы прикрыть слабое место в собственной версии. Но версия все равно не выдерживает критики, ей наносит удар Лев Колодный, рассказывая о своих встречах с хранительницей рукописей, Матильдой Кудашевой:

"А вот, что она [Матильда Кудашева] пишет в 89-м году в письме ко мне: "...Когда я напомнила ему [Шолохову] в 50-60-е годы, что у нас черновики, так он махнул рукой... "Куда же их девать?" - "Куда хочешь, распоряжайся сама"".

Выходит Шолохов вовсе не пропил свой ум, он прекрасно знал о местонахождении рукописных страниц романа и все эти годы сознательно вводил всех нас в заблуждение, не желая по какой-то причине делать доступными рукописи и черновики "Тихого Дона". А ученые из ИМЛИ пытаются сегодня прикрыть такое отношение Шолохова к своим якобы рукописям ссылками на пьянство и забывчивость.

Вторая неточность носит еще более серьезный характер и связана с объяснением причин появления в Москве этих рукописей в конце 20-х годов. А. М. Ушаков упоминает о комиссии, изучавшей, будто бы, вопрос о возможном плагиате: "...пока комиссия [писателей] изучала рукописи первого тома..." Выше мы уже писали, что Ф. Ф. Кузнецов безосновательно связал появление известного письма писателей 1929 г. с реальной работой комиссии - о том, что такая комиссия собиралась и работала мы на сегодняшний день не располагаем никакими реальными свидетельствами. И эту же мысль подтверждает в своей книге Лев Колодный. Разбирая обстоятельства появления слухов о плагиате, он опровергает участие в их распространении писателей-РАППовцев, часть из которых, кстати, была тесно связана в то время с троцкистскими партийными кругами. Со слов редактора "Тихого Дона" Юрия Борисовича Лукина Колодный пишет следующее: "Комиссии по делу Шолохова, насколько мне известно, не было, поскольку и не было сколько-нибудь серьезных обвинений. Различные слухи пускались неизвестными личностями и ползли по городу, но открыто никто Шолохова в плагиате не обвинял..." (Лев Колодный. Кто написал "Тихий Дон". - М., Голос, 1995, с. 265.)

Итак. Раз не было комиссии, значит, не было необходимости везти рукописи в Москву! Значит, они не хранились в Москве или оказались здесь по совершенно другой причине или в другое время. Если все же какая-то комиссия существовала и работала (пусть даже не писательская), то Шолохов не мог оставить в чужих руках, потерять главное доказательство своего авторства. Не мог! Ведь впереди, в 1930 году и позднее, вопрос о плагиате всплывал еще несколько раз. Мы видим, что версия нынешних "шолоховедов" при внимательном рассмотрении рассыпается на глазах под грузом внутренних неувязок и противоречий. А ведь мы еще не приступили к внимательному прочтению и анализу содержательной части представленных находок".

Кузнецов

Поэтому я и повторяю, что все дети Громославского имели среднее образование, дочери и сын Иван работали сельскими учителями. Вместе со своими мужьями и невестками Громославские образовали "плагиаторскую банду" и под руководством отца переписывали роман Крюкова. Некоторые переписчики покоятся ныне под розовым мрамором на Вешенском кладбище. Крюков своим трудом обеспечил всем им не только безбедное существование, но и почетное захоронение. Вообще-то о Крюкове, в духе Салтыкова-Щедрина, давно пора писать "Роман о том, как один талантливый казак-писатель десятки паразитов-дармоедов прокормил и кормит до сих пор - скоро 75-летний-юбилей такого эпохального прокормления". Переписчики Крюкова покоятся на кладбище в таком порядке: первый ряд, слева направо - Иван Петрович Громославский 1900-1980, младший брат жены Шолохова; Мария Фёдоровна Громославская 1877-1961, Петр Яковлевич Громославский 1870-1939, 12 июня - 15 марта, даты у экс-атамана и "крестного отца" "Тихого Дона" и "Поднятой целины" по старому стилю; Шолохова Анастасия Даниловна 1865-1942: сегодня год ее рождения шолохонаследниками изменяется в сторону уменьшения жизни "ажник" на 16 лет, дабы скрыть правду ее непутевой жизни и выдумывания "образованной матери", давшей сыну домашнее воспитание, делается все ради "брехливой биографии" сына-плагиатора. Второй ряд: Зайцев Юрий Павлович 1931-1979, внук Громославского от дочери Полины, Зайцева-Громославская Полина Петровна, 1906-1968, Зайцев Павел Иванович, 1906-1976, второй зять экс-атамана, если Шолохова считать первым, Кириллов.Константин Николаевич 1902-1975, третий зять, Кириллова-Громославская Лидия Петровна, 1903-1975. Черникова-Кузнецова-Шолохова в плагиате, как и ее сын Миня-Миша-Михаил, непосредственно не участвовала из-за малограмотности.

