Нина Краснова

РУССКОЕ БЕЛЬКАНТО АНАТОЛИЯ ШАМАРДИНА

Певец и композитор Анатолий Шамардин, солист оркестра Леонида Утесова, родился в Ставропольском крае в 1938 году. Живет в Москве. Участвовал в первом Всемирном фестивале молодежи и студентов 1957 года. Имеет высшее филологическое и музыкальное образование. Окончил Ленинградскую аспирантуру, преподавал иностранные языки в вузах. Работал в Росконцерте.

Выступал с сольными программами в Германии и Греции. Исполнитель песен народов мира, русских народных песен и романсов, а также своих собственных на стихи известных поэтов – Виктора Бокова, Новеллы Матвеевой, Николая Старшинова, Алима Кешокова, Андрея Вознесенского, Нины Красновой. Его песни входили в репертуар известных певцов - Ольги Воронец, Ивана Суржикова, Екатерины Шавриной, квартета «Аккорд» и т. д. Он является автором серьезных статей и юмористических рассказов, печатался в журналах «Огонек», «Юность», «Вокруг света», «Наша улица». Поэтесса Нина Краснова, Принцесса поэзии «МК», написала о нем:

Представитель русского бельканто,

Знающий и Бебеля, и Канта,

Анатолий Шамардин –

Это просто шарм один!    

- Когда я услышала вас первый раз в жизни, в 1984 году, на юбилейном вечере Виктора Бокова, в Центральном Доме литераторов, приехав туда из Рязани по приглашению самого виновника торжества, я помню, вы произвели на меня очень сильное впечатление своим сладкозвучным, нежным, благородным, легко и свободно льющимся и в то же время словно воздушным, летящим и каким-то беспредельным голосом, своим не просто красивым, но каким-то особенным тенором, с непривычными оттенками, вибрациями, обертонами и звуковой подачей. Вы скромно стояли на сцене, играли на гитаре и пели песню на стихи Бокова «Вишенья, орешенья». Она воспринималась мной, как серенада царевича своей царевне:  

Вишенья, орешенья,

Яблони цвели.

Мы с тобою рядышком

По тропинке шли.

- Да, я действительно участвовал в том вечере Виктора Бокова. Там еще участвовали Андрей Вознесенский, Людмила Зыкина, Екатерина Семенкина, Ольга Лепешинская…       

- Помню, я тогда подумала: всех, кто выступает на вечере, я знаю, кого-то или о ком-то слышала, кого-то или о ком-то читала… кого-то боготворила… а почему я не знаю такого певца – Анатолия Шамардина?

- Меня многие и сейчас не знают.    

- К своему несчастью, как мне кажется. …А когда я спустя годы (в сентябре 1993 г. – Н. К. 2009 г.) услышала вашу, которую Вы подарили мне, демонстрационную кассету с вашим репертуаром, с песнями народов мира на итальянском, греческом, немецком, японском языках, русскими народными песнями и романсами и авторскими песнями на стихи разных поэтов, я обомлела. У меня в голове не укладывалось, почему, по какому закону подлости такой певец, мирового класса, мирового уровня, который мог бы быть кумиром публики, как Муслим Магомаев, оказался в тени… и его мало кто знает. Какая жестокая несправедливость судьбы! Какая коварная усмешка фортуны. В каком темном мешке столько лет прятали такого певца от миллионов слушателей, от своих потенциальных почитателей, которые должны были бы ломиться на его концерты и носить его на руках и наперебой просить у него автографы и волосочки с него рвать себе на память.   

- Я с детства недооценивал сам себя. Мне не хватало уверенности в себе, чтобы куда-то пробиться и занять свое место под солнцем. А «судьба играет человеком».

- Мало кто из творческих людей доволен своей судьбой. В том числе и из наших «звезд». Все чем-нибудь да недовольны. Такова природа человека...

- Я не хочу сказать, что я недоволен своей судьбой. Наоборот, я считаю, что она сложилась у меня не самым худшим образом. Как говорится, могло бы быть и хуже. В этом смысле мне повезло, и  я – счастливый человек, несмотря на все превратности судьбы, которые мне пришлось пережить. У меня нет широкой известности. Но и в этом есть свои плюсы. Во-первых, мне в отличие от наших «звезд» не надо  держать охрану, не надо надевать решетки на окна своей квартиры, чтобы оградить себя от поклонников или от грабителей и других преступников. Я могу свободно гулять по улицам, в толпе людей, и в каком угодно – то есть не парадном - виде, чего не могут позволить себе наши «звезды». Во-вторых, я не боюсь надоесть своим слушателям, потому что они не так уж часто слышат меня в концертах и по радио. Чрезмерная известность, чрезмерная раскрутка певца, композитора или даже какой-то одной его песни может привести к эффекту, который я назвал бы «эффект полонеза Огинского»:  когда даже любимая всеми мелодия  настолько запевается и заигрывается, что  теряет свою первозданную свежесть и прелесть… и перестает восприниматься слушателями, становится пустым звуком или начинает надоедать всем и даже раздражать некоторых. В этом смысле недораскрутка лучше перераскрутки и узкая известность лучше широкой. В-третьих, я совершенно не амбициозный человек. И я не испытываю моральных страданий и мук оттого, что кто-то меня не знает. У меня есть свой круг почитателей, которые меня знают, и слава богу. И совсем не обязательно, чтобы тебя знали все пять миллиардов землян.   

- У нас даже певцов с мировой славой не все знают - допустим, Клаудио Виллу… Так что любая слава и любая известность какого-то певца или композитора и вообще  кого бы то ни было – понятие относительное.   

- Я абсолютно согласен с вами.       

- Когда вы выступаете по радио, в открытом эфире, то многие слушатели задают такие вопросы: почему мы не знали такого великолепного певца раньше, с таким красивым, не похожим ни на чей другой голосом и своим собственным, таким разнообразным репертуаром? Почему мы только сейчас, первый раз в жизни слышим его? Такое чудо! А потом уже, стоит вам выступить раз-другой, эти слушатели начинают знать вас и ждать, когда вы опять появитесь в эфире. Причем слушатели запоминают вас с первого раза. Фамилию-то с первого раза могут и не запомнить, но ваш голос уже никогда не забудут, если услышали хоть один раз.       

- Я получаю от слушателей очень много писем с приятными для меня словами и комплиментами в мой адрес, хотя сейчас, в наше время, вообще-то мало кто кому пишет письма. А когда я выступаю по радио в открытом эфире, то получаю массу устных откликов по телефону и на пейджер… И мне кажется, пусть лучше слушатели говорят: почему мы не знали такого певца? мы хотим слушать его еще и еще! Чем: а, мы знаем этого певца! да кто же его не знает? он надоел всем хуже рекламы «Клинского» пива и тампаксов; когда мы слышим его, мы затыкаем уши и выключаем радио; у нас от него портится настроение и ухудшается самочувствие. 

- От ваших песен и вашего голоса у многих слушателей улучшается не только настроение, самочувствие, но и состояние здоровья. Я помню, когда вы выступали в открытом эфире на радиостанции «Москва и москвичи», один пенсионер, участник Великой Отечественной войны, лежачий больной сказал: «Я много лет не поднимаюсь с постели, но вот сейчас послушал восхитительное пение Анатолия Шамардина и поднялся. И уже не лежу, а сижу на кровати». Ваш голос обладает целебными свойствами, хорошо действует на многих людей.       

- Мне хотелось бы так думать. …Помню, на одном из своих концертов в Германии я пел русские народные песни и романсы, и после концерта ко мне подошли муж и жена и предложили выступить в онкологическом центре, в Германии, для их больного родственника и его друзей по несчастью, за двести километров от того места, где я выступал. Они посчитали и были глубоко убеждены, что мой голос поможет больным вернуть свои силы и здоровье, окажет на них положительное влияние. И мы с гитаристом поехали туда, и я исполнял там лирические песни.

- Какие (не современные, а вообще) певцы вам нравятся? Кому из них вы, может быть, подражали в раннем возрасте? Кого из них считаете своими учителями? Кто из них оказал на вас самое большое влияние?

- Почему-то мне всегда, с самого детства и с самой юности нравились «голосовые» певцы, то есть певцы с голосами, и не просто с голосами, а с красивыми голосами. Особенно тенора.      

- То есть певцы примерно вашего плана? 

- Да, может быть, потому, что я сам тенор. Человеку свойственно обращать внимание на себе подобных. И я до сих пор люблю именно таких певцов. Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Глеб Романов, Михаил АлександрОвич, Вадим Козин, Эмиль Горовец, Рашид Бейбутов, из иностранных - Марио Ланца, Карло Бутти… Я подражал им на ранних порах, слушая их пластинки на патефоне и на проигрывателе, учился у них петь, и считаю их своими учителями.

- Певцы с красивыми голосами вообще – большая редкость?

- Да. Особенно сейчас. Особенно у нас на эстраде. В эпоху рыночных отношений. Раньше таким певцам у нас мешали пробиться к слушателям разные худсоветы, которые требовали от них советского репертуара, а сейчас им мешают пробиться другие структуры, которые требуют от них баснословных денег за раскрутку, за рекламу.  

Но надо сказать, что раньше, в 50-е, 60-е, 70-е годы, по радио и телевидению все же звучали в основном певцы с красивыми голосами, хотя и с советским репертуаром. А не просто такие, которые обладали вокальной техникой. Это само собой разумеется, что профессиональный певец обязан обладать вокальной техникой… на то он и профессиональный певец. Он обязан  правильно брать ноты, верха и низа, обязан владеть своим ремеслом, обязан хорошо петь. В этом нет ничего особенного. И, надо сказать, я в своей практике (а практика у меня богатая, я много лет работал в разных филармониях России) почти не встречал певца, который бы плохо пел и плохо держался на сцене. Все певцы были со специальным музыкальным образованием, кто окончил консерваторию, кто музыкальное училище… все хорошо пели и хорошо держались на сцене. Но я всегда  отдавал предпочтение… певцам не просто с высокой вокальной техникой или с какими-то особыми актерскими данными или с каким-то особым репертуаром, а певцам с красивыми голосами…   

Для меня важен в первую очередь сам голос певца, его тембральная окраска, а не актерские данные певца и не его внешность, и даже не тексты его песен. От красивого голоса исходит светлая положительная энергетика, которая оказывает на слушателя соответственное психотерапевтическое влияние… Именно такими голосами обладали названные мной певцы. Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Глеб Романов… К ним можно добавить иностранных певиц Эллу Фитцжеральд, Марию Каллас… Или нашу Викторию Иванову… У Виктории Ивановой – изумительный, серебряный, проникающий в самую глубину души голос… Причем все песни, все романсы, которые она поет, написаны на красивые стихи. Сочетание красивого голоса с красивой поэзией – это исключительная редкость. …У Анны Герман – тоже очень красивый, я бы сказал, божественный голос… У всех этих певцов и певиц не просто красивые, а божественные голоса. И таких голосов, естественно, не может быть сотни тысяч, миллионы миллионов… Можно обучить певца вокальному мастерству, в какой-нибудь консерватории, но ни в одной консерватории нельзя дать ему красивый голос, если его нет. Он дается от природы, как талант. Он или есть или его нет. Его можно потерять, его можно развить, но приобрести, если его нет от природы, нельзя.     

- Существует талант и полуталант, или, талантливость и «полуталантливость», говоря словечком Розанова, который сказал об одной женщине, что она немного пишет, немного поет, немного рисует, и всё это как бы и неплохо, но – банально, а значит серо, и всё это есть - «полуталантливость». 

- Полуталантливость – бывает страшнее полной бесталанности.  Потому что бесталанность чаще всего сразу видно невооруженным глазом. А полуталантливость можно не рассмотреть и долгое время принимать за талантливость, за подлинный талант. Причем человек-полуталант, например, тот же певец, со своей полуталантливостью иногда – путем агрессивного маркетинга и  рекламы - добивается намного большего успеха и популярности, чем подлинный талант.    

- Правда, ему приходится тратить очень много лишних сил, чтобы пустить всем пыль в глаза и выдать себя за звезду. Приходится прибегать к разным внешним эффектам, к сногсшибательным нарядам, к дорогостоящей косметике, к богатой, ультрасовременной аппаратуре, к светотехнике, к подтанцовкам и подпевкам, к акробатическим трюкам… Чтобы произвести впечатление на зрителей и слушателей, ошеломить их, ему приходится не только петь, но и кувыркаться и ходить на голове, и устраивать целое шоу,  и задействовать в своем концерте человек пятьдесят, а то и сто, вместе с подтанцовщиками и подпевщиками, с операторами, визажистами, стилистами, костюмерами, режиссерами. Да еще подключить к этому все средства массовой информации, газеты, радио и теле. А без этого он будет неинтересен публике.      

- Сейчас и таланты равняются на полуталанты, боятся отстать от них. А раньше было как?  Как пели певцы? Они выходили на сцену, где, кроме рояля, больше ничего не было, стояли на голой сцене, перед залом, один на один с публикой, почти по стойке «смирно», не делали никаких лишних движений, не дергались, не прыгали, просто открывали рот и пели. И всё. Причем даже без микрофона. И - покоряли публику.

- Одним из таких певцов и ваших главных косвенных учителей был и Михаил АлександрОвич, который дожил почти до девяноста лет и умер совсем недавно, последний из могикан?

- Михаил Александрович обладал феноменально красивым голосом и оказывал на слушателей магическое воздействие. Он пел русские классические песни и романсы, арии из опер и неаполитанские песни. Не одни только русские и не  одни только неаполитанские. Причем он был вундеркиндом. И причем самым исключительным из всех, какие были за всю историю человечества. Вообще-то в музыкальном мире очень много вундеркиндов. Но в основном – среди скрипачей, пианистов, композиторов, а среди певцов – их не так уж и много. Например, ни Энрико Карузо, ни Беньямино Джильи, ни Марио Ланца, ни другие выдающиеся певцы не были вундеркиндами, то есть они не пели, например, с восьми лет, - то есть пели в детстве, как все дети, но не лучше других детей. И нет среди певцов ни одного вундеркинда, который и во взрослом возрасте представлял бы из себя такое же замечательное явление, как в детстве.  Вундеркиндом в чистом виде был Робертино Лоретти. Мальчик, который обладал божественно красивым, редчайшим голосом и в десять лет покорил весь мир. Но этот  божественно красивый голос был у него только до пятнадцати лет, до мутации, а после мутации он у него пропал, изменился, что и должно было произойти, не мог же Робертино всю жизнь петь голосом мальчика, голосом ребенка, у него появился другой голос, мужской, лирический баритон, но уже не такой красивый, как раньше, не красивее, чем у других певцов. И Робертино из исключительного певца превратился в такого,  каких много. Единственный во всем мире певец, который обладал божественно красивым голосом и в детстве, и в отрочестве, и в юности, и в зрелости, и во все периоды своей жизни и сохранил его и свой талант до глубокой старости, до девяноста лет, это Михаил Александрович: у него после мутации голос превратился в тенор, но не испортился, а остался таким же божественно красивым и редкостным, как и до мутации, хотя и стал совсем другим, мужским. - Феноменальное и единственное такое явление, равных которому нет в мире… Он был певцом широкого профиля. Но, правда, совсем не пел советских песен гражданского звучания, а - только песни о любви. И, наверное, поэтому впал в немилость у советских чиновников и вначале 70-х годов стал испытывать большие трудности с организацией своих сольных концертов. Тридцать лет назад Михаил Александрович уехал из Советского Союза в Германию. И все радиозаписи с его голосом были у нас изъяты из фондов радио и размагничены, то есть стёрты и уничтожены, по указанию высоких инстанций, и пропали для истории и для любителей высокого искусства. И сейчас мало кто у нас знает и помнит такого певца, только люди преклонных лет и музыкальные специалисты… К  сожалению, россияне лишены удовольствия слышать Михаила Александровича. Его голос и его песни в записях есть только у коллекционеров, в их частных коллекциях, на старых пластинках и магнитофонных пленках…    

- Два года назад вы выступали в Фонде культуры на вечере, посвященном Михаилу Александровичу. Пели песни из его репертуара, из кинофильма «Уличные серенады» и другие. И восхитили всех, кто присутствовал на вечере… и Александру Пахмутову, и разных заслуженных работников культуры, и журналистов, сотрудников популярных газет и радиокомпаний…  

- На вечере были гости из Германии, друзья Михаила Александровича. Они сделали запись вечера на видеопленку и увезли ее в Германию и подарили виновнику торжества, чтобы он мог порадоваться тому, что у него в России есть свои большие почитатели, ученики и преемники. После этого вечера меня пригласили выступить на «Эхо Москвы». И я выступал там целых полтора часа. Получил много откликов от радиослушателей.   

- У вас, как и у Михаила Александровича, весь репертуар состоит из песен о любви.  

- Я считаю, что такие песни полезны для здоровья, и для здоровья певца, и для здоровья слушателей, а значит для страны в целом. Они делают людей добрее, романтичнее, чувственнее, и в этом смысле они выполняют как бы «гражданскую роль». И Александрович со своими песнями о любви был более гражданственным певцом, чем многие из тех, которые считались таковыми и получали за это звания заслуженных артистов. К тому же он их пел красивейшим голосом, что особенно важно. У нас сейчас нет певцов с такими  голосами.      

- Зато много певцов совсем без голосов... Таких, которые иногда и сами признаются в этом и говорят о себе: да мы не певцы, мы просто исполнители. Однако они выступают на большой сцене и занимают место настоящих певцов, с голосами, и некоторые даже считаются великими исполнителями.     

- Про таких исполнителей, как правило, говорят, что они поют душой.                 

- Как будто наличие красивого голоса у певца исключает наличие у него души и как будто певец с голосом не может петь и душой, а не только глоткой.      

- Вообще-то… на самом деле… безголосых певцов не бывает и быть не может. Безголосый – это глухонемой. У каждого певца есть хоть какой-то голос. Просто далеко не у каждого  он красивый, а тем более божественный, с красивым тембром. Бывают певцы, которые хорошо владеют вокальной техникой, а сам голос у них не вокальный. Он у них, например, как гудок, в песне Яна Френкеля: «Подпевает электричке ткацкой фабрики гудок…» Если голос как гудок – это не значит, что он плохой. Гудок – он и есть гудок. Он – функционален. Но о нем нельзя сказать: ах, какой очаровательный гудок.

- А какие еще типы голосов бывают, по вашей классификации? 

- Голоса бывают гнусавые… Голоса бывают писклявые. Голоса бывают еще какие-то там надтреснутые… И бывают такие голоса, о которых очень хорошо, всего несколькими словами, всего одной фразой из нескольких слов, сказал Николай Васильевич Гоголь. Он сказал от лица одного героя: голос у меня  небольшой, но противности необычайной.    

- Очень много у нас таких голосов, «небольших, но противности необычайной».   

- И есть просто банальные голоса, никакие. И если все время афишировать и давать слушателям вот такие голоса – скажем, не то чтобы плохие, но - банальные, тогда красивый голос не будет восприниматься как красивый. Потому что у слушателей перепрограммируется сознание, изменится вкус, и тогда всё хорошое будет восприниматься как нехорошее, по сравнению с тем, что афишируется и пропагандируется, а  божественное вообще не будет восприниматься… и будет казаться чем-то устаревшим, немодным, несовременным и никому не нужным и плохим, и про банальное будут говорить: это чудо! а про божественное: это ерунда!   

- Многие молодые люди, новой генерации, уже перестали воспринимать красивые голоса. Слушают певцов с нулевыми данными, которые поют под фонограмму, цумба-цумба, и именно их считают  настоящими певцами, а настоящих за певцов не считают и слушать их не хотят. 

- Причем сейчас развелось много «звезд», которые сами пишут и музыку, и тексты песен... так сказать, на все руки от скуки. А тексты – не поймешь о чем. И слушатели на концертах сидят, ничего не понимают, но делают вид, что всё понимают, и аплодируют исполнителю. И нет среди них того  мальчика, который, как в сказке Андерсена, сказал бы, что король-то голый. Я помню, в одной музыкальной телепередаче один слушатель слушал-слушал глубокомысленные тексты одной «универсальной» новоявленной «звезды» и поднялся с места и сказал окружающим: «Я вот сижу здесь, доцент с филологическим образованием. И неужели я один здесь сижу такой дурак тупой, что я один ничего не понимаю, а все всё понимают, о чем идет речь в этой песне?»      

- Анатолий, вы живете в Москве. А где вы родились?

- Я живу в Москве уже больше тридцати лет. А родился я на Ставрополье, на Северном  Кавказе. В селе Ольгино. Это, кстати сказать, недалеко от того места, где родился и Михаил Сергеевич Горбачев. Но через полгода мои родители переехали в село Хасаут, которое находится по соседству с Ольгином. Хасаут – это такое греческое село, затерянное в лесу. Там жили греки, русские, казаки, украинцы. И там я жил до четырнадцати лет. Там формировался. Отец у меня – русский, казак. А мама – гречанка. Ее предки – понтийские греки, выходцы из Трапезунда, которые когда-то, несколько веков назад, поселились в Причерноморье, в Сухуми, на Северном Кавказе, переселились туда из Греции. Так что я русский грек. Ничего музыкального у нас в селе не было, в смысле – музыкальной школы или училища. Но была своеобразная музыкальная культура со своим мелосом, со своим фольклором, в котором переплелись греческие, русские и украинские интонации, и всё это – вместе - постоянно звучало в виде песен, с многоголосьем. У нас в селе все пели. А лучше всех пела моя тетя, Ирина, жена маминого брата, казачка, она очень хорошо пела русские песни, как никто. И оказала на меня сильное влияние. Благодаря ей я с детства узнал и полюбил русские песни.    

- Анатолий, вы поете с самого детства? Вы, можно сказать, вундеркинд, как Робертино Лоретти?    

- Моя мама говорила мне, что я с самого детства, с самых малых лет очень любил петь. Самые разные песни. И когда мне было три или четыре годика, меня даже хотели утащить чужие люди, потому что я очень хорошо пел… Один раз я сидел на бревнышках, в каком-то городишке, в Тернаузе или еще где-то, где мои родители какое-то время снимали квартиру… И пел песню Исаака Дунаевского из кинофильма «Дети капитана Гранта» -  «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер»:

Кто привык за победу бороться,

С нами вместе пускай запоет:

Кто весел, тот смеется,

Кто хочет, тот добьется,

Кто ищет, тот всегда найдет!

И какие-то дядя с тетей, муж с женой, цыгане или не цыгане, услышали меня и хотели утащить. Поманили конфетками и увели с собой. И мама не могла меня найти. Другие люди ей помогли. Догнали «цыган», отняли меня у них и вернули маме.

- Жалко, что вас не услышал тогда какой-нибудь импрессарио. Может быть, он раскрутил бы вас и сделал из вас русского Робертино Лоретти…

- Импрессариев в Тернаузе и в Хасауте не было. Они через эти точки земного шара не проезжали.

- Тем не менее, я знаю, что многие радиослушатели называют вас русским Робертино Лоретти. И говорят, и по радио, и в письмах, что если бы Робертино не сорвал перед мутацией голос, он сейчас пел бы как Вы, что вы – это как бы взрослый Робертино, каким он был бы сейчас, если бы не перенапряг голос…  

- Не скажу, что мне неприятно и не лестно такое мнение моих радиослушателей обо мне…

- Вас называют и русским Марио Ланца… И кем вас только не называют… Ведущие «Эха Москвы» дали в эфир песню в вашем исполнении на иностранном языке и спросили у радиослушателей: угадайте, кто это поет? Ответы на пейджер пришли такие: это поет Карел Гот, Клаудио Вилла, Марио Ланца, Элвис Пресли, Хулио Эглесиас… И только один ответ оказался правильным: Анатолий Шамардин…

- Когда тебя не все узнают по радио, но зато путают и сравнивают тебя не с какими-то плохими, а самыми лучшими мировыми певцами, ставят в один ряд с ними, это, по-моему, не обидно, а даже наоборот… 

- Вы и на музыкальных инструментах с детства играете? На каких?

- В деревне у нас не было никаких музыкальных инструментов. Когда я в 14 лет переехал с родителями в город Черкесск, я первый раз в жизни увидел там на сцене пианино. И спросил у ребят: что это за черный ящик стоит на сцене? Мне сказали, что это не ящик, а пианино. Потом я научился играть на нем. Сам. Никто меня не учил.  

Мой дядя когда-то играл на скрипке. Он знал ноты и научил меня играть – примитивно - по нотам на мандолине, дал мне первые навыки в музыкальной грамоте. И таким образом я освоил мандолину, а потом и балалайку, и семиструнную гитару… Всё в детстве.

- И вы с детства мечтали стать певцом и музыкантом?

- Нет. Я с детства любил петь и любил играть на мандолине, на гитаре, на балалайке и так далее. Но у меня тогда не было мысли посвятить себя искусству. Потому что в моем кругу не было таких людей, таких авторитетов, которые оценили бы меня и сказали бы мне: ой, как хорошо ты поешь, какой красивый у тебя голос, ой, как хорошо ты играешь на мандолине… тебе надо учиться в музыкальном училище, в консерватории… Никто не подсказал мне, по какому пути я должен идти. А сам я себя недооценивал как певца и музыканта. И поэтому я поступил в иняз, в пединститут. И стал учиться в инязе, сначала в Пятигорске, потом в городе Горьком. В обоих институтах, и там, и там, было много музыкальных людей, были свои самодеятельные оркестры, и я занимался в этих оркестрах и участвовал в самодеятельных концертах и таким образом был связан с музыкой. В Горьком я посещал консерваторию, слушал со стороны, как люди поют. А кроме того я собирал пластинки с записями известных певцов с красивыми голосами, слушал их, учился у них, они были моими главными учителями. Особенно мне нравились итальянские певцы, которые владели искусством настоящего бельканто, всемирно известные тенора с божественными голосами - Клаудио Вилла, Тито Скипо… Я подражал им, интуитивно, на слух, и таким образом развивал сам себя, свои вокальные данные.         

- А в инязе вы учились на каком факультете?

- На факультете немецкого и английского языка. А после института я какое-то время преподавал в вузах эти языки, лексикологию, стилистику, историю языка, сложнейшие дисциплины. И продолжал заниматься музыкой. И стал сочинять свои песни на стихи разных поэтов. Прочитаю сборник какого-нибудь поэта, понравится мне там какое-нибудь стихотворение, и я пытаюсь выразить свое музыкальное восприятие этого стихотворения и начинаю напевать стихотворение на свой мотив и записывать это на магнитофон, тогда как раз начали появляться магнитофоны, и смотрю: у меня получается песня, которую я сам же и пою. И в конце концов я приехал в Москву и поступил в оркестр Леонида Утесова, с легкой руки выдающегося певца Николая Никитского.

- Но до этого вы успели поработать в Ленинградской  филармонии? Вы, насколько мне известно, попали туда с легкой руки Эдуарда Хиля?

- Да. Я окончил в Ленинграде аспирантуру. И должен был поехать по распределению, по направлению в Кострому, преподавать там в пединституте иностранные языки. А вместо этого пошел работать в Ленинградскую филармонию… Как это получилось? Я написал для Эдуарда Хиля песню, под его голос и под его манеру исполнения, и пришел к нему на концерт. И после концерта сказал ему: «Эдуард Анатольевич, я написал для вас песню». И напел ее ему:

Ну, конечно, море синее

И волна всегда крута…

Он спросил у меня: «А где вы поете?» Я сказал: «Да я нигде не пою… Я просто преподаю иностранные языки в вузах и пробую писать песни...» Он посоветовал мне прийти в Ленинградскую филармонию и показаться там директору и администрации. И сказал: «Только вы – главное - поменьше говорите и даже лучше совсем ничего не говорите и не рассуждайте… Зайдите туда, расчехлите гитару, открывайте рот и… сразу начинайте петь…». А то они могут вас выпроводить и не успеют выслушать. Вы заходите и сразу (без лишних слов) начинайте петь!». Я так и поступил. Зашел в кабинет к директору, расчехлил гитару и сразу запел, какую-то итальянскую песню… Спел. Смотрю, директор… фамилия у него была Гинзбург… посмотрел на меня… так… удивленно и сказал мне: «А вы знаете, очень даже неплохо (очень даже неплохо вы спели итальянскую песню, и вообще вы очень даже неплохо поете)! У нас уже есть одна певица с французской фамилией. Ирэн Бенуа. Она тоже поет иностранные песни. А вы будете у нас второй. Мы вам быстренько ставку сделаем и отправим вас на гастроли, как говорится, в путь!..» И мне сделали приличную по тем временам ставку - восемь рублей за выступление. И сразу отправили меня на гастроли. И я там начал осваивать амплуа артиста. Начал выходить на сцену и петь. Я пел иностранные песни – благо, что на меня никто не давил и не заставлял петь советские песни гражданского звучания, для которых у меня голос не подходит. Я пел свои авторские песни и иностранные, итальянские, греческие, Микиса Теодоракиса, всякие там сиртаки. Это тогда очень хорошо воспринималось слушателями, зрителями. Да и сейчас тоже.

- А уже после Ленинградской филармонии вы попали в оркестр к Леониду Утесову?

- Да. В Ленинградской филармонии я приобрел какой-то опыт артиста, по этой части, и поехал в Москву. И поступил работать в оркестр Леонида Осиповича Утесова. В 1971 году. Оркестр был большой. Участников там было много. И певцы, и фокусники, и акробаты, и конферансье, и ведущие концертов… А программа каждого концерта была выстроена так, что там должны были звучать только русские песни, в том числе гражданского содержания, военно-патриотические, типа:

Ехал я из Берлина

По дороге прямой,

На попутных машинах

Ехал с фронта домой,

Ехал мимо Варшавы,

Ехал мимо Орла,

Там, где русская слава

Все тропинки прошла…

…Я со своим иностранным репертуаром не очень вписывался в эту программу. И поэтому худсовет поначалу отнесся ко мне без восторга...

- А Утесов как отнесся к вам?

- Утесов прослушал меня и взял меня под свое крыло и защитил от худсовета. Он так выразительно посмотрел на меня и на мой нестандартный, нерусский нос. И сказал с легкой шуткой: «Ну как он может петь русские песни с таким носом?» И сказал дирижеру Владимиру Старостину: «Володя, возьми Толю в оркестр в порядке исключения. Пусть он поет песни народов мира и свои авторские песни». И я стал выступать с оркестром Утесова. Я пел песни народов мира и свои авторские песни. А аккомпанировал мне малый состав оркестра, музыканты самого высшего класса и выдающийся пианист Леонид Чижик, он играл на рояле.

- А кто еще из известных артистов работал тогда, в 1971 году, в оркестре Утесова?

- Геннадий Хазанов... Он был ведущим концерта. Читал «Кулинарный техникум», с которым потом прославился на весь Советский Союз.

Еще в оркестре Утесова работала прекрасная певица Джильда Мажекайте, литовка по национальности. У нее был низкий прекрасный голос, альт. И сама она была очень привлекательная, эффектная, броская. Она была очень популярна в то время. Но потом постепенно спилась, к сожалению. И я не знаю, где она сейчас, что с ней. Она любила выпить. А это дело никого до хорошего не доводит… И муж у нее пил… Его звали Боря. Он у нее чуть ли не в Большом театре танцевал, а потом тоже спился. Помню, я поехал с коллективом артистов от Московской областной филармонии (уже после Утёсова) на Украину. Мы выступали где-то. В коллективе была Джильда Мажекайте со своим Борей. И он - немножко в поддатом виде – танцевал с балериной 7-й вальс Шопена, носил, носил ее на руках по сцене и… уронил, прямо на пол, и сам упал на нее. Зрители захохотали, думали, что это такой специальный комический номер, комический трюк… А маленький мальчик лет шести, который сидел у рампы, дернул свою маму за юбку и говорит: «Ма, глянь, дядька пьяный…». А он услышал это, подошел к мальчику и говорит: «Кто пьяный? Я пьяный? Сам ты пьяный!». Много было смешных случаев, когда я работал на эстраде. 

- Расскажите смешной эпизод про костюм Бедроса Киркорова…

- Когда меня взяли в оркестр Утесова, мне сказали, что я должен выходить на сцену и выступать перед публикой в приличном костюме… Но я был тогда такой бедный, что у меня не было приличного костюма. У меня ничего не было. Ни московской прописки, ни квартиры, ни костюма. Я получал зарплату 110 рублей в месяц, еле сводил концы с концами… Я сказал: «У меня вообще никакого костюма нет». Мне сказали: «Тогда знаете что? Тогда вы наденьте костюм одного нашего певца, который работал у нас до вас... У нас до вас работал хороший певец - Бедрос Киркоров… - Это значит – отец Филиппа Киркорова, то есть отец будущей звезды эстрады. - Вон у нас остался его костюм. Наденьте его и будете в нем выступать...». А костюм этот был размеров на пять больше моего размера, ну не на пять, а все же намного больше… Он был мне сильно велик… Я надел его и утонул в нем и стал похож на клоуна и на Пьеро: рукава длинные, штанины длинные, плечи не мои… пиджак на мне висит, брюки висят… Я же был тогда очень-очень тонкий и худой, я и сейчас не толстый, а тогда вообще был как соломинка для коктейля. В таком прикиде я и вышел выступать первый раз с оркестром Утесова… И произвел на зрителей трогательное впечатление, и они долго мне аплодировали. Так состоялся мой дебют с оркестром Утесова. А потом я заказал себе в ателье и концертные брюки, и пиджак, и рубашку белую… по фигуре. И выступал уже в подобающем артисту наряде.

- А вам приходилось петь песни о партии? В советское время все певцы должны были петь так называемые песни гражданского звучания, и почти все певцы это делали. Без этого было нельзя.  

- Когда я еще учился в институте, в Пятигорске, и заканчивал первый курс, мне пришлось участвовать в грандиозном мероприятии, или, как сейчас сказали бы – в грандиозном шоу, посвященном 400-летию «добровольного вхождения народов Северного Кавказа (в том числе Карачаево-Черкессии) в состав России». Эта дата отмечалась с помпой. В Москве собрали со всего Северного Кавказа восемьдесят музыкально одаренных, поющих молодых людей с красивыми голосами, совсем молодых ребят, из школ и вузов, и организовали хор, получилось что-то вроде ансамбля песни и пляски Александрова, что-то вроде музыкальной сборной Кавказа. Представьте себе - восемьдесят солистов с великолепными голосами. И я попал в эту сборную. А возглавлял ее композитор Вано Мурадели. Но сначала нас собрали в Кисловодске,  прислали нам из Москвы симфонический оркестр, дали великолепных хормейстеров, дирижера и целых полгода готовили нас для концертов в Москве. И на это время всех, и меня в том числе, даже освободили от занятий в школах и вузах. Когда все было готово, нас привезли в Москву, и мы выступали в театре Станиславского и Немировича-Данченко, и в Колонном зале, и на других сценах. Мы пели разные песни, в том числе кантату, которую написали известные композиторы из Нальчика – об истории отношений народов Кавказа и России:  

Давно это было, при Грозном Иване...

И еще мы пели песню о партии, которую специально к этому торжеству написал Вано Мурадели. Тогда обязательно нужно было петь песни о партии… Песня была сложная,  для ее исполнения нужен был солист с высоченным голосом, который мог бы взять  верхнее си. И солистом назначили меня. И я пел:  

Партия – наша сила,

Партия – наша слава!

Тебе, родная партия,

Адыги шлют саля-я-ааам!

- Это была единственная в вашей жизни песня о партии, которую вы пели в концерте?   

- Да. И она произвела на всех потрясающее впечатление. Меня нарядили в черкеску, дали мне саблю. И я в этой черкеске и с саблей на боку как закатил на высоких нотах: «Тебе, родная партия, адыги шлют саля-я-я-аам!» Что после этого бы-ы-ло! Такие аплодисменты, такие овации! Вано Мурадели выбежал на сцену и закричал в экстазе, выпучив глаза: «Да здравствует наша Коммунистическая партия и лично Никита Сергеевич Хрущев!» А потом на сцену выпустили танцевальную группу, которая состояла из черкесов, карачаевцев, абазинцев, ногайцев, адыгов. Очень сильная группа! Ну представьте себе, как могут танцевать собранные вместе черкесы, карачаевцы, абазинцы, ногайцы, адыги… Это было что-то невероятное! Что-то такое темпераментное, зажигательное – это у них в крови. И я стоял на их фоне – в черкеске, с саблей на боку. У меня даже фотография такая сохранилась. Мне тогда было всего восемнадцать лет. …Пение в этом хоре, на шесть голосов, где все голоса звучат как органы, было для меня очень хорошей школой и очень много дало мне для моего музыкального развития. Нас научили петь с листа, прямо по нотам. Я очень легко научился этому. И это потом пригодилось мне. И все это потом повлияло на мое решение уйти работать на эстраду. Но больше я никогда не пел песен о партии.      

- После оркестра Утесова вам пришлось работать в разных филармониях России…

- Да, в разных филармониях мне пришлось работать…

- А почему вы ушли из оркестра Утесова? Вам захотелось самостоятельности, творческой свободы и независимости?   

- После меня в оркестр Утесова пришел Сергей Захаров. Он тоже оттуда ушел. Недолго там проработал. Я не знаю, почему он ушел. Может быть, потому же, почему ушел и я. А я ушел – потому, что мне действительно захотелось творческой свободы и самостоятельности. Мне хотелось выступать в сольных концертах, а в оркестре я должен был выступать только «номером», в общей программе. Мне разрешалось спеть две-три песни, но не больше, а мне хотелось петь больше. Я хорошо проходил на публике. Спою одну песню, публика требует еще, в зале аплодисменты. Спою вторую, ухожу за кулисы, публика требует еще, не успокаивается, в зале - овации. А я не имею права петь больше трех песен. Меня это не устраивало. К тому же у меня не было ни квартиры, ни прописки и не было перспективы получить всё это через оркестр.  Да и зарплата была чисто символическая. И я стал работать в разных филармониях страны от Росконцерта, ездить с концертными программами по разным городам, гастролировать. Я по своему складу – вольная птица, и люблю быть вольной птицей. Но, конечно, мне пригодилась школа, которую я прошел в оркестре Утесова.

- А с Николаем Никитским вы как познакомились?    

- Я познакомился с ним благодаря Иосифу Раскину. А с Иосифом Раскиным я познакомился случайно, на улице, в переходе метро. Он продавал там книги на лотке, и делал это очень талантливо, как настоящий коробейник, зазывая к себе прохожих и рекламируя свой «товар»: «Товарищи прохожие! Подходите сюда! Берите книги! У меня самые интересные книги во всей Москве!» Я купил у него какую-то книгу, и мы с ним разговорились. И потом  он свел меня с Николаем Никитским. Это тогда был очень известный и очень популярный у нас в стране певец. Сейчас его не многие помнят. А тогда он был суперизвестный и суперпопулярный. Он пел такие песни, как  «Рио де Жанейро», «Се си бон», «Пчелка», песню Жана Татляна «Осенний свет» («Осенний свет. К чему слова? Осенним светом полна голова») и многие другие, в том числе танго и старинные и современные романсы. Гениальный был певец. Под его песни танцевала вся страна. Я пришел к Николаю Никитскому домой, с гитарой. Спел ему несколько песен. Он был в неописуемом восторге от всего этого. И рекомендовал меня в оркестр Леонида Утесова, самому Леониду Осиповичу и сказал ему: «Берите его! Это ценный певец! Это – верняк!»  