Антон Ракитин

Еще раз подчёркиваю: НИКАКОГО литературоведческого анализа НЕ нужно: ПЛАГИАТ выпирает на поверхность. Безобразно выпирает.

Обычные русские люди из станицы Вёшенской это отчётливо понимали ДО всяких работ "Стремя Тихого Дона" и т.п.

Кстати, вешенцы никогда не читали никаких "Стремян" и никаких работ Макаровых, но мнение их было точно такое же:

убогий косноязычный пьянчужка, сын мелкого лавочника из Тверской губернии, НЕ казак, а иногородний чужак, НИКОГДА бы не смог написать Градиозную Народную Книгу-Трагедию о судьбах КАЗАЧЕСТВА.

Шолохова даже в Вёшках большая часть жителей станицы  всегда считала за дурачка-пьянчужку и никогда в его авторство "Тихого Дона" НЕ верила.

Я лично был в Вёшках у дальних родственников целый месяц.

Так вот там  каждый вечер, когда собирались люди на крыльце, почти всегда заходил разговор про "Гения" Шолохова.

Самая убийственная  фраза о Шолохове была сказана одним стариком, бывшим колхозным счетоводом, который был большим станичным книгочеем: "Да не он это писал! Куда там ему такую книгу написать! Он же на всех энтих встречах в Доме культуры, сколько я его помню с 1939 года, как дурачок какой-то всегда разговаривал... Про книгу спросишь, где материал на такую громадную книгу насобирали, а он в ответ смихуёчки какие-то придурашные  говорить..."

Вот он "Глас Народа"... Никаких Макаровых не нужно.

ОТВЕТ:

Литература творится не для народа, и народ тут ни при чем. Литература - дело спасение души, переложение ее в слова, знаки. Стало быть, мы имеем дело с литургией. Не литература входит в религию, а религия является частью литературы, с Библией, с единым мировым языком, который есть Бог. Бог - не на небе. Бог в книге. Азъ есмь Альфа и Омега. Мы творим литургию памяти гениального мученика русской литературы Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920). Царство ему небесное! С нами Бог!

Кузнецов

Вот и получается, что по малограмотности Шолоховы-Кузнецовы сами себя разоблачали. Мать плагиатора Черникова-Кузнецова-Шолохова летом 1930 рассказала откровенно и честно Френкель-Левицкой Евгении Григорьевне, что ее сынок Миня совершенно малограмотен и "не воспитан образованностью", просила эту "партайгеноссе", чтобы она настоятельно посоветовала невежде-сыну "поехать в Москву за получением образования и встречаться там с умными людьми, просвещенными писателями". Это роковое материнское разоблачение плагиатора опубликовано в книге Льва Колодного "Кто написал "Тихий Дон", с. 157 - этого неутомимого борца за утверждение "писателем Шолохова". Но для нормальных, а не ущербных людей, такие понятия, как "писатель Шолохов, творчество Шолохова", всегда были и будут всего лишь пропагандистской риторикой, идеологическими мифами ЧК КПСС.

Марк

Историческую победу Белой гвардии увидела, пожалуй, одна Нина Краснова: "Все вытерпел казак Крюков. И вот он поднялся из гроба и "вскочил на коня своего" и въезжает на этом белом коне в большую литературу... Едет "шагом по улице, "плавно покачиваясь" в седле, оглядывается на своих читаталей, которые смотрят на него "с любопытством дикарей". И с "левой стороны" лица у него "лихо" торчит "чуб", а лицо у него "наивно-добродушное"... И читатели кричат ему "ура" и поздравляют его со 135-летием! А кто-то в это же самое время поздравляет Шолохова с его 100-летием, в том числе все шолоховеды, которые семьдесят лет кормились им, своими трудами о нем, и кто-то гордится тем, что когда-то заснялся с ним вместе на фото, а кто-то гордится тем, что заснял его для фотогалереи Союза писателей СССР как живого классика".