- Вас оценил и такой певец, как Георгий Виноградов.   

- Да, один из моих кумиров. Я познакомился с ним в 1970 году. Он тогда преподавал класс вокала в эстрадно-цирковом училище, на ВДНХ. Я приехал к нему туда и сказал, что хотел бы учиться у него, и спел ему одну из песен его репертуара, «В городском саду играет духовой оркестр», на стихи Фатьянова. Георгий Павлович Виноградов послушал меня и сказал: «Молодой человек, вам не надо учиться петь, вам надо петь. Вы уже поете. Вы – уже готовый певец. Вам надо выступать на эстраде». Но я тогда не думал сам про себя так. И до сих пор считаю, что мне не помешало бы поучиться в классе вокала у такого мастера (кстати сказать, у него учился Геннадий Каменный).    

- Что вы могли бы сказать о публике, которая приходила и приходит на концерты артистов и на ваши концерты?    

- Плохой публики не бывает – вот что я могу сказать. Бывают плохие артисты, а плохой публики не бывает. Я понял это с годами.  

Публика – самый лучший худсовет, именно она и должна играть роль худсовета. Прием публикой артиста - это и есть истинная госприемка. Я писал об этом когда-то в одной из своих статей, которая была напечатана во владимирской газете «Призыв». Если артист выходит на сцену и выступает, публика должна реагировать на него так - как в поэме Грибоедова:   

Кричали женщины «ура!»

И в воздух чепчики бросали!

Хороший артист не может не вызывать восторга у публики, и наоборот – не может плохой артист вызвать восторг и восхищение.  Если, конечно, он не привел с собой клакеров, фанатов, которые создают ему искусственный успех с аплодисментами и вводят публику в раж и заводят ее, и она, поддаваясь стадному чувству, вместе с клакерами и фанатами начинает безумствовать, особенно если подвыпьет.     

- А современная публика чем-то отличается от публики, допустим, 60-х – 70-х годов?    

- Раньше публика не была избалована и запутана обилием музыкальной информации, обилием эстрадных имен. Была более наивна и более непосредственна. И воспринимала артистов не по их раскрученности и разрекламированности, а на подсознательном уровне. Она могла прийти в зал на концерт совсем неизвестного артиста и принять его лучше, чем самого известного. Только потому, что он ей понравился. Она больше доверяла своему собственному вкусу и собственному мнению, а не тому, который ей навязывают средства массовой информации. Сейчас полные залы собрать  труднее, чем раньше. Публика, как правило, рассуждает так: «Если мы не знаем такого артиста – не видим его по телевизору, не слышим каждый день по радио, он там не выступает, его туда не приглашают, его имени нет в обойме известных, значит он плохой, и мы не пойдем на него…». А раньше люди были более любопытны и более самостоятельны в этом плане, они шли на концерты неизвестных певцов и открывали их для самих себя. И любили их не меньше, чем известных. И для них было событием, если к ним в город приезжал артист из Москвы, даже пусть и незнаменитый. Они валом валили на его концерт, заполняли все места в зале, чтобы послушать его и составить о нем свое собственное мнение.    

- Есть люди, которые слышали вас когда-то, много лет назад, на концерте, всего один раз в жизни, но помнят вас всю жизнь. Рязанская писательница Алла Нечаева недавно услышала вас по радио и сказала мне: «Я этого певца слышала в Костроме двадцать пять лет назад. И запомнила на всю жизнь. У него такой необыкновенный голос – услышишь один раз и уже не забудешь никогда и не спутаешь ни с каким другим».   

- Мне часто это говорят совсем незнакомые люди, особенно когда я выступаю по радио в открытом эфире… И мне это приятно. 

- А в каких филармониях вы работали? Просто назовите, перечислите их…    

- Я работал в Ивановской филармонии, в Смоленской, в Брянской, во Владимирской, от Росконцерта… Выступал везде, где мог. И в разных городах, в больших концертных залах, и в разных селах, в колхозах и совхозах, в красных уголках, на фермах. Проверил себя в на разных аудиториях. И я скажу, что публика – везде одинакова. Она умеет отличить хорошее от плохого. Как человек умеет отличить, допустим, черную икру от кабачковой. Ему не надо для этого какого-то особого образования, ученой степени, не надо быть профессором  пищевых продуктов: если ему дать черную икру и кабачковую, он без всяких специальных знаний разберется и скажет: черная лучше, вкуснее и полезнее. Так и зритель умеет отличить хороший голос от плохого. По тому удовольствию, которое он получает от хорошего, чистого, льющегося голоса, переливающегося разными красивыми оттенками, по той положительной, светлой энергетике, которая исходит от него. От плохого голоса, к тому же прокуренного и пропитого, какая может идти энергетика? – только отрицательная, больная, вредная… И зритель не может не почувствовать всего этого. И для меня мнение публики всегда было важнее, чем мнение худсоветов…     

- К сожалению, судьба артиста всегда зависела не от публики, а от худсоветов.         

- В том-то и дело, в том и беда. От худсовета зависели и сольные концерты, сольные отделения, дадут тебе их или не дадут, и ставка, то есть твоя зарплата, повысят тебе ее или не повысят.

- У вас всегда были противоречия между отношением к вам публики и между отношением к вам худсоветов?   

- Да. Публика всегда принимала меня на ура. А худсоветы не хотели давать мне сольных концертов и повысить ставку за выступление. Очень трудно было добиться этого. Только в 1978 году я добился высокой ставки, самой высокой, выше которой не было, – 18 рублей за выступление. Сейчас она, конечно, кажется смехотворной, а тогда это считалось – ах! Такая ставка была, например, у Аллы Пугачевой.        

- И как вы, при своем непробивном характере, добились этого?    

- Я решил устроить свой сольный концерт в каком-нибудь большом зале, и пригласить туда влиятельных людей из министерства культуры РСФСР. Чтобы они посмотрели, как меня принимает публика. Я договорился в Москве с театрализованным залом «Мэлза» - огро-о-мный зал на восемьсот мест. Оттуда раньше транслировались телепередачи. Это около метро «Электрозаводская»… В зале должно было проходить какое-то собрание завода, рабочих всех цехов с персоналом. И я упросил дирекцию завода дать мне возможность в перерыве между прениями выступить в этом зале с сольным концертом. И пригласил в качестве аккомпаниаторов  выдающихся музыкантов… гитариста Сергея Орехова, который очень любил выступать со мной, и одного шикарного баяниста, басиста. И в качестве зрителей пригласил нескольких человек из министерства культуры. Ведущим концерта был режиссер Центрального телевидения Ваграм Кеворков (режиссер фильмов-многосериек «Мальчик со шпагой», «Та сторона, где ветер» и других). И когда  товарищи из министерства культуры увидели, после первой же моей песни, как реагирует на меня зал, в котором не было ни одного пустого, свободного места, и когда увидели, как после концерта публика буквально стояла на ушах и не хотела отпускать меня и орала «Браво! Бис!»,  они  сказали мне: «У вас прекрасный голос, вы прекрасно поете. Поэтому ни о чем не беспокойтесь, приходите в министерство культуры, и мы решим ваш вопрос со ставкой». И таким образом я получил эту ставку, которая никому не давалась сразу. Человек должен был добиваться ее постепенно, в течение десятка лет, повышать по рублю из года в год. Хотя не ахти какая это была оплата труда. Сколько у нас было выдающихся певцов, а ставки у всех были в общем-то маленькие. А мы считали, что большие. Так мы были воспитаны… по-советски… Считалось неудобно зарабатывать много денег… И далеко не всем разрешалось их зарабатывать. Только некоторым. Им, например, разрешалось делать в день по три-четыре концерта. И тогда они могли хорошо заработать, но, конечно, по советским понятиям и меркам – хорошо. За счет интенсификации своего труда, вкалывая как стахановцы.  

- Вообще, если певец обладает уникальным голосом, ему нужно создавать особые условия для жизни и работы. Если певец способен собирать большие залы и «держать», к примеру,  Колонный зал, а чиновники не дают ему делать этого, и милостиво позволяют выступать на птицефермах и свинофермах, на молокозаводах, на чулочных фабриках, в красных уголках, потому что у него, видите ли, официальный статус не тот, это очень несправедливо. 

- В советское время большую роль в судьбе артистов играли разные звания – заслуженный артист РСФСР или СССР или  какой-нибудь автономной республики, народный артист...

- Если у тебя есть эти звания, значит ты – на коне, у тебя высокий профессиональный статус, особое уважение чиновников, особое положение в обществе, привилегии разного рода, особые условия существования, тебе в твое распоряжение предоставляются лучшие залы страны, Колонный зал, зал Дворца съездов, тебе разрешается много выступать, тебя приглашают на радио и телевидение… Ты становишься звездой. У тебя есть всё – имя, официальное признание, популярность, слава, деньги и косвенная власть, благодаря которой ты можешь «претворять в жизнь» какие-то  планы и проекты. А если у тебя нет звания – у тебя нет ничего, и ты ездишь выступать по колхозам и совхозам.        

- А чтобы получать звания, надо было не просто иметь хороший голос, но и иметь в своем репертуаре и петь песни гражданского звучания, наподобие песни Вано Мурадели «Тебе, родная партия, адыги шлют салям».   

- А у вас в репертуаре таких песен не было, кроме этой одной, которую вы спели всего один раз… в восемнадцать лет, когда учились в инязе.      

- В советское время почти каждый артист мечтал получить какое-нибудь звание. Но сейчас я отказался бы от любого звания. Потому что кому только их не надавали и кто только их не имеет. Звания обесценились. У нас количество заслуженных и народных артистов, образно говоря, уже превышает количество незаслуженных и превышает количество зрителей, слушателей. А этого не должно быть. Если, например, в маленьком городишке, всего  пятьдесят тысяч жителей, то там нельзя открывать сто  пятьдесят тысяч и даже сто пятьдесят парикмахерских. Для парикмахеров и брадобреев не хватит бород и голов. И, например, не может такого быть, чтобы, даже в большом городе, в Москве, вдруг объявилось сто тысяч юных скрипачей, которые играют на уровне Давида Ойстраха. Даже если бы это случилось, то следовало бы придумать какой-нибудь такой ход, чтобы сделать отбор среди них, отбор лучших из лучших. Скажем, считать самыми лучшими тех, кто не только играет на скрипке, как Давид Ойстрах, но еще и цыганочку танцует, с выходом, и на мандолине играет…     

- К счастью, природа сама производит естественный отбор и  регулирует сама себя, и поэтому Российская земля, как и любая другая, не может рождать «Платонов и быстрых разумом Невтонов» в неограниченном количестве, сто «штук» на один квадратный метр.     

- Природа мудра, и поэтому в реальной жизни подлинные таланты и гении рождаются редко (тем более в одной какой-то сфере). И поэтому надо особенно сильно ценить их, и если уж кого раскручивать, то в первую очередь их. А у нас часто вместо талантов начинают раскручивать и объявлять звездами банальную серость, а таланты остаются без внимания, за кадром, вне поля зрения потенциальных поклонников. И в музыке, и в литературе. 

- И на небосводе искусства вместо настоящих звезд начинают блистать искусственные звезды. И именно их все и начинают считать и называть настоящими звездами, хотя на самом деле они никакие не звезды.       

- В связи с этим я расскажу анекдот про трех попугаев. Продавец продает трех попугаев. Один попугай у него стоит сто рублей, потому что он на двух языках говорит. Второй попугай стоит двести рублей, потому что он на трех языках умеет разговаривать. А третий стоит тысячу долларов. Покупатель удивляется и спрашивает у продавца: «А почему этот попугай стоит тысячу долларов? Он у вас что – на тридцати языках разговаривает?» А продавец отвечает: «Да нет, он вообще говорить не умеет. Но эти двое называют его шефом». Что значит – у него есть статус.     

- Если у нас кого-то из певцов или певиц называют по телевизору или в газете звездой, то все и считают, что это звезда.  Даже если звезда не умеет петь.    

- А есть такие певцы... Они вроде  и умеют петь. И вроде и поют правильно, и вроде и  нотки и верха правильно берут, и голоса у них поставленные. Но сами голоса - выхолощенные, банальные, неинтересные, не своеобразные, словом - никакие. Или, допустим, гнусавые. И обыватель смотрит на таких певцов и думает: ага, как они поют, так и я могу петь. И начинает восхищаться ими, потому что они поют почти так же, как он, а он считает, что он поет хорошо. И он аплодирует им и начинает их любить, только потому, что они – как он. А они – поют на уровне самодеятельности. А он начинает считать, что это есть настоящее искусство. И отворачивается от настоящего искусства. Вот в чем опасность, небезобидность и вредность так называемого массового искусства, массовой культуры.  

- В любом деле нужен высокий профессионализм.    

- И божий дар. Изначальный божий дар. У певца божий дар – это красивый голос и абсолютный слух. Такой, как, например, у Виктории Ивановой, у Эллы Фицжеральд, у Элвиса Пресли… Без божьего дара, без красивого голоса и без чистой интонации не может быть красивого пения. Общество должно бы ввести табу на некрасивое и непрофессиональное пение на профессиональной сцене, на эстраде.      

- А как вы относитесь к караоке?      

- В руках самодеятельного певца – караоке вредная вещь. Потому что такой «певец», дорвавшись до караоке, начинает воображать, что он поет не хуже настоящего певца, и не желает слушать настоящих певцов, а хочет петь только сам: мол, мы сами с усами. И тогда  настоящие, профессиональные певцы в это время становятся никому не нужны. Караоке как бы размывает грань между искусством и неискусством. В Японии все помешаны на караоке. Нет такого японца, который не пел бы под него. И поэтому профессиональные певцы там становятся всё более ненужными и всё менее востребованными.   

- Чем, по вашему мнению, новые звезды российской эстрады отличаются от звезд советского времени?

- В советское время певцам было пробиться в звезды не легче, чем сейчас, но все же в звезды пробивались настоящие певцы, обладающие прекрасными голосами, хорошим слухом и высоким профессионализмом, то есть мастерством.  И  радиослушатели тогда кого заказывали в концертах по заявкам? Георгия Виноградова, Владимира Нечаева… Позже – Иосифа Кобзона, Муслима Магомаева, Валерия Ободзинского, Евгения Мартынова… А сейчас? Те певцы, которые сейчас ходят в звездах (не все, конечно, но многие из них), раньше нипочем не попали бы  в звезды, у них этот номер не прошел бы, и нипочем они не попали бы не только на большую сцену, например, в зал «России», но даже на сцену районного Дома культуры.   

И если раньше и были певцы без «голосов», их было немного, всего несколько человек, такие, как Майя Кристалинская или Марк Бернес, то про них сами же конферансье говорили (делали такую оговорку), что вот, они без голосов, но зато с душой, они поют не голосом, а душой. (Хотя, конечно же, одно не должно исключать другого.) Сейчас развелось много таких звезд, по сравнению с которыми Майя Кристалинская и Марк Бернес кажутся чуть ли не оперными певцами.    

- Недавно я услышала юмор про футболиста: он играет не головой, не ногами, а сердцем. То же самое можно сказать и про певцов, которые поют душой.    

- Как будто нельзя петь и душой и голосом и выражать свою душу голосом. Для чего, собственно, и существует пение...

Марк Бернес сам говорил про себя, что у него нет ни вокального голоса, ни слуха. Он не мог голосом точно в нотку попасть. И специально для него, чтобы он правильнее улавливал мотивчик исполняемой им песни, один инструмент в ансамбле играл этот мотивчик в унисон. Но Марк Бернес обладал артистизмом и обаянием, и в тембре и в окраске голоса у него было что-то приятное. Луи Амстронг тоже был без голоса. У него хрипота в голосе была. Как и у Высоцкого. Но хрипота хрипоте рознь. Есть красивая, приятная хрипота, с кайфом. У Луи Амстронга была как раз такая. И у Высоцкого… Наличие таких голосов и таких певцов оправдано, когда их немного, среди тысячи один – для разнообразия.    

- Собственно, Марк Бернес был не певец, а актер кино. Он в фильмах играл роль героев, которые в свободное время поют песни в компании своих друзей. А потом вышел с этими песнями на эстраду и стал петь их на эстраде. И все стали считать его певцом, хотя на самом деле он был не певец, а поющий актер, каких много в мире кино, и в фильмах он ведь играл не певцов, а людей других профессий, матросов, солдат, которые и поют не как певцы, а как простые люди, как почти каждый человек может петь, если у него есть хоть какие-то минимальные данные для этого и даже если нет никаких данных.   

- Поющим актером был и Андрей Миронов… Но он не может стать эталоном как певец.       

- Или Николай Рыбников, который пел в фильмах «Высота» и «Весна на Заречной улице». Он прекрасно там пел, с душой, приятным голосом, но не как певец, а как простой советский человек, которого он играл: в одном фильме он играл монтажника-высотника, а в другом рабочего завода, металлурга.    

- Высоцкий тоже был поющим актером, да еще и автором своих песен, то есть бардом. Зрители полюбили этих актеров с их актерским пением и стали предпочитать их профессиональным певцам. Потому что любили самих актеров.

- Не кажется ли вам, что безголосое пение стало у нас распространяться и входить в моду отчасти или даже во многом именно благодаря поющим актёрам? Люди стали слушать их и думать: а, вот как надо петь...                  

- Одно дело – когда безголос актер, он компенсирует отсутствие у себя настоящего певческого голоса своим артистизмом и имиджем актера, обаянием своей личности, он заслужил право выступать перед своими зрителями в любом амплуа, потому что он актер и интересен публике в любом качестве, а другое дело, когда безголос профессиональный певец, то есть по сути - профессионально непригодный человек. Как если бы хромой «балерон». Безголосые певцы у нас почти вытеснили голосовых и стали эталонами певцов. И расплодили массу себе подобных певцов. Потому что, глядя на безголосых певцов, каждый человек думает: и я так могу петь. И многие начинают не только петь так, но и лезут на эстраду, потому что думают: а чем мы хуже всех этих певцов? Мы, пожалуй, даже и получше их, что и на самом деле бывает так. Зрители у нас часто поют лучше профессиональных певцов. А должно быть наоборот. Профессиональные певцы должны петь хоть немножко лучше своих зрителей.          

- Что, по вашему мнению, нужно плохому певцу с плохим голосом, чтобы произвести хорошее впечатление на своих зрителей, слушателей?

- Ему нужно быть не просто плохим, а очень плохим, суперплохим. Но с хорошей технической оснащенностью и с хорошим декорациями. И выступать как бы дурачась, играя на публику, что и делают сейчас многие так называемые певцы. Тогда он вызовет у зрителей некоторое удивление, которое может заставить их смеяться и таким образом перерастет в восхищение. Представьте себе, если на сцену выйдет балерина… но не тоненькая, а толстая-толстая, в которой весу килограммов девяносто… этакая толстушка. И начнет прыгать и бегать по сцене так, словно она легкая пушинка… и делать всякие неуклюжие движения. Она вызовет у зрителей ажиотаж и заставит их смеяться и даже начнет всем нравиться. Как, допустим, кардебалет Ирины Отиевой, состоящий из толстушек. Виктор Ерофеев в одной телевизионной передаче сказал про одну очень раскрученную безголосую певицу, которая выступала в наряде королевы, с карликом, который держался за ее юбки, и которая изо всех сил старалась понравиться зрителям: «Это так плохо, что даже хорошо». 

- Чтобы заниматься каким-то видом искусства, у человека должны быть для этого определенные данные…     

- Конечно. И они не должны быть нулевые. Нам трудно представить себе, чтобы, например, у классической балерины был вес девяносто килограммов или чтобы у нее была некрасивая фигура, кривые ноги и еще горб на спине и чтобы с такими данными она танцевала в балете, «Лебединое озеро», «Жизель», «Ромео и Джульетта» и так далее. С такими данными никто не возьмет ее в балет даже по блату. Как бы сильно она ни хотела танцевать и как бы ни рвалась на сцену. И если, например, певица Ирина Отиева использует во время своих выступлений кардебалет, состоящий из толстушек, то ведь это для юмора, для смеха, их специально таких подбирали для  такого кардебалета, и они очень колоритны и пластичны и прекрасно выполняют свои номера. А певиц с нулевыми данными у нас на эстраде сколько угодно. Без красивых голосов, без красивых тембров и даже без слуха.       

- А кто такое, по-вашему, бездарный человек?   

- Бездарный человек – это тот, кто занимается не своим делом. Я вообще-то думаю, что от природы нет бездарных людей, то есть не одаренных божьим даром. Есть люди, которые занимаются не своим делом, потому что они не нашли себя и ищут себя не там, где следует. Каждый человек в чем-нибудь талантлив и одарен. Но не каждый знает и понимает, в чем именно. Допустим, какая-то девушка потенциально талантлива в спорте, из нее может получиться хорошая ядрометательница, спортсменка, чемпионка мира по ядрометанию. А она лезет, допустим, на эстраду, хочет стать певицей. Или она потенциально талантлива в кулинарном деле и может стать первоклассной поварихой. А она лезет в певицы. Все хотят попасть на сцену, быть звездами эстрады. И при этом некоторые, не обладая ни голосом, ни слухом, обладают колоссальной хваткой, упорством и колоссальным трудолюбием. И добиваются своего, выходят в звезды эстрады. Возникает эффект трудолюбивой бездарности.            

- Анатолий, в каком году вышла ваша первая пластинка?   

- 1973 году. Это была гибкая долгоиграющая пластинка. Она вышла в фирме «Мелодия», в очень популярном тогда журнале «Кругозор». Выпустить ее мне помогла Людмила Эрнестовна Кренкель (как я узнал позже, жена поэта Евгения Львовича Храмова). И еще мне помог в этом поэт и бард Борис Вахнюк, с которым мы тогда подружились и дружим до сих пор. Я  записал на пластинку несколько своих песен. Аккомпанировал мне ансамбль под управлением Вячеслава Мещерина…   

- Если певец в то время выпускал долгоиграющую пластинку, он становился известным на всю страну, на весь Советский Союз. И мог собирать большие залы зрителей.   

- Не то что сейчас, когда пластинку, вернее компакт-диск или компакт-кассету (пластинки уже не в моде) может выпустить практически каждый, кому не лень, каждый, у кого есть деньги на это. Есть у тебя деньги? - Пожалуйста, записывайся в дорогостоящих студиях и выпускай музыкальный альбом. Есть у тебя деньги? (Лишние тысячи или сотни тысяч долларов?) -  раскручивай сам себя по радио и по телевидению, чтобы тебя все знали. А если у тебя нет денег, то будь ты хоть какой талантливый, хоть со звездой во лбу, ты не сможешь ни записаться в студии, ни выпустить альбом, ни сделать видеоклип, ни попасть на телевидение… Ты не можешь выйти к широким слушателям, и тебя никто не будет знать, что ты есть на свете и что ты такой талантливый. Ты обречен на безвестность.

- Но сказать, что певцы, которые имеют деньги, выпускают себе компакт-диски и компакт-кассеты и не слезают с экранов телевизоров, обречены на известность и в конечном счете на бессмертие, тоже нельзя. Их развелось так много, что слушатели все равно не запоминают их всех. И стоит им исчезнуть на месяц, как их забудут даже те, кто знает. Не таких забывали.   

- У нас сейчас избыток певцов, особенно певцов в кавычках. А этот избыток приводит к тому, что у слушателей возникает пресыщение ими и пропадает интерес вообще ко всем певцам. Тем более, что многие слушатели сами поют лучше и профессиональнее их.      

- В Германии, в Штутгарте, вы выступали в самых лучших залах. И в зале, где до вас выступали Лючиано Павароти, Плачидо Доминго и Пако де Люсия.  Вы имели там потрясающий успех. Немецкая публика была от вас в полном восторге.  Немецкие газеты называли вас: «Волшебник из Москвы», «Русский соловей»… Причем вы пели без микрофона?         

- Да. И в афишах так и было написано: впервые в Европе эстрадный певец поет без микрофона. Я пел без микрофона. Под гитару. Сам играл на ней, а подыгрывал мне владимирский гитарист Андрей Лебедев, виртуозный музыкант, которого я взял с собой в Германию за компанию. Я выходил на сцену и пел два часа, без микрофона и без фонограммы, живым звуком. Немецкая публика особенно ценит живой звук и не признает никаких искусственных подспорий. Чтобы понравиться такой публике, надо петь не просто хорошо, и даже не очень хорошо, а сверххорошо, божественно, и надо обладать таким голосом, чтобы он трогал и покорял всех. После первого же концерта меня пригласили на телевидение. И я сорок минут пел там и отвечал на вопросы корреспондента. Андрей Лебедев аккомпанировал мне. Меня с моим гитаристом приняли там великолепно. Одарили самыми высокими комплиментами. И после этого мне самому удивительно было, что в своей стране я не востребован какими-то чиновниками и телевидением, что там ко мне не проявляют интереса средства массовой информации. Мне было обидно и неудобно за свою страну. А потом еще немецкое телевидение заплатило мне и гитаристу гонорар, о котором мы даже и не мечтали и даже и не заикались, о котором у нас даже речи не было. Нам просто прислали его по тому адресу, по которому мы жили, на дом к нашему менеджеру. Тыщу двести марок! За то, что мы выступили на телевидении сорок минут. Мы обалдели. А у нас в стране надо самому платить деньги за то, чтобы тебя показали по телевизору, и сколько денег! больше, чем волос у тебя на голове!                   

- А где публика лучше? В Германии, в Европе или у нас?    

- Публика в общем везде одинакова. И наша ничуть не хуже, чем, например, немецкая. Я повторяю: плохой публики не бывает. У нас очень хорошие слушатели. Просто выйти на них трудно, если тебе не дают концертов… Я понял одну вещь: для того, чтобы певца похоронить, совсем не обязательно его преследовать каким-то людям из органов и подвергать каким-то гонениям, совсем не надо ничего этого делать, надо просто  не замечать его и замалчивать, не давать ему концертов, не писать и не говорить о нем… И тогда публика просто не будет знать, что есть такой певец, что он существует на свете, и он будет не востребован этой публикой, потому что просто не сможет прийти к ней. Так у меня было в советское время, когда я выступал не там, где мог бы выступать, не на тех площадках, а в каких-то красных уголках, на молокозаводах и на птицефермах, вместо того, чтобы петь в больших, престижных залах… Да и сейчас тоже всё это так. Почти ничего для меня не изменилось.

- А правда, что в советское время некоторые певцы давали взятки высокопоставленным чиновникам, чтобы  получить сольное отделение в концерте или  работу в хорошем месте или, так сказать, продвижение по службе?      

- Правда, но я тогда был такой наивный, что не догадывался об этом. Один такой чиновник даже намекал мне, что он может помочь мне с работой (а следовательно и с пропиской) в Москве, если я дам ему определенную сумму. Но я только теперь, спустя почти двадцать пять лет, понял, что он намекал мне на это… Я тогда хотел зацепиться за Москву, обосноваться здесь, болтался без квартиры, без постоянной прописки и без работы. Сильно бедствовал. И решил устроиться в ресторан «Москва», петь. Думаю: поработаю там пока, временно, работать-то где-то надо, жить-то на что-то надо, пока я найду что-то другое, получше. Прихожу я в так называемый МОМА – в Московский отдел музыкальных ансамблей. К директору… Фамилия у него была такая – Гераус, царство ему небесное. Прихожу я к нему и говорю так смиренно: «Меня согласны взять на работу в замечательном ресторане, петь…» Он спрашивает: «В каком ресторане»?» –  «В ресторане «Москва», - отвечаю. - Музыканты меня там любят… Они согласны работать со мной. Разрешите мне работать там, назначьте мне какой-нибудь оклад, минимальный… чтобы мне было на что жить. Ребята не возражают». Он посмотрел на меня и сказал: «Ну-у… вы знаете… я бы с удовольствием. Пожалуйста. Вы можете там работать. Но понимаете… Вы вот сейчас выйдете из моего кабинета, а все скажут: «Он Гераусу шестьсот рублей дал, чтобы Гераус разрешил ему работать в ресторане «Москва». Я: «Да нет! Почему? Никто так не подумает...» А он: «Ну как же? Все обязательно скажут, якобы ты мне шестьсот рублей дал…» Это он, значит, культурно намекал мне, сколько я должен ему дать. Он несколько раз это повторил. А я, дурак, ничего не понял. Знай твердил: «Да что вы! Да никто ничего не подумает… Да я никакую взятку вам давать не собираюсь. У меня и денег-то нет». Я такой стеснительный был – боялся, что сам Гераус и подумает, будто я хочу ему взятку дать. А он, оказывается, только этого и ждал. А я этого не понял тогда. До меня это только теперь дошло, как до жирафа на третьи сутки… Теперь-то у нас никакая взятка за взятку не считается, а считается чем-то другим, компенсацией за труд, благодарением. А тогда это считалось взяткой. И, оказывается, многие советские певцы, которые чего-то добились и сумели сделать себе карьеру, они, оказывается, давно, тогда еще смекнули: а почему бы не заплатить человеку за то, что он поможет тебе, талантливому певцу, обойти кое-какие  препятствия на твоем пути, подводные рифы и выйти к своим слушателям и сделает тебя состоятельным артистом? И давали взятки кому надо. А я глуповат был.               

А один очень известный и очень талантливый певец и композитор, который уже умер, сказал мне когда-то в редакции Всесоюзного радио про персонал этого радио: «Толя, здесь всех надо прикармливать. Тогда они будут часто приглашать тебя на радио и крутить и популяризировать с утра до ночи. Всех надо прикармливать». Таким образом он открыл мне секрет успеха многих певцов, которые прикармливали всех на радио и поэтому часто звучали в эфире. Но чтобы прикармливать кого-то, надо иметь деньги. А у меня их в то время не было. Я вечно жил в бедности, с самого детства. И я не привык давать кому-то какие-то взятки. Я был воспитан по-советски в этом смысле. Не понимал, что моральный кодекс строителей коммунизма существует только для масс, он лжив, а для «избранных» существует совсем другой кодекс.     

Писатель-сатирик Варлен Стронгин сказал мне про одну очень                известную и в свое время очень любимую всеми народную певицу, обладающую красивейшим голосом: «Она в течение нескольких лет тратила все свои  зарплаты на свою собственную раскрутку, чтобы регулярно звучать по радио… А иначе она была бы такой же неизвестной, «как сто тысяч других в России», даже и со своим незаурядным талантом».    

 - Директор МОМА не разрешил вам работать в ресторане «Москва»?  Но все же вы работали там?  

- Работал, в 1977 году. Нелегально. Я пел там песни из своего репертуара. Туда любил приходить Владимир Солоухин с писателями. Специально, чтобы послушать меня. Садился за стол, ужинал. И слушал, как я пою. И заказывал мне русские романсы. И я пел их ему. Особенно он любил романсы «Гори, гори, моя звезда» и «Я встретил вас…» и песню на стихи Есенина «Клён ты мой опавший». (С Солоухиным я когда-то познакомился во Владимире, в гостях у писателя Сергея Никитина, когда работал во Владимирской филармонии.) Еще в ресторан заходил Полад Бюль-Бюль-оглы. Заходили наши космонавты. Они просили меня спеть какие-то определенные песни. В числе других, например, песни Евгения Мартынова на стихи Андрея Дементьева «Я тебя своей Аленушкой зову», «Над землей летели лебеди»... Я тогда пел его песни. Они подходили мне по голосу. У нас с ним у обоих были тенора. (Мы с Евгением Мартыновым были в хороших приятельских отношениях, встречались на концертах и еще кое-где. Он был очень симпатичный, располагающий к себе человек и невероятно талантливый.) Много людей приходило в ресторан. Отдохнуть душой. Они любили не только слушать меня, но и танцевать под мои песни в стиле танго, «Всё та же тихая аллея», и так далее. Рестораны тогда, при всеобщей вроде бы бедности, были чудовищно дешевыми. На двадцать рублей любой человек мог и наесться и напиться. При средней зарплате в сто рублей. А сейчас в каком-нибудь «Макдональдсе» один пирожок может стоить сто рублей. Гостиницы (а мне приходилось жить в них, так как больше негде было) тогда тоже были дешевые. Номер люкс, шикарный номер люкс, стоил 3 рубля 50 копеек. Правда, в гостиницах почти всегда не было мест. А сейчас мест там полно. Но номера такие дорогие, что мало кто может позволить себе жить там.     

Я проработал в ресторане «Москва» около года. Потом меня несколько раз вызывали к себе органы и хотели выселить из Москвы за сто первый километр как бродягу. Но не выслали. Только запретили работать в этом ресторане. И я устроился в другой.         

- В 1982 году в фирме «Мелодия» вышла ваша первая (не гибкая) долгоиграющая пластинка «Гитары любви».  Как это получилось?         

- Я собрал все свои песни на стихи известных поэтов, Виктора Бокова и других, выбрал самые лучшие из них, добавил к ним новые. И показал их в фирме «Мелодия» музыкальному редактору Борису Тихомирову, спел их ему. Аккомпанировал мне Сергей Орехов. Они редактору понравились. И голос мой ему понравился. Я спел и песни народов мира – немецкие, итальянские, тирольские. И одну его песню на стихи Есенина «Звездочка». И он предложил мне записать пластинку. И она вышла. И очень быстро разошлась. Ее три раза переиздавали огромными 100-тысячными тиражами. И она все три раза очень быстро расходилась и стала фонографической редкостью.            

- Анатолий, вы много лет проработали на эстраде, имея высшее филологическое образование, но не имея специального музыкального образования. И у вас из-за этого возникали разные дополнительные сложности на вашем музыкальном поприще?

- Да. Очень много разных сложностей возникало у меня из-за этого.

Я уже много-много лет работал на эстраде, в разных филармониях страны. У меня был аттестат артиста высшей категории, у меня была самая высшая ставка… 18 рублей за выступление. Ну, можете себе представить? Такая ставка была в то время у Аллы Пугачевой. У меня был очень богатый и разнообразный репертуар, я пел и русские песни и романсы, и свои авторские песни, и песни народов мира, я играл на фортепьяно, на гитаре, на балалайке, на мандолине… А формально… специального музыкального образования и специального диплома с корочками у меня не было. И из-за этого у меня были трудности, например, с организацией сольных концертов и, так сказать, вообще с продвижением по своей линии. И чиновники везде говорили мне, что мне нужны «корочки». Помню, Виктор Боков (еще перед тем, как мне повысили ставку) привел меня к министру культуры Юрию Серафимовичу Мелентьеву, похлопотать за меня. Познакомил меня с ним, сказал ему: «Вот Толя Шамардин – прекрасный певец, а ставка у него маленькая, нельзя ли повысить ему ставку? у него великолепный голос... хотите, он вам споет?» А тот говорит: «Не надо!» – И спрашивает: «А что он заканчивал (какое музыкальное училище или музыкальный вуз)?» А Боков ему: «Да он ничего не заканчивал, но у него великолепный голос, и он великолепно поет…». А тот: «Да не-е-е, я спрашиваю, он заканчивал что-нибудь? образование-то у него какое?». А Боков ему: «Вы меня не поняли. Я говорю: Толя очень хорошо поет, у него прекрасный, редчайший голос… У него нет музыкального образования, он просто  х о р о ш о  поет. Без всякого образования. Оно ему не нужно. Ему нужна ставка». А тот: «Не-е-е. Ну как же без образования… Вон у нас даже Зыкина и то недавно училище Ипполитова-Иванова закончила, заочно, только недавно получила диплом. Всю жизнь без диплома пела… Обязательно нужен диплом. Как же без него? Нужны корочки…».   

- И в конце концов вы получили специальное музыкальное образование и корочки?   

- Спустя несколько лет после этой встречи с министром культуры, уже почти пятнадцать лет проработав на эстраде, я получил рекомендацию в училище имени Октябрьской революции, сразу на третий курс. Я был там переростком. Учился вместе со своим сыном Олегом,  мы сидели с ним, можно сказать, на одной «парте». Я и учился, и одновременно работал во Владимирской филармонии. Концертов у меня было мало. Потому что мои администраторы не давали мне концертов. Почему? А чтобы я меньше зарабатывал. У меня не было нужного статуса (ни музыкального образования, ни звания заслуженного артиста), и мне (как и большинству певцов) нельзя было, не разрешалось много выступать и таким образом зарабатывать много денег. Зрители меня любили и ждали. А я не мог выступать перед ними. И очень страдал от этого в моральном плане. И очень бедствовал в материальном плане. И жил впроголодь, как и в студенческие годы, когда стакан кефира с булкой – был для меня и завтраком, и обедом, и ужином, моей нормой питания на каждый день, моим рационом.     

- Для таких певцов, как вы, с таким уникальным голосом, с таким уникальным  талантом, нужны особые условия, в которых вы могли бы лучше работать и проявлять свой талант… А тенора – вообще нежные создания, тепличные, оранжерейные растения. Им, как никому, нужны особые условия.     

- У меня никогда не было особых условий. У меня вообще никаких условий не было. Даже не было своих четырех стен. И я жил то в общежитии, в комнате с соседями, то в гостинице, то снимал углы. И сейчас всё углы снимаю.         

- Итак, вы окончили училище имени Октябрьской революции?    

- Сейчас оно называется колледжем имени Альфреда Шнитке. Я окончил его в 1987 году. Вместе со своим сыном. Я учился на вокальном отделении, а он – на инструментальном. Из него получился очень хороший музыкант, клавишник. Он аккомпанировал мне на экзаменах и в концертах. И еще из него получился очень хороший аранжировщик. Он помог мне сделать аранжировки многих моих песен. Он на редкость талантливый парень, в музыке, в ее теории и практике, и в языках и в компьютерной технике.    

- Когда вы получили корочки диплома о музыкальном образовании, вам стало легче жить и работать?    

- Когда я получил корочки, они стали не нужны. Как и все эти звания заслуженных артистов, которые стали каким-то дурным тоном. Потому что их развелось слишком много. Заслуженных артистов не должно быть больше, чем не заслуженных, и больше, чем зрителей.  

- В период перестройки у вас появилась возможность ездить с концертами за рубеж, в Европу? Вы были в Греции, в Германии, жили там.

- Да. Когда открылся «железный занавес», я стал ездить на гастроли за рубеж. А до этого никак не мог. Не только я, а вообще почти никто не мог.   

- Но вы ездили туда не от какой-то организации или фирмы и не от Москонцерта, то есть не по официальной линии, а по линии частной лавочки, по частному приглашению своих друзей, да?     

- Да. И сам организовывал себе там концерты. С помощью своих немецких друзей, которых я нашел там.    

- Когда вы приехали в Германию первый раз?   