Красные имели шанс с 1917 по 1991, но в силу тотального продвижения везде и во всем "выходцев из народа" проворонили не только страну - СССР, но и право неграмотных быть Генсеками и "писателями".

ШОЛОХОВ к 100-летию мифа

Лазебник

Марина ЦВЕТАЕВА: "Белая гвардия, путь твой высок!"

Федор КРЮКОВ: "Вперед за Тихий Дон, а Родину святую!"

Из книги Евгения Лосева "МИРОНОВ", Москва, "Молодая гвардия", 1991.

"В 11 часов 40 минут входит суд и вводят арестованных. Впереди всех Миронов. Среднего роста, с черной густой бородой и длинными усами. Высокий и умный лоб, живые, выразительные глаза. Несмотря на свои 47 лет, выглядит бодро. Одет в солдатскую шинель, казачьи шаровары, суконную гимнастерку солдатского покроя. На левой стороне значок красного командира. Держит себя спокойно, с достоинством.

"Живые, выразительные глаза..." Может быть. Но со старых фотографий смотрят глаза, в которых столько мук и боли - до крика... И чтобы не сойти с ума от унижения и обиды, пересохшие губы, кажется, шепчут памятные строки знаменитого писателя-земляка Федора Дмитриевича Крюкова:

О чем шумите вы, казачие знамена?

О чем поется в песнях прежних лучших дней?

О ратных подвигах воинственного Дона,

Про славу витязей донских богатырей.

Былые подвиги... Походы... И победы...

Смирялись гордые и сильные враги.

И, помня прадедов старинные заветы,

На подвиг ратный шли донские казаки.

Донские рыцари! Сыны родного Дона!

Ужель теперь, в годину тяжких бед,

Постыдно дрогнем мы, и рухнет оборона,

И не исполним мы священный свои завет?!

Нет, не бывать тому! Вы, вольные станицы,

Вы, хутора и села - бей в набат!

Мы грудью отстоим казачие станицы.

Скорей к оружию! Вперед и стар и млад!

Как кротко смотрит небо голубое,

Вы слышите протяжный чей-то стон

И в шелесте травы и рокоте прибоя?

То стонет наш отец, седой родимый Дон.

Вперед за Тихий Дон, за Родину святую,

Нам сердце воскресит забытые слова.

Вперед, станичники, за волю золотую,

За старые исконные права.

Шумят казачие священные знамена,

И сила грозная на страх врагам растет.

Донские рыцари! Сыны родного Дона!

Великий час настал: за Тихий Дон вперед!"

БЕЛОГВАРДЕЙЦЫ! МЫ ТОРЖЕСТВУЕМ ПОБЕДУ!

Вперед! За "Тихий Дон" Федора Крюкова!

Лариса

Когда шолоховеды: В. Осипов, Ф. Кузнецов, О. Михайлов, П. Палиевский и пр. говорят о Шолохове, что он "писатель", тут же понимаешь, что Шолохов: а) неграмотный и б) совсем не читал "Тихого Дона" Федора Крюкова. Потому что сами имена шолоховедов - В. Осипов, Ф. Кузнецов, О. Михайлов, П. Палиевский и пр. - уже свидетельствует о подлоге, как допустим, имя "Берия". У Шолохова был постоянно пустой стеклянный взгляд бомжа из подворотни. Когда речь идет о хорошей фразе Крюкова, лучший способ проверить ее качество - это переписать от руки; но даже это Шолохов не мог сделать, а жена - Мария Громославская - в поте лица переписывала за крупнейшие гонорары, выписываемые на имя "Михаила Шолохова". Когда Шолохов оказывался в обществе литераторов, он чувствовал себя как конь, который по ошибке забрел на паркеты, пугливо переступал, цокая копытами, с ноги ногу. Пропаганда "творчества" "писателя" Михаила Шолохова в советский период - это монолог, который искал не ответа, но эха. И эти деятели-шолоховеды собираются 17 мая 2005 года отмечать 100-летие со дня рождения "писателя" Михаила Шолохова в ЦДЛ - В. Осипов, Ф. Кузнецов, О. Михайлов, П. Палиевский и пр. Россия страна не пойманных воров и вечно будущего счастья.