- В 1990 году. Я брал туда с собой владимирского гитариста Андрея Лебедева. Мы жили в Баварии, в маленьком городке под Штутгартом, у моего импресарио, которого звали Дитрих. Прямо у него дома, в комнатах для гостей, а дом у него четырехэтажный. Дитрих владелец музыкального магазинчика, музыкальный специалист высокого класса, большой любитель красивого пения, чистого пения, живого звука, не зависящего ни от какой аппаратуры. Он и помогал мне организовывать концерты. Мы выступали там не перед русской, а перед немецкой публикой. Я сам вел свои концерты, на немецком языке, который знаю в совершенстве, не хуже русского языка, и на котором мыслю так же, как на русском, и на котором говорю без акцента... (А на русском я говорю со ставропольским и северокавказским «акцентом».) Я пел песни народов мира, в том числе и немецкие, и, конечно, русские песни и романсы и пересказывал их краткое содержание… Вспоминаю смешной эпизод, связанный с этим. Зрители присылали мне из зала записки. Очень много записок с благодарными словами в мой адрес, с восклицательными знаками. И  в одной из них был такой вопрос: «Скажите, пожалуйста, где вы так хорошо научились говорить на русском языке?»   

- А немцам было приятно, что вы поете немецкие песни?    

- Конечно. Но им интереснее было слушать в моем исполнении русские песни и романсы. И они просили меня петь русское. Я пел «В низенькой светелке огонек горит», «Перевоз Дуня держала», «Однозвучно гремит колокольчик», «Степь да степь кругом», «Милая, ты услышь меня», «Мой костер в тумане светит», «Ночь светла», «Вечерний звон», «Улетела пташечка», «Только раз бывает в жизни встреча»… И свои авторские песни на стихи разных поэтов. Меня принимали очень хорошо.    

- Вы выступали в Германии только в немецких аудиториях?    

- Не только в немецких. Я выступал там еще в греческих клубах, в итальянских и югославских клубах. Только в русских аудиториях не выступал. И не общался с русской диаспорой. У меня не было выхода на нее и цели такой не было. 

- В чем минус таких гастролей?    

- В том, что они коротки. Не успеешь приехать в Германию, внедриться в немецкую среду и развернуться там, как уже пора уезжать. Там нельзя было жить долго, больше одного-двух-трех месяцев. Виза не позволяла, и нельзя было бесконечно продлять ее. Но я успевал сделать много концертов в Германии даже за короткий срок. Чтобы жить в Германии долго, надо иметь хотя бы вид на жительство или двойное гражданство. Я мог бы сделать себе греческий паспорт, поскольку я грек по матери, и разъезжать по миру, по всей Европе, без всяких виз и выступать где хочу, в разных странах. Но пока не сделал. Ленюсь. Как представлю себе, что надо заниматься этой волокитой, проходить через бюрократические препоны, так и желание пропадает. И вообще мне больше хочется петь для наших, а не для зарубежных слушателей.        

- Когда вы были в Германии последний раз?   

- В 1995 году. Я жил там целых полгода. И все это время у меня были там концерты. А в России у меня их практически нет. Очень мало. То есть благотворительных-то может быть сколько угодно, хоть в день по несколько, меня все время куда-то приглашают выступать, но платных концертов очень мало, да и какие есть, все за символическую цену.         

- В Германии у вас был свой импресарио, или менеджер, такой ваш почитатель, который помогал вам устраивать платные концерты. А в России у вас никакого менеджера нет.    

- …И найти его чрезвычайно трудно. Мне как-то попался в газете рецепт, в котором говорилось, как приготовить жаркое из тигра. Для этого надо – первое: поймать тигра. Так вот, найти менеджера, администратора, который помогал бы тебе устраивать концерты, найти заинтересованных людей, которые популяризировали бы тебя, говорили и писали о тебе, что вот есть такой певец, очень трудно. Это труднее, чем поймать тигра. Правда, я не собираюсь делать жаркое из своего менеджера, если он вдруг объявится. Недавно я выступал по «Эху Москвы», в прямом эфире, целых полтора часа. Мне на пейджер пришло столько хороших отзывов о моем «концерте»… Это дорогого стоит. Я знаю, что я нужен своим слушателям. И очень люблю их и готов петь для них с утра до ночи.

- Сейчас мало кто кому пишет письма. И радиослушатели сейчас мало кому пишут. Но вам, я знаю, после каждой вашей передачи по радио приходит очень много писем…        

- Меня это очень радует. Благодаря моим выступлениям на радио у меня расширяется круг моих слушателей и почитателей. Их у меня не единицы, а тысячи. И среди них люди всех поколений. И когда какие-то фирмы говорят мне, что мое искусство не коммерческое, то есть не имеющее спроса, это не так. И я сужу об этом, например, по отзывам своих радиослушателей.     

- Во время ваших выступлений по радио слушатели всегда спрашивают: где можно купить ваши диски и кассеты? И когда выйдут ваши новые альбомы?  

- Что им ответишь на это? Мои диски и кассеты можно купить только во время моих  благотворительных выступлений где-нибудь. А в магазинах и киосках они не продаются. Там продается только продукция больших фирм, которые выпускают ее большими тиражами. Но эти фирмы выпускают только раскрученных певцов из шоу-бизнеса. Я в эту обойму не вхожу. Я вообще ни в какие обоймы не вхожу. Я в искусстве одиночка, и был и есть, я сам по себе.      

И что получается? Раньше тебе нельзя было пробиться к своим широким слушателям, потому что этому мешали всякие худсоветы. А сейчас вроде бы можно пробиться к ним, потому что никаких худсоветов больше нет, но для этого нужны огромные деньги, баснословные, астрономические суммы: скажем, чтобы выпустить свой альбом хорошим тиражом и чтобы сделать клип и попасть на телевидение и чтобы звучать по радио каждый день. То есть нужны спонсоры. Но спонсоры у нас в своем большинстве не разбираются в искусстве, как и в литературе, и   спонсируют в основном совсем не тех, кто этого заслуживает.   

- В 1996 году у вас вышла компакт-кассета «Время нежности». На одной стороне кассеты - песни на итальянском, греческом, немецком, японском языках в вашем исполнении, а на другой – песни на русском языке, в том числе народные и ваши авторские на стихи Виктора Бокова, Алима Кешокова, Владимира Карпеко, Нины Красновой… Эта кассета тут же стала раритетом.   

- Я выпустил ее за свой счет, небольшим тиражом, две тысячи экземпляров. Я вложил в нее две свои старые машины, иномарки, которые привез из Германии. То есть продал эти машины, чтобы сделать студийные записи восемнадцати песен и выпустить компакт-кассету. Большую часть тиража пораздавал, пораздарил своим друзьям-приятелям, знакомым и совсем не знакомым людям, своим слушателям, почитателям, а меньшую реализовал на благотворительных концертах, по символической, доступной для людей цене. Получил какую-то выручку, не кучей, а так, крохами, но не получил никакого навара и даже не вернул себе свои затраты,  чтобы иметь возможность сделать студийные записи новых песен  и выпустить новую кассету. В киосках и магазинах моя кассета не продавалась, а это все равно, что ее нет. Чтобы люди тебя знали, твои кассеты должны выходить не мизерными, а 100-тысячными тиражами, как раньше пластинки, и продаваться в магазинах и в киосках, на всех углах.     

- В 2001 году вышел ваш первый лазерный диск «Золотые россыпи романса». И одноименная компакт-кассета. В очень престижной, почетной серии, в  одном ряду с Сергеем Лемешевым, Иваном Козловским, Петром Лещенко, Михаилом Александровичем, Георгием Виноградовым, Вадимом Козиным, Аллой Баяновой, Изабеллой Юрьевой…       

- Это произошло после того, как я выступил в Фонде культуры на вечере, посвященном Михаилу Александровичу. Там я познакомился с известнейшим музыкальным коллекционером, знатоком и специалистом песенного искусства, заслуженным деятелем культуры России Валерием Сафошкиным. У него в коллекции есть  записи самых известных наших певцов. И есть все мои пластинки и магнитофонные записи. Он оказался моим давним поклонником. И подал мне идею выпустить в свет русские песни и романсы в моем исполнении, по принципу «шипящая хроника». Он просмотрел все мои имеющиеся у него старые записи, попросил меня принести ему и другие записи, имеющиеся у меня, студийные и рабочие, пусть и технически несовершенные. И сам же помог мне осуществить свою прекрасную идею, через фирму «Восход», которая выступила как бы в роли моего спонсора. Она выпустила мой музыкальный альбом «Золотые россыпи романса», большим тиражом, который  пошел на всю Москву и на всю страну через магазины и киоски. Я, конечно, очень благодарен Валерию Сафошкину. Без него я  не смог бы выпустить этот альбом, да еще в такой золотой серии, да еще в такой фирме, в которую очень трудно и практически нельзя пробиться «некоммерческому», нераскрученному певцу. Я не получил никакого  гонорара за  свои «Золотые россыпи…», ни копейки, но по крайней мере они вышли не за мой счет, а за счет фирмы, и на этом спасибо.  А кроме того я получил моральное удовлетворение. Правда, мне хотелось бы переделать некоторые свои записи, сделать их на хорошей аппаратуре, с лучшим качеством, с хорошим музыкальным сопровождением, с хорошим звуковым уровнем… Может быть, когда-нибудь я их и переделаю. Когда-нибудь.     

- А о чем вы мечтаете сейчас? Я имею в виду ваши творческие планы?     

- Сейчас я мечтаю выпустить музыкальный альбом «Золотые шлягеры народов мира», а также музыкальный альбом «Русское ретро» (в основном песни в стиле танго), лазерный диск и компакт-кассету. Материалы для этого у меня есть. И я надеюсь, что какая-нибудь фирма заинтересуются моими проектами и поможет мне осуществить их…  А еще я мечтаю выпустить музыкальный альбом со своими песнями на стихи разных поэтов. А еще - с песнями на стихи Нины Красновой, который будет называться «Сон под пятницу». В свое время я сочинил пятнадцать песен на ее стихи. Недавно еще одну, «Селезень и уточка». И хочу добавить к ним ее частушки, очень смешные, веселые. И сейчас делаю студийные записи этих частушек, с гитарами, с мандолиной, с наложением трех голосов, причем всеми тремя голосами буду петь я один, и первым, и вторым, и третьим. У меня есть эксклюзивный вариант этого альбома. Но я хочу его усовершенствовать.     

- Анатолий, где вам приходилось выступать в последние годы, в последнее время? Где ваши почитатели могли услышать или увидеть вас, встретиться с вами?  

- Мне приходилось выступать в ЦДЛ, в ЦДРИ, в Комитете Мира и Согласия, в Политехническом музее, в Фонде культуры, в Колонном зале, в художественной галерее «На Каширке» на выставке молодого художника Александра Трифонова, на вечерах журнала «Наша улица», на вечерах альманаха «Истоки», где (в журнале и в альманахе) я время от времени печатаюсь, на посиделках в редакции журнала «Юность»,  на праздниках прессы на ВДНХа от «Московского комсомольца», в Доме журналистов от «Русского Парнаса»… и так далее. А кроме того - по радиостанции «Москва и москвичи» (которой больше нет), по «Народному радио» (которого больше нет), по «Авторадио», по «Маяку», по «Садко», по «Надежде», по «Подмосковью», по «Эху Москвы», по Российскому радио… 

- Как вы думаете – хорошо быть известным?         

- Я думаю – очень хорошо быть не очень известным. По крайней мере у нас в стране. Потому что если ты очень известный, люди начинают думать, что ты богатый. И кто-нибудь обязательно захочет тебя ограбить. Не везет в этом смысле у нас многим известным людям: поэту Андрею Дементьеву, например. Не так давно он уехал из дома в другую страну, по своим делам, на две недели. Этим воспользовались грабители, влезли к нему в квартиру и ограбили его, унесли из квартиры все ценности, попортили все книги, разорвали и помяли их. Когда корреспонденты потом спросили его: что вы можете сказать по этому поводу? Он ответил своими же стихами: «Никогда, никогда ни о чем не жалейте», обращая свои строки и к самому себе и ко всем. Я никогда ни о чем не жалею. И не жалею, что я не известный и не богатый. «Богатые тоже плачут», как мы знаем по фильму «Богатые тоже плачут», и не только по фильму. Очень хорошо сказал Андрей Дементьев о богатых и известных людях: «Не жалейте, что вам не досталось их бед».

- Первая ваша долгоиграющая пластинка вышла с предисловием Людмилы Зыкиной. Вас оценили многие известные люди. Виктор Боков… Новелла Матвеева и многие другие.     

- Виктор Астафьев очень любил мои песни и мое пение. Он сказал когда-то, послушав меня: «Это не какая-то дребезжатина, которую нам приходится слушать по радио и телевидению каждый день». Владимир Солоухин  говорил о цикле моих песен на стихи Нины Красновой: «Песни эти вроде бы простенькие, а какие приятные…» Особенно ему нравилась песня «Сон под пятницу» и романс «Если хотите». Моим большим почитателем был Николай Старшинов… Он был счастлив, когда я сделал студийную запись своей  песни на его стихи «Лодочка». И перед смертью он просил свою жену крутить ему на магнитофоне эту песню…

- Анатолий свои авторские песни на стихи разных поэтов, в том числе и песни от женского лица, вы поете сами, потому что, как сказала Людмила Зыкина, а также Александра Стрельченко, и как говорит Виктор Боков, никто не споет их лучше вас самого?         

- Да, свои песни я пою в основном сам. Я пробовал давать их разным певцам и певицам. Но они не могут спеть их. Мои песни для них сложны, при всей своей кажущейся простоте. Сложны и по мелодии, и по ритмическому рисунку.    

- Но некоторые известные певцы пели некоторые ваши песни…

- Мои песни пела Ольга Воронец. Кстати сказать, певица с изумительным и редчайшим по красоте голосом. Я ставлю ее на одно из первых мест среди певиц такого рода, то есть народного плана. По сравнению с ее голосом даже и хорошие голоса некоторых певиц кажутся тем самым «гудком» ткацкой фабрики, который подпевает электричке. Ольга Воронец пела, например, мою песню на стихи Виктора Бокова «Я люблю снега» и записала ее на пластинку. Екатерина Шаврина пела мои шуточные песни «Не бойтесь, не бойтесь» и «Зря судачили соседки». Она делала это очень по-своему. Одна из них сохранилась у меня на пластинке. Иван Суржиков тоже пел мои песни. К сожалению, потом уехал жить в Германию и недавно умер там. Последний раз мы виделись с ним и его женой и его дочками на творческом вечере Виктора Бокова в ЦДРИ, несколько лет назад. Кроме того мои песни пел квартет «Аккорд», очень популярный в свое время. Особенно часто он исполнял мою песню «Мамино танго» на стихи Крутецкого. Я написал ее, кажется, в 1973 году. Посвятил участникам Великой Отечественной войны. Она – в любимом мною стиле танго и в стиле Клавдии Шульженко. Однажды я набрался нахальства и позвонил ей по телефону и прямо по телефону спел ей эту песню. Она проявила к ней большой интерес. И подпела мне. И хотела взять ее в свой репертуар. Мы должны были встретиться с нею, но, к сожалению, не успели. Потому что она вскоре умерла.  Так мы и не встретились. Но песню она одобрила. И ее потом лет восемнадцать пел в своих концертах квартет «Аккорд» и даже записал на телевидении, но ее там зарубили. И пробить эту песню куда-то еще, например, на радио, было чрезвычайно трудно. Этому мешали всякие худсоветы… комиссии… Я показывал ее худсовету на Всесоюзном радио, на Качалова. К ней очень хорошо отнесся наш выдающийся старейший композитор Михаил Иорданский. А вот Шаинский ее забраковал. Она шла на ура в любой аудитории. А он ее забраковал. Чуть было не получилось так и с моими песнями на стихи Виктора Бокова. Я показал их на худсовете. Принес туда клавир, спел несколько песен. Там сидело много композиторов. Они (большинство из них) сказали: это все не то. И чуть было не забраковали их. Но тут мне повезло. Когда я начал петь песню «Вишенья, орешенья»: 

Вишенья, орешенья,

Яблони цвели.

Мы с тобою рядышком

По тропинке шли… -    

открылась дверь, и в кабинет вошел Владимир Федосеев, который тогда был руководителем оркестра народных инструментов. Он послушал ее до конца и воскликнул: «Чудная песня! Я берусь записать ее со своим оркестром!». Я спел «Луговую рань»: 

Луговая рань.

Луговая тишь.

Луговая тень.

Это ты стоишь. -   

Он воскликнул: «И эта песня чудная!.. И эту я берусь записать!». И я тогда записал с ним обе эти песни, с малым составом оркестра, на пластинку, причем без всякого дубля, сразу начисто, взял микрофон и спел. И они вошли в золотой фонд Всесоюзного радио.   

- А как вы познакомились с Виктором Боковым? И когда?

- Я познакомился с ним в конце 60-х годов. В 1969-м. Я  тогда жил в городе Шадринске, преподавал там в институте немецкий язык. Мне попался сборник стихов Виктора Бокова. На одно из его стихотворений я написал песню «Луговая рань». Приехал из Шадринска в Москву, позвонил Бокову по телефону. И прямо по телефону спел ему эту песню. Он внимательно прослушал ее. Сказал: «Годится». И с этой песни началась моя дружба с Боковым, наше сотрудничество с ним и начался новый этап в моем творчестве, я стал осваивать пласт песен народного характера.      

- Вы потом много выступали с Боковым, вместе ездили по стране…   

- Много, много, много мы ездили с ним по России и выступали. По линии бюро пропаганды художественной литературы. Он читал свои стихи, я пел свои песни на его стихи. И в Москве я выступал на его вечерах. И все его окружение меня узнало, и все его почитатели стали и моими почитателями.

- У вас есть песни и на стихи других известных поэтов…

- У меня есть песни на стихи Новеллы Матвеевой. Я познакомился с ней так. Пришел прямо к ней домой, с гитарой в руках, и, помня совет Эдуарда Хиля не говорить лишних слов, а открывать рот и петь, я сразу, с порога, как когда-то в Ленинградской филармонии,  открыл рот и запел под гитару! Но не иностранную песню, а песню Новеллы Матвеевой «Развеселые цыгане по Молдавии гуляли». Она была в восторге. И ее муж поэт Иван Киуру, который тогда был жив, тоже. И мы сразу же подружились. И потом я написал много песен на стихи Новеллы Матвеевой – «Было тихо», «Лягушонок Евстигней» и другие, и на стихи Ивана Киуру – «Лебедь», «Маленький Потап» и другие.     

У меня есть и песни на стихи Алима Кешокова – «Серебряный ручей», который я включил в свой музыкальный альбом «Время нежности», и другие. Алим Кешоков был не только поэтом, но и председателем Литфонда СССР, влиятельной фигурой, и главное – очень хорошим человеком, очень многим писателям помог в жизни не только морально, но и материально, и помогал мне устраивать концерты у него на родине, в Нальчике, в Кабардино-Балкарии. Я дружил с ним и всей его семьей  до самой его смерти, ездил к нему в Переделкино, навещал его. В последние годы он был довольно одинок как поэт. Пока он занимал свой пост в Литфонде, около него вилось много всякой публики. А после перестройки, когда он оставил этот пост, всех как ветром сдуло и унесло в разные стороны, он был очень быстро забыт литературной общественностью, и никто не вспоминал его. И в газетах даже не появилось некролога о его смерти.  Такова жизнь, таковы люди.       

Я писал песни на стихи разных поэтов. В последние годы создал целый цикл – пятнадцать -  песен на стихи Принцессы поэзии «Московского комсомольца» Нины Красновой, целый букет. Правда, одну, «Вечер в клубе», сочинил раньше, когда Нина жила еще в Рязани. А остальные – уже когда она переехала в Москву. Я счастлив, что успел показать их Сергею Орехову, и они понравились ему, и он очень охотно, записывал их со мной в студии, несмотря на то, что вообще-то не любил записываться в студиях и его было трудно вытащить туда. И теперь, с его аккомпанементом, эти песни особенно ценны.  

- Анатолий, многие ваши песни на стихи поэтесс написаны от женского лица. И вы поете женские песни мужским голосом, тенором. Но публика воспринимает это так же хорошо, как если бы их пела певица, женским голосом. Вы умеете перевоплотиться в героиню песни и выразить ее состояние души и ее чувства лучше любой певицы. Некоторые из них пробуют это сделать, а у них не получается. Правильно сказал Виктор Боков, что никто не споет ваши песни лучше вас самого.  

- Песни от женского лица может спеть не хуже и даже лучше иной певицы только тенор. Бывает тенор, близкий к сопрано. У меня он как раз такой. Джильда Мажекайте, которая работала в оркестре Утесова, и у которой у самой был очень низкий голос, близкий к баритону, в шутку называла меня «колоратурное сопрано» и даже дразнила меня: «Ну где там наше колоратурное сопрано?»

- Но у вас такой тенор, который в некоторых песнях становится баритоном. Как, например, в греческих песнях… А в некоторых песнях он у вас в одних местах, на высоких нотах, теноровый, а в некоторых местах, на низких нотах, баритональный. Я таких голосов не встречала.     

- Такие голоса просто очень редки. Но бывают такие тенора, которые могут быть баритонами, и такие баритоны, которые могут петь тенорами.     

- Вы очень хорошо умеете подражать Людмиле Зыкиной, Леониду Утесову и другим певцам.    

- Это мое баловство, дурачество, которое я могу позволить себе иногда в компании друзей, особенно за праздничным столом, чтобы повеселить всех. А вообще-то я люблю петь своим нормальным голосом.       

- Вы считаете, что певец должен уметь подражать другим певцам?    

- Конечно. Подражая другим, он сам учится петь, нарабатывает свое мастерство. Но, конечно, подражать надо в первую очередь мастерам своего дела, у которых есть чему поучиться. А иначе можно испортить себя.         

- У вас такое искусство пения, которым сейчас мало кто владеет из эстрадных певцов… Оно утрачено… и недоступно новым певцам.     

- У меня были хорошие учителя, в том числе и косвенные. И мое искусство пения идет от них. Я у них этому учился.            

 - Соловьята и скворчата учатся петь у самых лучших соловьев и скворцов. Говорят, что сейчас перевелись курские соловьи (то ли их всех переловили и поели за границей, на западе, когда они улетали туда зимовать, то ли сами по себе выродились). И сейчас новым соловьям не у кого учиться. И они стали петь хуже. Может быть, и у нас в эстраде случилось что-то подобное. Ушли из жизни или уехали за границу многие хорошие певцы, мастера своего дела. И новым певцам стало не у кого учиться… 

- Но на западе сейчас в эстраде тоже засилье безголосых певцов. Даже в Италии. Как будто там, в Италии-то (!), на родине бельканто, молодым певцам не у кого поучиться петь! У них там были Карло Бути, Беньямино Джильи, Тито Руфо, Марио Ланца... Жалко, что и там настоящих певцов, мирового класса, задвинули на задний план, а на передний вышли безголосые, и они стали образцами для подражания и предметами поклонения. Тот же Челентано, современный кумир публики. Он поющий актёр, а не певец. Когда я узнал, что в 1969 году на конкурсе певцов первое место занял не Клаудио Вилла, певец с божественным, обольстительным голосом редчайшей красоты, а совершенно безголосый Адриано Челентано, я был не просто удивлён – я испытал шок… Челентано затмил… кого?! – Клаудио Виллу! Это конец света. Я понимаю, чем Челентано нравится публике. Тем, что он как бы человек из толпы, такой же, как все. Он выражает психологию толпы. Он поет простенькие мотивчики, которые может спеть каждый прохожий. Это считается признаком демократичности «искусства» Челентано. Но нельзя же сравнить его ни с Карло Бутти, ни с Клаудио Вилла, ни с Беньямино Джильи, ни с Марио Ланца, ни с Франко Корелли, был в Италии такой певец с божественным голосом, там много было певцов с божественными голосами. И как могут сами итальянцы восхищаться таким  посредственным певцом, когда у них есть выдающиеся мастера, и не замечать этих выдающихся. Я даже разочаровался в итальянцах, которые возвели на пьедестал того, кто этого не заслуживает. Итальянцы разучились понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Хуже Челентано только Тото Кутуньо.          

- А почему народ в целом как бы перестал ценить голосовых певцов и предпочитает им безголосых? 

- А потому что народу навязывают, насаждают этих плохих певцов, а  хороших как бы прячут от них. И народу не с кем сравнивать плохого певца, только с таким же плохим. И не с чем сравнить некрасивое пение, а только с таким же некрасивым.

- А с чем бы вы могли сравнить пение рядового певца или певицы, которых возносят за то, что они более менее правильно поют, и за это им хотят воздать особый почет?   

- Я сравнил бы пение такого певца или такой певицы с  работой рядовой водительницы троллейбуса. Если симпатичная девушка работает водительницей троллейбуса и водит троллейбус так, что ни разу не наехала на столб и ни разу никого не задавила… Это хорошо. Но в этом нет ничего уникального, так и должно быть. И этого недостаточно, чтобы, например, дать ей Нобелевскую премию.       

- А с чем бы вы могли сравнить талант и уникальность каждого таланта?       

- С красотой красивой девушки, которая если есть, то есть, а если ее нет, то ее нет. И если девушка родилась некрасивой, горбатой, кривоногой и хромой, с длинным носом, то как ты ее ни одевай, во что ее ни ряди, она останется такой, какая есть. И если ты назовешь ее королевой красоты, она все равно ею не станет.  

- Анатолий, вы, можно сказать, универсальный певец, широкого профиля. А есть певцы узкого профиля. Которые, например, поют только народные песни, и ничего другого уже не воспринимают и знать не хотят, ни эстрадные песни, ни тем более иностранные, на иностранных языках. Или есть певцы, которые поют только эстрадные песни, в том числе иногда и иностранные, а народные терпеть не могут. А вы поете всё! В том числе и иностранные песни.       

- У нас раньше, в советское время, в 60-70-х годах был такой певец – Эмиль Горовец, прекрасный тенор. Он пел иностранные эстрадные песни, что тогда в общем-то не приветствовалось.   

- Но он пел их на русском языке. Я помню. «Ла лели», то есть «Тюльпаны»:   

Ла лели, ла лели,

Вот слово придумать сумели.      

В школе-интернате, где я училась, ребята в радиорубке все время заводили эту песню во время школьных перемен, и мы с подружками танцевали под эту песню или просто стояли у стеночки и слушали ее. 

- А до Эмиля Горовца у нас был певец Глеб Романов. Он тоже пел иностранные песни.      

- А кого из них вы знали лично?  

- Глеба Романова я боготворил на расстоянии. А с Эмилем Горовцом виделся и разговаривал однажды. Но я был такой робкий, такой стеснительный и застенчивый, что не мог выразить ему свой восторг, который он вызывал во мне своими песнями. Мне очень нравился его красивый голос, его тембр. Я записывал на магнитофон его песни, магнитофон был на батарейках, я везде таскал с собой этот музыкальный ящичек, даже брал его с собой на речку, приходил туда, ставил его на берегу рядом с собой, включал и наслаждался прекрасным пением Эмиля Горовца. Кроме того я бывал на его концертах.    

- А как вы познакомились с Эмилем Горовцом?   

- Я познакомился с ним случайно, в Москве, на Садовой Кудринской улице, около музыкального комиссионного магазина, где тусовались разные музыканты. Он уже собрался уезжать из нашей страны в Америку и хотел кому-то продать свою аппаратуру, чтобы не везти ее с собой. Мы стояли (случайно оказались) с ним рядом, и он спросил у меня, кому бы продать аппаратуру. И мы разговорились с ним. Но я был такой стеснительный, что даже тогда не сказал ему, как я люблю его голос и его пение. И сейчас очень жалею об этом.      

- Чтобы петь песни на иностранных языках, певцу обязательно знать эти языки или не обязательно?           

- В общем-то любой профессиональный певец может спеть любую иностранную песню, даже если не знает языка, на котором она написана. Это не трудно… Но все же лучше, если ты знаешь тот язык, на котором поешь, если ты владеешь им, как своим родным. В этом смысле для меня образец певица Катарина Валенте. Она была наполовину испанка, наполовину немка, на четверть француженка… И знала все языки, на которых пела. И если пела на французском, то в это время была француженкой, если пела на немецком, то в это время была немкой, а если пела на испанском, то в это время была испанкой…           

- Вас в свое время оценили такие выдающиеся дирижеры эстрадных оркестров, как Олег Лундстрем и Эдди Рознер… еще до того, как это сделал Леонид Утесов. Они приглашали вас работать в свои оркестры…         

- Когда мне было 20 лет или 21 год, я приехал к своей тете в Киев, погостить. А в Киеве в это время выступал с гастролями оркестр Эдди Рознера, тогда самого популярного эстрадного оркестра в нашей стране. Я пришел к Эдди Рознеру и, что называется, показал ему себя. Спел песни из своего репертуара, русские и иностранные. Он проявил ко мне искренний интерес и хотел взять меня в свой оркестр. Но я тогда учился в инязе и не решился бросить свой институт. Я помню, Эдди Рознер свободно говорил на немецком языке, и я разговаривал с ним не только по-русски, но и по-немецки. Кстати, вторым дирижером и аранжировщиком в оркестре Эдди Рознера тогда был замечательный музыкант, композитор Алексей Мажуков, с которым я до сих пор поддерживаю отношения. 

Через год я познакомился с Олегом Лундстремом. И тоже вызвал у него большой интерес. И он тоже предложил мне работать у него в оркестре. Сказал, что я мог бы там петь. Но я тогда заканчивал уже 4-й курс иняза. И подумал, что мне надо сначала закончить институт… и как-то не подумал о том, что я мог бы закончить его и заочно. Если бы я раньше ушел на эстраду, не в 30, а в 20 лет, и поработал в таких оркестрах, у Эдди Рознера или у Олега Лундстрема, я бы набрался опыта, я прошел бы хорошую школу… И моя творческая судьба сложилась бы иначе. Но что теперь говорить об этом? Как говорится, каждый сам делает свою судьбу, и у каждого своя планида.  

- Когда прекрасному певцу не дают пробиться к слушателям, затирают и зажимают его, то таким образом обижают не только этого певца, но и слушателей. Их лишают радости слушать красивый голос, красивое пение. Им навязывают совсем других – часто плохих - певцов с дурными голосами и не понимают, что таким образом не только портят у них вкус, но и лишают их радости слышать прекрасного певца, отнимают у них эту радость, у большого, широкого круга людей.   

- Голос действует на подсознание. И когда люди слушают плохих певцов, которых им навязывают средства массовой информации, то они постепенно привыкают к ним, и у них перепрограммируется сознание, и они перестают воспринимать хороших певцов как хороших. И этим певцам требуются определенные усилия, чтобы достучаться до их сердец. 

- Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь показательный случай из своей артистической практики.     

- Был такой случай… Я приехал в Саратов в составе большого коллектива артистов. Он назывался «Брянские петухи». Мы выступали в Доме офицеров, на праздник 9 Мая. А кто-то перепутал афиши и повесил на двери Дома офицеров не ту, какую следовало повесить, и в этой не той афише был объявлен «эстрадный концерт», и люди пришли на эстрадный концерт. В зале собралось много подвыпившей, в основном молодежной публики, которая ждала развлекательной программы. И когда ведущий выпустил на сцену первым номером певицу с филармоническим голосом и с камерным репертуаром и она тоненько-тоненько запела, затянула песню Алябьева «Соловей мой, соловей…», с душой, с чувством, с коленцами, с трепетными переливами, публика в зале затопала ногами, стала свистеть, выкрикивать в адрес певицы обидные, похабные слова и орать: «Кончай бодягу! Кончай бодягу!» Певица была вынуждена уйти со сцены. Ведущий выпустил другого артиста, с оперными ариями… Его тоже освистали. И третьего, и четвертого… Концерт был на грани срыва. У меня появился какой-то хулиганский азарт. Я говорю ведущему: «Витя, я хочу, чтобы меня тоже освистали. Выпусти меня на сцену». Я выхожу на середину сцены, и прошу музыкантов убрать микрофоны и уйти за кулисы, а осветителя прошу направить на меня красный свет. И как бы для смеха начинаю своим тенором петь народную песню «Однозвучно гремит колокольчик». Акапелла. В зале воцарилась тишина. Я спел один куплет. Полная тишина. Пьяные не кричат. Я пою второй куплет и тихонько даю знак музыкантам, чтобы они принесли мне микрофон и тихонько подыграли. Мне потихоньку ставят микрофон и тихонько начинают подыгрывать на своих инструментах в ритме басановы. Я пою песню дальше, в ритме басановы. И когда песня кончается, зал устраивает мне овации. А зал огромный, на тысячу мест. Я тогда молод был. И голос у меня тогда звучал… как колокольчик. И от него, наверное, очень хорошая и сильная энергетика шла в зал и она переборола плохую энергетику зала.

- Вас очень ценил танцор Владимир Шубарин. Когда вы выступали на вечере памяти гитариста Сергея Орехова в Политехническом музее, он представил вас своему кругу друзей и сказал: «Это единственный в Москве певец, у которого такой полётный голос!»    

- Владимир Шубарин последние годы жил за границей, но умер в Москве, недавно. Это был великолепный танцор, самый лучший из всех наших танцоров, и, кстати сказать, великолепный музыкант, который (об этом мало кто знает) сам сочинял песни и сам пел их. Да как! Он был удивительно музыкален и обладал колоссальным музыкальным чутьем и талантом. Кстати, он первый сказал мне когда-то, что от моего голоса идет хорошая положительная энергетика.        

- Анатолий, что должен делать певец, чтобы не потерять свой голос, чтобы сохранять его как можно дольше?         

- Прежде всего он должен вести здоровый образ жизни, особенно это касается теноров, у которых очень нежное устройство гортани и связок. Он ни в коем случае не должен пить и курить. Тогда и сохранит свой голос до глубокой старости, как Иван Козловский, как Михаил Александрович.     

- Вы сами не пьете и не курите. И когда вы поете песню «Я не пью и не курю», на стихи Нины Красновой, от женского лица лирической героини, то вы вполне можете сказать и от своего собственного лица: я не пью и не курю…

- Совершенно верно. Клавдия Шульженко пела: «Давай закурим, товарищ мой», Марк Бернес пел: «Закурю-ка, что ли, папироску я», другие певцы пели: «Налей, дружок, по чарочке», «Заздравную чашу до края нальем»… Я принципиально не пою таких песен. Я считаю, что в этом есть скрытая пропаганда или реклама нездорового образа жизни. А я бы, наоборот, будь моя воля, ввел бы разнузданную пропаганду здорового образа жизни, без дурных привычек. Чтобы люди не пили и не курили. И умели находить  удовольствие в чем-то другом, более полезном.   

- Может ли певец нравиться всем?    

- Всем нравиться нельзя. Потому что сколько людей, столько вкусов, а на вкус на цвет товарищей нет. И когда про кого-то говорят: он нравится всем, это неправда. Потому что обязательно в мире есть кто-то, кому он не нравится - даже самый лучший и самый признанный во всем мире певец. Он может элементарно не нравиться не только какому-нибудь далекому от искусства человеку, но и своему же коллеге, который завидует ему. Очень часто коллеги не любят своих коллег как своих конкурентов в мире жестокой конкуренции. Мне в жизни часто приходилось сталкиваться с этим. Только очень талантливый человек, который знает цену сам себе и не боится никакой конкуренции, может искренне восхищаться  своим коллегой и радоваться его успехам.       

- Я знаю, что вами искренне восхищались и восхищаются многие ваши коллеги, и певцы, и музыканты, например, известная в свое время певица Алла Соленкова, замечательный певец, а позже педагог по классу вокала, профессор Сергей Давидян,  или, например, джазист мирового класса Александр Сухих… и многие представители мира музыки, о ком мы говорили и будем говорить в этом интервью и с кем судьба связала вас каким-то образом… А кроме того вас очень любят представители смежных областей искусства, поэты, писатели. Виктор Боков считает, что «лучше Толи Шамардина никто не поет». Николай Старшинов считал, что вы поете даже лучше кумира 60-х – 70-х годов Муслима Магомаева… Новелла Матвеева обожает вас голос и ваше пение… 

- Мне особенно важно мнение обо мне тех людей, с мнением которых я особенно считаюсь.

- Ваши слушатели говорят и пишут, что вы греческие песни поете как грек, немецкие – как немец, английские – как англичанин, японские – как японец, итальянские как итальянец. То есть вы в этом смысле – как Катарина Валенте. А вам приходилось встречаться с кем-то из зарубежных певцов мирового класса? 

- Приходилось. С моим кумиром Клаудио Вилла. Много лет назад он приезжал на гастроли в Ленинград, где я тогда жил и учился в аспирантуре. Я пошел на его концерт. И после концерта познакомился с ним. Я зашел к нему за кулисы. Выразил ему свои чувства, свое отношение к нему, свое преклонение перед ним. Он пригласил меня в свою гримёрную комнату. Я говорил с ним на итальянском языке. И напел ему один куплет песни из его репертуара. Он очень хорошо отозвался о моем голосе. Сказал, что я пою как настоящий итальянец и владею стилем бельканто как далеко не каждый итальянец.     

- Многие слушатели сравнивают вас с Клаудио Вилла. А некоторые – с Карелом Готом. То есть все ставят вас в один ряд с самыми лучшими не только нашими отечественными, но и мировыми певцами.    

- Да. Поэтому я, будучи от природы человеком не тщеславным и не амбициозным, могу считать себя счастливым и считать, что моя судьба сложилась нормально.    

- А Вы можете вспомнить и рассказать какой-нибудь особый случай, когда вы испытали на себе любовь ваших слушателей к вам?   

- В 1976 году я выступал перед зэками, в одном поселке, где они жили на вольном поселении, во Владимирской или в Ивановской области. Я приехал туда на своем стареньком автомобиле, на «Жигулях». Выступал в местном клубе. Он был переполнен народом. Многих туда не пустили, и они стояли у открытых дверей и на улице и слушали меня, разинув рты. Дело было летом. После концерта я выхожу из клуба, иду к своей машине, а она – вся-вся, сверху донизу, в цветах, в ромашках. Зэки, пока я пел, могли выбить стекла у моей машины, помять бампер, нахулиганить, а они… украсили мою машину ромашками, всю-всю… В знак благодарности мне за мой концерт. И сказали мне: «Молодец, мужик! Хорошо поешь!» Это было так трогательно. Я этого никогда не забуду. 

Или был еще такой эпизод в моей практике. Я приехал с группой артистов в Подольск. Выступал там в общем концерте, номером. Спел несколько песен. И после концерта ко мне подходит одна женщина со своим маленьким - лет семи-восьми -  сыном и говорит мне: «Мой сын Володя послушал вас и сказал: «Нет такой оценки, которую можно было бы поставить этому певцу за его голос…».   

Из таких случаев и эпизодов складывается отношение людей ко мне. И их хорошее отношение ко мне для меня значит больше, чем плохое отношение ко мне каких-то худсоветов, на которое я смотрю как на издержки моей профессии. 

- А это правда, что для того, чтобы народ запомнил какую-то песню и запел ее, она должна звучать по радио и телевидению минимум четыреста раз в год в течение многих лет? А если она прозвучит в год два-три раза или даже десять раз, ее никто не будет знать?     

- Не секрет, что существует определенная частотность, с которой песня должна звучать в эфире, чтобы люди запомнили ее. Даже чтобы люди запомнили название шампуня «Нивея» или молока «Милая Мила», оно должно мелькать в телерекламе каждый день десятки раз… Всему нужна раскрутка. Само по себе ничто не становится известным и знаменитым и популярным. Ничто и никто.     