Лазебник

Ошибка Макаровых в "Татарнике" в том, что они постоянно пишут слово "Шолохов". А это слово не надо писать, ибо написанное действует магически на простолюдинов. Нет "писателя Шолохова". Есть соавторы (ГБ, ИМЛИ, ЦК КПСС, Громославские...) и нынешнее недобитки ГБ - эти деятели-шолоховеды, которые собираются 17 мая 2005 года отмечать 100-летие со дня рождения "писателя" Михаила Шолохова в ЦДЛ - В. Осипов, Ф. Кузнецов, О. Михайлов, П. Палиевский и пр. Но жив великий русский писатель Федор Дмитриевич Крюков (1870-1920). В мозги впечатано "Шолохов" и изменить программу на жестких дисках примитивов невозможно, только ломать компьютеры, то есть выносить ногами вперед из ЦДЛ. Макаровы полагают, что Шолохов что-то написал. Этот хам ни строчки не написал! Он продал имя отчима "Шолохов", и только! Потом и название у Макаровых топорное: о каких "татарах" идет речь? И Толстого знаем, и "Хаджи-Мурата", но надо же иметь художественый вкус. У Макаровых, как и у Громославских и прочей строкогонной "сволочи", выражаясь словами Мандельштама, художественного чувства нет. Поэтому так мало писателей. Человек пять на целый век. Писатели мыслят образами... Пишут другими словами - художественными. Впрочем, что говорить с глухими и слепыми. Что за глухое ухо! Почему нельзя было назвать прямо: "Тихий Дон" Федора Крюкова в руках Хама". Вообще, эти всякие ученые много навредили литературе. А потому что не художники, не понимают художества, плетут паутину информации, которая чужда метафоре Крюкова. Информация - враг искусства, враг Бога. И, вошед, накормил семью хлебами стадион Ленина. Вот как пишут художники!

Иванова

На передний край в 1917 году, в парадные комнаты выдвинулся... "Хам". В нашем случае слово "Хам" абсолютно идентично слову "Шолохов". В начале XX в. наблюдалось резкое ухудшение человеческого качества, а это привело к нарастанию хамства в общественной и личной жизни. Хамство - это не озорство, а острая политическая опасность. Хамство - одно из самых распространенных психологических насилий над личностью, против которого общество так и не создало защитных средств. Нравственные уголовники - Шолохов и шолоховеды - чувствуют себя в полной безнаказанности - на них, как правило, нет управы. И для того чтобы уберечься от этой чумы, необходимо на новые факты и явления жизни смотреть пристальным и вооруженным взглядом. Д. С. Мережковский издал работу "Грядущий хам" в Санкт-Петербурге в 1906 году. Федор Крюков прекрасно знал эту вещь. А Шолохову было 3 года, если считать с 1903 года, или 1 год, если считать с 1905. Если Бог есть ничего, то "человечество есть Бог", - значит: человечество есть ничто; а следовательно, и коммунизм как религия, основанная на идее человечества как Бога, есть ничто; и богостроительство - строительство из ничего. Но ведь это самоистребление или, во всяком случае, нечто гораздо худшее, чем дурная детская привычка; это сознательно нечистая игра не словами, а ценностями, фальшивый вексель, "мошенничество", как выражается черт Ивана Карамазова: "если захотел мошенничать, зачем бы еще, кажется, санкция истины", - зачем санкция имени Божьего? И с 1917 года Грядущий Хам стал Шолоховым, когда Бога нет и все дозволено. Таким образом, клеймо "Шолохов" равно термину "Хам". Вместо того чтобы говорить: "Что вы хамите!", скажите: "Что вы шолохите!" Воистину, Бог шельму метит!

Георгий Иванович, пенсионер

Не отказывайте сразу шолоховедам в том, что Шолохов не писал "Тихий Дон", что он не писал "Поднятую целину", что он вообще ничего не писал, потому что он неграмотный, пусть разочарование входит по капле: роман "Тихий Дон" написал Федор Крюков в 1912-1920 гг. Не надо и отказывать наотрез, мол, Шолохов ничего не написал, это значит рвать узы преданности шолоховедов государству. Пусть остаются крохи надежды, мол, Шолохов написал фельетон в "Юношескую правду", эти крохи надежды умерят горечь отказа.