- А мне кажется, что талантливому человеку не нужна слишком уж большая раскрутка, чтобы люди заметили его и запомнили и полюбили. Ему хватит и маленькой раскрутки.  Это бездарным и бесталанным нужна большая, потому что они никому не нужны, поэтому спонсоры вынуждены вкладывать в них огромные деньги, сотни тысяч долларов, чтобы насильно навязать их публике, заставить публику хотя бы имя их запомнить, чтобы оно хоть кому-то запало на экран мозга, а потом вложить в них еще миллионы долларов, чтобы заставить публику считать этих бесталанных звездами первой величины. Вы выступите где-то в Костроме один раз, и вас публика даже через двадцать пять лет будет помнить, потому что вы талантливы и неповторимы. А бесталанные будут каждый день по нескольку раз выступать по радио и по телевизору в течение большого периода времени, а стоит им исчезнуть на месяц по технической причине, и все тут же забудут их,  как будто их и не было.

- Я тоже считаю, что талантливого человека поддержать легче, чем бесталанного, стоит хоть немного поддержать его и хоть немного помочь ему, и будет толк. А бесталанного сколько ни поддерживай, сколько ему ни помогай, это всё бестолку, он все равно не станет тем, кем ему не дано стать. И вкладывать деньги в раскрутку бесталанного человека – это всё равно, что сыпать их в худой карман. Хотя бог его знает, я не спец в шоу-бизнесе.

- Анатолий, а вы не пробовали во время своих выступлений по радио, в открытом эфире, бросить клич менеджерам и спонсорам, чтобы они помогли вам организовать платные концерты и выпустить диск или кассету?    

- Бросил я как-то такой клич по программе «Москва и москвичи», которую вел Павел Морозов. Я представлял там в открытом эфире свой музыкальный альбом «Время нежности» и сообщал слушателям, что его можно приобрести в японском ресторане «Саппоро» на проспекте Мира, 16, где я тогда пел иногда по вечерам. И что же? Вечером того же дня, когда я пел в ресторане, на четвертом этаже, японские и прочие иностранные песни, ко мне подошел метрдотель и сказал, что меня спрашивает и ждет внизу посетительница, которая слышала меня по радио. Я подумал: «Вот на ловца и зверь прибежал! Может быть, эта женщина менеджер или спонсор, которая хочет предложить мне свои услуги? Или это, на худой конец, какая-нибудь моя поклонница, которая хочет купить мою компакт-кассету? Может быть, даже оптом?» Я спустился вниз, рассчитывая увидеть приличную даму из бальзаковского романа, из высшего света, милостивую покровительницу. И увидел какую-то немолодую, обтрепанную бомжиху с котомкой за плечами, а рядом с ней молодую бомжиху, точную внешнюю копию этой немолодой, ее дочку, как потом выяснилось. Они сказали: «Ой, вы знаете, мы услышали вас по радио и поняли по вашему голосу, что вы  очень добрый человек. И мы решили прийти к вам в ресторан, по адресу, который вы назвали.  Мы сами не тутошние, мы приехали в Москву издалека, из Хабаровска… Нас по пути обворовали. Нам не на что жить. И негде ночевать. Мы хотели попроситься к Кобзону, переночевать у него, но нас к нему не пустили. Мы хотели попроситься к Пугачевой, но и к ней нас не пустили. И мы пришли к вам. Можно нам у вас переночевать? А еще лучше пожить несколько дней, пока мы не найдем себе пристанища и работу?» Я говорю: «Да у меня негде ночевать. У меня в однокомнатной квартире живут сын с женой и ребенком… У меня у самого угла нет, я снимаю комнату…» Не знаю, поверили они мне или не поверили, но они сказали: «Тогда, может быть, вы поможете нам деньгами? Дадите нам на первый случай хотя бы тыщу рублей?» Вот такой казус произошел. Некоторые думают, что все певцы - богатые люди, что у них денег куры не клюют, что если Кабзон и Пугачева обеспеченные, то и Шамардин такой же.           

И еще одна смешная история произошла у меня в связи с этим. После того, как я по радио обратился к своим потенциальным спонсорам. Мне позвонила некая дама и сказала, что ей и ее мужу очень понравился мой голос, и что у них есть своя фирма, и они готовы стать моими спонсорами, и пообещала: мы всё-всё для вас сделаем, и поможем записать вам песни в хороших студиях, и поможем вам выпустить новые кассеты… давайте встретимся с вами и обсудим всё это. Мы договорились встретиться с ней в метро на станции «Сухаревская». Встретились. Она была в поношенном пальто и не произвела на меня впечатления преуспевающей предпринимательницы, этакой «новой русской», но я подумал, что, может быть, она маскируется под небогатую женщину, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Или просто не любит одеваться с шиком, не любит пускать кому-то пыль в глаза, выпендриваться. В Германии все богатые люди одеваются более чем скромно. Наши бедные одеваются намного лучше. Я подарил ей свою кассету. А она и говорит мне: «Вы знаете, случилось несчастье - нашу фирму подожгли, и она сгорела. И нам с мужем нужно время, чтобы восстановить ее и подняться на ноги. Не дадите ли вы мне рубль на метро или жетон, на обратную дорогу?»     

Вот такие «спонсоры» у меня объявляются. А другие пока не попадались. Ау, благодетели, где вы?

- Анатолий, вы знаете все языки, на которых поете. И японский – тоже?     

- Японского языка я не знаю, за исключением каких-то отдельных слов. Например, «хай», что значит – да. Мне пришлось несколько лет работать в японском ресторане «Саппоро» в Москве. Туда меня пригласил сам президент фирмы «Ниссо Бойки», Ташибана-сан, после того, как услышал меня на одном из концертов в ЦДЛ. И я на слух разучил японские песни и пел их для гостей. А гостями «Саппоро» были разные «новые русские», крутые ребята, бандиты, бизнесмены, предприниматели,  известные политики, артисты, певцы, дикторы телевидения... Например, Дмитрий Дибров, Евгений Киселев с канала НТВ, девушки телевидения, которые объявляют погоду,  Валерия Новодворская и Константин  Боровой, Лев Лещенко, Олег Газманов с сыном, уже не маленьким мальчиком, а взрослым юношей… Со всеми я общался. И все с удовольствием слушали экзотические для России песни в моем исполнении. Японцы думали, что я знаю японский язык, настолько чисто я на нем пел, и подходили ко мне, улыбаясь, и жали мне руки и долго-долго что-то говорили, уверенные в том, что я понимаю их. А я только время от времени кивал головой, как японский болванчик, и говорил: «Хай, хай». А вообще, я считаю, песни народов мира обогащают певца, не в материальном, а в моральном и духовном плане.

- Раньше, в советское время, одним из условий успешной карьеры певца было наличие советских гражданских песен в его репертуаре. А сейчас – наличие блатных и матерных.  

- Я никогда не пел гражданских песен, чтобы снискать этим  расположение ко мне официальных лиц, и не пою блатных и матерных, чтобы снискать себе этим расположение каких-нибудь «новых русских» или толпы. Ни гражданские, ни блатные песни мне не по голосу, не по вкусу и не по характеру. Они не в моем стиле. Бывали случаи, когда в японском ресторане подвыпившие крутые ребята заказывали мне блатные песни и обещали хорошо заплатить, если я спою их, а в противном случае побить меня. Но я все равно не пел таких песен. И ни за какие деньги не буду петь то, что не хочу, то, что мне не нравится.

- Вы по натуре оптимист? Никогда не жалуетесь на судьбу и на жизнь.   

- Да. И я всегда и всем на вопрос: «Как идут твои дела?» - отвечаю: «Хорошо!» Даже когда они идут у меня плохо.  И недавно я вычитал в одной газете, что тибецкая медицина основана как раз на этом принципе и считает, что надо всегда говорить себе и людям: «У меня всё хорошо!» - И тогда всё и правда будет хорошо. Ты создашь своими словами светлую, положительную ауру вокруг себя, сквозь которую к тебе не сможет проникнуть извне черная аура. Ты сам себе придашь сил и защитишь сам себя от всего плохого. И ни в коем случае никогда не надо говорить: «У меня всё плохо…». Иначе всё и правда будет плохо. Не зря говорится: «Не говори, что у тебя всё плохо или что у тебя всё будет плохо, а то накаркаешь это сам себе». Поэтому я надеялся, надеюсь и буду надеяться на лучшее. Чего и всем желаю.

- В чем, по вашему мнению, вред бездарных певцов, то есть занимающихся не своим делом?   

- В том, что они портят вкус у слушателей, приучают их к своему бездарному пению, перепрограммируют их сознание, действуя на их подсознание, и превращают всех слушателей в бездарных слушателей. Которые не могут отличить хорошее от плохого и которым плохое начинает казаться хорошим, а хорошее плохим. Когда-то портной сшил мне штаны. И сшил их неправильно, так, что ширинка располагалась ниже, чем нужно. И эти штаны было невозможно носить. Как в частушке:  

Эх, мать, моя мать,

Как же хрен-то вынимать?  

Их можно было надеть только до половины бедер. Конечно, если ввести моду на штаны такого покроя, то они будут казаться криком моды и будут нравиться кому-то… Но все же это не штаны.  

- Иногда бездарные люди бывают очень трудолюбивы и достигают в какой-то сфере, в том числе и в сфере искусства или науки того, чего хотят.  

- Бездарный  человек иногда компенсирует отсутствие у себя таланта невероятным трудолюбием и усердием. И в результате пробивается из пешек в дамки. Таких очень много и в искусстве, и в науке, поэтому там и возник бездарный электорат, которому нравится все бездарное, а даровитое они не приемлют. У Василия Шукшина есть рассказ «Врезал» как раз на эту тему. Там мужик-недоумок издевается над профессором, талантливейшим человеком, пытаясь унизить его. А тот взял и врезал ему, чтобы не издевался.

- Раскрутка и навязывание серости средствами массовой информации влияет больше всего на наивных молодых людей, у которых еще не сложился свой вкус и которые доверяют средствам массовой информации и всякой рекламе…  

- Да, и на них это больше всего и рассчитано, и именно на них это влияет особенно сильно, особенно если талантливое замалчивать или представлять как нечто устаревшее, неинтересное и ненужное. 

- Вы не любите гражданские песни…   

- Только в том смысле, в каком у нас принято считать их таковыми. Я  считаю, что гражданские песни должны способствовать гражданскому миру, а не наоборот, - если они призывают всех к воинственности и агрессивности, то это антигражданские песни, и вот их-то я и не люблю. Такие песни, после которых человеку хочется схватить палку и ударить кого-нибудь палкой по голове или схватить автомат Калашникова и кого-нибудь убить… Песни о любви я тоже далеко не все люблю. Есть среди них очень пошлые, с пошлыми словами и пошлой музыкой, звучащие в пошлом исполнении. Я люблю такие песни, как, например, «Песнь моя летит с мольбою», – это гениальная серенада Шуберта, слова которой гениально переведены с немецкого языка на русский и одинаково прекрасны и на немецком языке, и на русском. 

- А как вы считаете, должны быть певцы с посредственными голосами?     

- Конечно, должны. Чтобы «оттенять совершенство» своих коллег. Но посредственных певцов не должно быть чересчур много. Или они должны быть равномерно рассредоточены по разным точкам страны, не скучиваясь в одном месте. Тогда они могут очень выразительно прозвучать даже на фоне блестящих певцов. А вообще каждый должен занимать свое место под солнцем. Плачидо Доминго не должен мотаться по колхозам, для этого есть другие певцы, не обязательно плохие, а даже и очень хорошие, но не такие, как Плачидо Доминго, который должен выступать в лучших залах мира. Как говорится, не всем певцам петь в Ла Скала и в Большом театре, и не всем балеринам там танцевать.   

- Вы назвали своих косвенных учителей – певцов, которые служили для вас некими образцами, эталонами и у которых вы учились петь. А можете вы назвать какого-нибудь не косвенного, а конкретного педагога, который чему-то научил вас? Допустим, в училище имени Шнитке? Кто там обучал вас вокалу? Не Клаудио Вилла? Не Карел Гоот? Не Мария Каллас? Не Катарина Валенте?  

- В училище меня обучала вокалу педагог Валерия Алексеевна Пагосова. Правда, я пришел в училище уже в зрелом возрасте, после пятнадцати с лишним лет работы на эстраде, и меня вроде бы уже нечему было учить, я был уже готовый, сложившийся певец, то есть уже ученый в своем деле, а ученого учить – только портить. Но все же она открыла мне кое-какие секреты, приемы и тонкости искусства вокала: как лучше распеваться перед выступлением, как правильно брать дыхание, как разогревать и не надсаживать связки, как беречь голос, какой режим соблюдать. И до сих пор я поддерживаю с ней отношения, перезваниваюсь с ней, советуюсь в чем-то, она что-то подсказывает мне. Певческое дело такое – в нем нет предела совершенствованию. Кстати, она высказала когда-то удивительную и очень ценную мысль о том, что певец, особенно тенор, не должен слишком много увлекаться женским полом и предаваться любовным утехам, проще говоря, он должен как можно меньше заниматься сексом, а перед выступлениями вообще не заниматься этим, чтобы не расплескивать свою энергию и чтобы голос у него звучал лучше, сильнее, наполненнее, звонче, ярче, эмоциональнее, чувственнее и темпераментнее.   Она гордится, что я – ее ученик. Есть у нее и еще один ученик, которым она гордится, он учился у нее до меня. Это известнейший ныне певец, солист Большого театра Владимир Редькин.    

- Вам приходилось встречаться и еще с одним итальянским певцом – Гуальтиеро Мизиано. Расскажите об этом.    

- Итальянский певец Гуальтиеро Мизиано жил у нас в стране в советское время. Он обладал удивительным голосом и был очень популярен, но при этом был так скромен, что, наверное, сам не сознавал, какой он певец. Я познакомился с ним в конце 70-х годов,  в Кунцеве, недалеко от Олимпийской деревни, в ресторане. Он пришел туда перекусить. И я пришел туда поужинать. Я сказал ему, что я его поклонник. Он показал мне пластинку певца Бруно Вентурини со своей аннотацией к ней. Я сказал ему: «Гуальтиеро, я слышал этого певца, в Ленинграде, в 1970 году. Вы преклоняетесь перед ним. Но перед вами он - просто начинающий, ничего собой не представляющий и банальный певец с банальным голосом. А у вас голос редчайший. Такого второго певца, как вы, даже в Италии не встретишь. Там есть Карло Бутти, Клаудио Вилла… и вы. К ним же я отношу и вас». Он страшно удивился. Он не считал себя выдающимся певцом. И не сознавал, какое место он занимает в искусстве. У Мизиано было очень много поклонников в СССР, по всей стране. Тогда у нас не было такого большого наплыва певцов, как теперь. Я многое взял из его репертуара. И с удовольствием пел и пою его песни… У меня есть его записи.     

Он был инвалидом, у него не было кистей рук, и что-то такое неблагополучное было с ногами. Но об этом, пожалуй, не надо говорить. При всем этом он был очень жизнелюбивый и оптимистичный, то есть очень сильный и мужественный человек. Сейчас уже мало кто помнит его. Но я помню.       

- Вас ценил такой прекрасный певец и композитор, как Евгений Мартынов… Вы были хорошо знакомы с ним?  

- Да. Мы были очень хорошо знакомы с ним. Встречались то на радио, то на каких-нибудь концертах. Вместе сидели в зале и слушали разных певцов, которые пели его песни. Софию Ротару, эстонского певца Яка Йолу. Делились своими впечатлениями о них…    

- И что вы можете сказать о Евгении Мартынове?    

- Он был очень светлый и очень искренний человек. И чрезвычайно талантливый. И не только как композитор, но и как певец, он был настоящий голосовой певец. И хотя считался композитором, по своей профессии, а не певцом, но у нас даже среди очень хороших певцов нет таких, каким был Евгений Мартынов. Он был лирик в высочайшем понимании слова. Я так любил его песни, что пел их в своих концертах. Ему нравилось, как я пою…      

Один раз он сказал мне: «Тухманов написал замечательную песню для Софии Ротару. «Я, ты, он, она – вместе целая страна». А я сказал: «А по-моему, эта песня проходная, так себе. Другие у него намного лучше». А он сказал: «Толя, ты ничего не понимаешь. Это песня – паровозик, которая тащит за собой все другие песни, как вагоны, весь состав». Так я узнал от него, что у певца должны быть   песни-паровозики, на которых он может далеко уехать.        

- Когда в моду стала входить попса, и у него начался как бы спад популярности, он сильно переживал это?   

- Да. Он был очень раним и очень тяжело переживал, когда на эстраду полезла попса, а его песни стали как бы не в моде, стали отодвигаться на задний план и уже не пользовались у молодежи такой популярностью, как раньше. Он воспринимал это драматически и даже трагически. Хотя разве какая-то попса может конкурировать с песнями Евгения Мартынова и вообще с настоящим искусством? Моды приходят и уходят. А настоящее искусство остается. И если бы он пожил подольше, он бы понял, что никакая попса его не забьет.   

- А правда, что он выпивал в последние годы?    

- По-моему, это слухи, которые ничем не подтверждаются или сильно преувеличены. По крайней мере я видел его всегда трезвым.  И если человек так много записывается на радио, на телевидении и так много выступает везде, как он, то ему просто некогда пить. И если человек пьет, он не может так прекрасно петь, так свежо и хорошо звучать, так цветуще выглядеть и так много работать, как он.

- С кем из певиц советского времени вы поддерживаете отношения?

- Со Светланой Рязановой, например, которая когда-то прославилась песнями «Цветочница Анюта» и «Белый танец». Мы иногда перезваниваемся с ней. Я говорю ей: «Послушай меня по радио, я буду выступать там-то во столько-то часов». А она говорит мне: «Послушай меня по радио…» Мы делимся с ней какой-то полезной для артистов информацией. Приглашаем друг друга на концерты. Она была на моем концерте в Комитете Мира и Согласия.  

А с некоторыми певицами я не то чтобы поддерживаю отношения, но встречаюсь иногда на каких-то вечерах, и мы приятно общаемся. С Зинаидой Кирилловой, которая раньше часто выступала по радио и которую иногда даже принимали за Людмилу Зыкину. С кем еще? С Маргаритой Суворовой… С ней мы когда-то вместе записали мою пластинку-миньон с греческими песнями «Текилла» и другими. Я пел, а она подпевала мне вторым голосом. Обычно я сам себе подпеваю всеми голосами, накладываю один голос на другой, а на той пластинке она помогает мне. Из новых певиц я поддерживаю отношения с Еленой Калашниковой, которая поет песни Бокова. Я надеюсь, что когда-нибудь она споет и мои песни, написанные от женского лица, например, на стихи Нины Красновой.

- Певцы без голосов, в том числе и барды сейчас вытеснили со сцены настоящих певцов и заполонили собой эстраду, и публика смотри на них и думает: вот настоящие кумиры! У публики изменился вкус, изменилась ориентация.

- Многие современные слушатели обращают внимание на певца не по тому, насколько он талантлив, а потому, насколько он раскручен, смотрят: ага, раз он раскрученный, значит он хороший, а если не раскрученный, значит – плохой. И идут на концерт, например, какого-нибудь раскрученного барда, и слушают его с удовольствием, даже если у него нет красивого льющегося голоса и даже если он поет не в тон и у него все ноты – идут мимо, и ни одна  не попадает куда надо. Но зато вокруг него поднят такой шум, такой ажиотаж... Певцам с настоящими голосами это, по меньшей мере, странно – странно такое внимание публики к этим бардам.       

- Многие наши барды подражают Высоцкому и думают, что станут такими же, как он: мол, у нас нет голосов, но и у Высоцкого не было голоса, одна хрипота, а он вон какой знаменитый и популярный, вот и мы такими можем стать…    

- Пример Высоцкого многих вдохновляет. Но примитивно считать, что Высоцкому легко подражать. У него была хрипота, но какая… Можно сказать, фирменная. И нельзя сказать, что у него не было голоса. У него был глубокий бас, данный от природы бас с хрипотой, уникальный на самом деле голос, которым он виртуозно владел. И если такой голос дан от природы, то его очень трудно пропить и прокурить. Тем более басу для его голоса пить и курить не так вредно, как тенору, даже, говорят, что полезно пропустить рюмку-другую, связки от этого удлиняются, и голос становится крепче, круче  и гуще. Вообще настоящий большой талант самому в себе очень трудно погубить, для этого надо очень сильно постараться, и для этого нужно время. Но, правда, богемный образ жизни сокращает обладателю таланта жизнь. И певец, как и поэт, может погубить себя, чисто физически, раньше, чем свой талант, то есть может рано умереть. Высоцкий к сорока годам превратился в старика, в развалину, как, собственно говоря, и Есенин, и умер, не успев лишиться своего таланта и успев много сделать на своем творческом поприще, и в песне, и в театре, и в кино.          

Высоцкий был очень артистичен. И у него был не просто особенный голос, который называется «гвардейским», но он был у него поставлен, вот что важно. Если бы он не был у него поставлен и если бы Высоцкий не умел правильно брать дыхание, давать опору голосу, он бы просто сорвал его, напрягая свои связки, работая на рыке и на крике. Это только со стороны казалось, что он бренчит на гитаре и поет, как придется. Не-ет. Он очень искусно владел своим голосом. И его хрипота – тоже была искусна. Да и слух у него был отменный. И подражать Высоцкому очень сложно, хотя кому-то кажется, что легко. Джигурда похож на него голосом и манерой исполнения, но все же он – не Высоцкий. И масштаб личности у него не тот. Жалко, что Высоцкий погиб раньше времени. Как говорится, «сгорел на ветру». Но люди такого типа не рассчитаны на долгожитие.   

- Высоцкий считался опальным бардом. Но был ли он на самом деле таким уж опальным, если ему было позволено выступать по всей стране со своими песнями и все до единой они были записаны и сохранены для современников и потомков (ни одна песня из его репертуара не пропала) и если его никуда за них не выслали и не услали и если ему еще было позволено играть в театре на Таганке самые главные роли и сыграть много таких ролей и еще позволено было сниматься в кино и сняться в огромном количестве фильмов… И если в сорок лет он был знаменит на всю страну… Если бы он был на самом деле опальным, ему никто не дал бы раскрутиться, его бы тихо заткнули, и всё.  А имидж опального барда был ему только на руку и привлекал к нему особое внимание и особые симпатии советских граждан.    

- Я думаю, что Высоцкий на самом деле не был таким уж опальным. Да и ни одной антисоветской песни у него, если разобраться,  не было. А советские были, например, песни о войне… «Друг, оставь покурить…» Чем это не советская песня-паровозик, которая везет за собой весь состав. 

- Как говорил Евгений Долматовский: «И Андрей Белый был не такой уж Белый. И Демьян Бедный был не такой уж Бедный…»… Так и про Высоцкого можно сказать, что он не был такой уж опальный, каким считается.    

- Скорее наоборот, если сравнивать его с другими, не менее талантливыми творческими личностями. И сами наши органы безопасности любили его. И приглашали к себе на закрытые концерты, специально, чтобы послушать этого «опального» и получить удовольствие. И он с удовольствием пел для них. И в Кремль его приглашали, сам Брежнев его приглашал со своими членами правительства, и для них он пел. Они, можно сказать, покровительствовали ему…  

- …как царь Николай 1 со своими придворными - Пушкину. Но, конечно, они и присматривали за ним, по-отечески.    

- Сам, один, в одиночку, без помощи властей, человек не смог бы себя так раскрутить на всю страну, на весь СССР, как Высоцкий, да еще при своем безалаберном, богемном образе жизни. Ему, конечно, друзья помогали.      

- Но значит у него были очень влиятельные друзья.

- И слава богу.

- А что вы можете сказать вообще о бардах?    

- Вообще-то, я не люблю бардов и отношусь к ним скептически. Потому что по большому счету они – и не певцы, и не поэты, и не композиторы, и не музыканты, хотя могут немножко петь, немножко писать стихи, немножко сочинять мотивчики, немножко играть на гитаре. Они дилетанты от искусства, и рядом с настоящими профессионалами смотрятся как члены художественной самодеятельности, но претендуют на роль профессионалов, и на роль певцов, и на роль поэтов, и на роль музыкантов, и на роль композиторов и вообще – кумиров публики. Они занимают на сцене места, которые должны занимать профессионалы своего дела. И, как правило, барды все безголосы. Из бардов я признаю только Владимира Высоцкого. Он - настоящий артист. И еще я признаю Евгения Бачурина. Он – один из многих – голосовой бард. У него вокальный голос, очень гибкий, со своим тембром и с верхами. Да и сами песни у него с довольно изобретательными, не примитивными мелодиями и не с текстами, похожими на «рыбу», а с настоящей поэзией, не с какими-то ложно глубокомысленными, а глубокими стихами… Булат Окуджава, на мой взгляд, слишком унылый, минорный и однообразный, и от него исходит больная энергетика. Он был заядлый курильщик, то есть человек с больными связками. Какая же еще энергетика могла исходить от него?     

- Вы могли бы сказать, что бардовская песня – это в основном прибежище полуталантов?    

- Да. Если бы барды пели свои песни в своих компаниях, дома на кухне или у туристских костров и не лезли все поголовно на сцену, стремясь занять место настоящих профессиональных певцов, тогда пусть бы себе пели, это хорошо. Но они же лезут на сцену и хотят выступать на большой сцене как певцы… и стать кумирами миллионов, как Высоцкий. Не понимают, что Высоцкий – это феномен, особое явление, особый случай.     

- Мне вообще-то кажется вполне естественным и даже вполне обычным и нормальным делом, если поэт умеет сам петь свои стихи, как песни. Я сама все свои стихи пою и напеваю под какую-то свою музыку, когда сочиняю их, но при этом я не считаю себя певицей и не собираюсь выходить на сцену и петь их как певица. Разве что частушки – для юмора, для оживления публики. И каждый профессиональный поэт должен понимать, что он поэт, а не певец, а если он не профессиональный поэт, тогда ему тем более нечего делать на профессиональной сцене.

- Я согласен с вами.

- Анатолий, вам приходилось общаться с Шифутинским?  

- Да. В 70-е годы, когда он еще не был известным певцом, а был только музыкантом и руководителем ансамбля «Лейся, песня». И один раз он сильно выручил меня. Он тогда работал в Тульской филармонии. И я там работал. И по просьбе министерства я должен быть пройти переаттестацию и доказать худсовету, что я заслуживаю ставку певца, которую я имел. Для этого я должен был выступить перед худсоветом, спеть несколько песен. Я обратился к Михаилу Шифутинскому и его ребятам с просьбой саккомпанировать мне во время моего «концерта». Они согласились. Я раздал им ноты своих песен, «Гитары любви» и др., с партиями для каждого инструмента, чтобы они могли порепетировать. А они сказали: «Мы не будем репетировать. Будем играть прямо с листа». Поставили перед собой пюпитры, положили на них ноты. Шифутинский сел за рояль, махнул рукой музыкантам, они крикнули барабанщику: «Володя, давай молоти!». И от начала до конца сыграли по нотам мои песни, без всякой предварительной подготовки… И сделали это блестяще! Шифутинский играл на рояле. Я еще отметил про себя и удивился: «Какой великолепный музыкант! Изумительный музыкант!» Худсовет утвердил мою ставку. А потом уже, через несколько лет, Шифутинский уехал в Америку… Стал выступать как певец. В новом качестве. А я знал его еще тогда, когда он не был певцом, а был музыкантом, руководителем ансамбля «Лейся, песня».

- А об Эдуарде Хиле вы что можете сказать? Который когда-то дал вам хороший совет, как надо добиваться расположения слушателей?      

- Хиль - настоящий голосовой певец. Профессионал…

- Анатолий, вы не принадлежите к тем певцам, которые где-то тусуюся… и, так сказать, группами входят в эстраду, как поэты, которые группами входят в литературу.   

- Я певец-одиночка, дикий. Я не числюсь ни в каких обоймах и ни в каких союзах и концертных организациях. И существую отдельно от всех, сам по себе. Я и в Германию, и в Грецию ездил сам по себе. Без помощи Москонцерта или какой-то другой организации. В частном порядке. По линии собственной лавочки. Я люблю быть независимым и самостоятельным. И никому и ничем не обязанным.

- Анатолий, вам некоторое время приходилось работать певцом в ресторанах Москвы, вынужденно, не от хорошей жизни, конечно. И вот что интересно: вы могли бы пристраститься к вину и водке и вообще спиться, как многие певцы и музыканты, которые работали в ресторанах.  Но оказались очень сильным человеком, хотя внешне не производите впечатление такового. Чем вы сами объясняете то, что вы оказались сильным по отношению к спиртному?    

- Да просто я всю жизнь воспринимал спиртное как нечто невкусное. Водка – горькая, вино – кислое, тьфу…   А раз все это для меня не вкусное, то меня к нему никогда не тянуло и не тянет. И оно меня не радует и не веселит, как кого-то, меня радует что-то другое в жизни.     

- Спиртное приводит человека в состояние опьянения. И некоторым  нравится само это состояние.      

- Мне оно не нравится, как и само спиртное. Я не нахожу в нем ничего хорошего, никакого кайфа. Оно мне даже мешает. Я люблю испытывать все ощущения в их чистом, естественном  виде. И я совершенно равнодушен и к вину, и к водке. Как и к папиросам и сигаретам. Я даже никогда не пробовал курить. И мне не приходилось преодолевать себя, чтобы не закурить и не выпить. Мне просто никогда этого не хотелось и не хочется. Мне это всё неинтересно. К тому же для певца всё это и вредно. Не только для певца, но для певца – особенно. Я понаблюдал за певцами и могу сказать, что за всю свою жизнь я не встречал ни одного курящего певца с красивым голосом и ни одной певицы. Если даже голос у певца или певицы от природы был красивым, то потом быстро терял свои красивые качества, если не пропадал совсем, и тому есть немало примеров, которые нет надобности приводить. Их все знают. Стоит человеку неделю покурить, войти во вкус, и голос у него уже не тот. А если курить регулярно в течение многих лет, голос становится плоским и грубым, без обертонов, без нюансов и оттенков, без красивого тембра, голосовые связки становятся больными, а больные связки не могут издавать красивых, а тем более божественных звуков.

- Каким должен быть голос певца, кроме того, что красивым?  

- Он должен быть не просто красивым, а сексуальным, сексуально окрашенным, волнительным, охмурительным, с верхами, с низами и с плотной серединой. И у певца, и у певицы. Такими у мужчин бывают тенора, лирические баритоны, а у женщин - меццо сопрано, грудные голоса, а, например, писклявые женские голоса, да еще выхолощенные, бестембровые, как у Жанны Агузаровой, на мой взгляд, объективно не могут быть такими. Голос не должен резать слух, бить по барабанным перепонкам, оглушать слушателей, он должен как бы охмурять… Такой голос был, например, у Карло Бути. Тенор, переходящий в баритон, с высокими верхами, с низкими низами и плотной серединой, голос, состоящий как бы из трех голосов.

- У вас  очень разнообразный голос, при разнообразном же репертуаре. Когда слушаешь ваш концерт, возникает ощущение, будто там участвуют разные певцы, а не один. Каждый ваш концерт похож на парад разных певцов, парад звезд.  

- Мне говорили такое. Бывают хорошие певцы, но однообразные… Их нельзя долго слушать. Слушатели могут заскучать или задремать.       

- А какие из песен о любви вы считаете самыми охмурительными?   

- Танго. Я люблю танго. И слушать в исполнении первоклассных певцов, и петь сам. Танго, если кто понимает, – самый охмурительный вид песни, он требует обволакивающего тембра голоса и позволяет певцу показать себя в полном блеске… Я когда-то очень любил заводить пластинку Рашида Бейбутова… Вот кто умел охмурять слушателей своим голосом. А потом на смену таким певцам пришли попсисты, с грубым проявлением сексуального начала, без всяких нюансов: бум-бум-бум… трах-тарарах!

- А у кого из современных певцов самый охмурительный голос? По вашему мнению?  

- У Хулио Эглесиаса. И не только по моему мнению. У него голос небольшой, но «приятности необычайной», в отличие от голосов необычайной «противности». У него тенорок с баритончиком. Божественного тембра. И в голосе чувствуется сексуальная окраска, очень благородная. Хулио Эглесиас – бабоукладчик. Так его называют в мире музыкального искусства. Он любую женщину, образно говоря, может уложить своим голосом.     

Из наших певцов очень охмурительный голос был и есть у Владимира Трошина. Лирический баритон. С потрясающе красивым тембром. Такой располагающий к себе голос. Интимный голос, даже в песнях не о любви. Я еще в школе с удовольствием слушал его.

Певцам с такими голосами не надо прыгать и бегать по сцене и кувыркаться через голову, чтобы понравиться публике. Они этого и не делают.  

- Анатолий, а в какой аудитории вам лучше выступается? В мужской или в женской?    

- Конечно, в женской. Все тенора любят женскую аудиторию. И я подозреваю, что не только тенора, но и баритоны. Но особенно тенора. Я сужу об этом по себе. Если певец выходит на сцену и видит, что в зале нет дам, то у него всё вдохновение выступать пропадает, и даже голос может сесть и потерять свою полетность или станет постным.     

- Певец как бы должен соблазнять дам своим голосом, как  итальянцы, когда они поют серенады под окнами своих дам сердца, или как весенние соловьи, когда они пытаются покорить соловьих?     

- Да. Примерно так. Обязательно в зале, где он выступает, должны присутствовать дамы. И он должен как бы охмурять их своим голосом, своим искусством и чувствовать их положительную реакцию. Тогда у него поднимается настроение, и появляется вдохновение, и голос начинает приобретать особую силу воздействия на зал, подобную гипнотическому воздействию. Вообще-то, не на сцене, а в жизни, певцам соблазнять дам, чисто физически, вредно для голоса, особенно тенорам. Певец не должен расходовать свою энергию до концерта, она должна вся выливаться на присутствующих, он не должен выходить на сцену опустошенным, как бурдюк,  сексуально разряженным, иначе ему будет не интересно «соблазнять» своих слушательниц, сидящих в зале. У него будет притуплено это желание. Он должен быть наполненным и заряженным. Как правильно говорила мой музыкальный педагог Валерия Пагосова, певец может держать зал только тогда, когда он держит свой голос в яйцах. На сцену надо выходить с нерастраченной энергией. Тогда голос у тебя будет звучать намного лучше. И тебе самому будет приятнее выступать. Помню, я пел в одном зале песню на стихи Бокова «Луговая рань». В женской аудитории. Песня не шлягерная, но такая светлая и трогательная, и я так впелся в нее и такие рулады выдавал и так вошел в образ героя песни, который любит свою девушку, и с такой искренностью пел, обращаясь к своей героине:   

Не грусти, не вянь,

Я тебя люблю. -    

Что некоторые девушки, сидящие передо мной, заплакали. Я смотрю, у них по щекам слезы текут. Так же было и с песней на стихи Бокова «Вишенья, орешенья»… Эта песня доводила слушательниц до слёз. Но чтобы песня произвела такое действие, нужна была именно такая аудитория. Например, в мужской я не смог бы спеть ее так, как в женской. Перед мужиками я не смог бы спеть хорошо ни «Луговую рань», ни «Вишенья-орешенья». Например, в какой-нибудь воинской части. Там может хорошо выступить Евгений Винокур, но не я. На меня и на мой голос хорошо влияет именно женская аудитория.

- А что еще?  

- Еще на меня, как и на всякого певца, хорошо влияет не только наличие дам на концерте, но и наполненность зала. Если в зале на восемьсот человек сидят только пять, то у меня сразу пропадает настроение и вдохновение выступать, и падает эмоциональный накал. И я не могу в пустом зале хорошо петь, не могу войти в образ. Конечно, есть мастера, которые могут великолепно петь и в пустом зале, но я не обладаю такой способностью. Это уж лучше сидеть дома, один на один с самим собой и петь самому себе.

- Артисты часто чувствуют неудовлетворенность. И причины этой неудовлетворенности могут быть самые разные…    

- Одной из главных причин может быть сознание того, что он занимает не ту нишу, которую должен занимать. Образно говоря, если человек играет на скрипке как Давид Ойстрах, его нельзя использовать в качестве учителя музыки в детском саду или в школе для дебилов или в качестве участника концерта художественной самодеятельности. Талант должен соответствовать тому месту, на котором он находится, он должен соответствовать своему пьедесталу. Его нельзя низводить до рядовых людей, ставить на одну доску с ними и уравнивать во всем. Советская система любила всех уравнивать. Допустим, ты гений, а будешь стоять в очереди на квартиру вместе с каким-нибудь слесарем дядей Васей, пьяницей, и он получит квартиру раньше тебя, а ты, пожалуй, и совсем не получишь. Хотя твой вклад в развитие страны и ее культуры  не сравнить с вкладом дяди Васи.      

Сейчас, когда открыт железный занавес, музыкант может уехать за границу и там найти место, достойное его. Но плохо, когда он вынужден делать это потому, что его не оценили в своей стране.

- Анатолий, в советское время непременным условием успешной карьеры певца, при прочих условиях, было наличие у него в репертуаре песен так называемого гражданского звучания, «Хотят ли русские войны», «Бухенвальдский набат» и т. д. или песен о партии…   

- Не то чтобы кто-то подлетал к тебе с пистолетом в руке и ставил перед тобой такое условие и требовал от тебя таких песен… этого, естественно, не было, но так получалось, что без песен гражданского звучания певец не мог сделать хорошей карьеры.  Как и поэт без гражданских стихов. 

- Может быть, потому и вам не удалось (то есть вам не дали) сделать такой карьеры, что вы не выполняли это негласное условие и не пели песен гражданского звучания, потому что они не подходили под ваш характер и под ваш голос, были чужды вашей лирической сущности?

- Я раньше как-то не задумывался над этим. А теперь думаю, что да,  отсутствие таких песен в моем репертуаре в какой-то степени помешало моей карьере. Но я никогда ничего не делал из карьерных соображений, никогда не подлаживался под политику и советскую систему. Я любил петь только то, что мне нравилось, как птица, которую не заставишь петь то, что ей не хочется. Я не исключаю, что кому-то нравилось петь гражданские песни, и он делал это искренне. Но я любил только лирические песни с красивой мелодией. И у меня весь репертуар был лирический. Вообще-то я не замечал, чтобы кто-то сильно придирался к моему репертуару. Чаще всего многих не устраивала моя нерусская, «кавказская внешность»… Больше всего всем не нравился мой нос. Некоторые даже советовали мне сделать пластическую операцию, укоротить нос и изменить его форму.     

- Но  ваш нос подходит к вашей внешности. Как, допустим, орлу - его орлиный нос, а попугаю - его попугайский нос и никакой другой не подошел бы. И может быть, у певца с таким голосом, как у вас, и должен быть именно такой нос, как у вас, он – часть вашего вокального устройства, некий инструмент, через который идет воздух и звук. И если бы у вас была другая форма носа, то и голос был бы другим и само пение. Саксофон должен иметь форму саксофона, чтобы издавать именно такой звук, какой он издает. Недаром ухо – горло – нос  считается у медиков взаимосвязанной системой. Природа ведала, что творила, когда давала вам ваш нос.  

- А еще моей карьере мешало неправильное представление некоторых людей о возрасте. Помню, я пришел определяться на работу в Москонцерт. Меня там спрашивают: а сколько вам лет, молодой человек? Я отвечаю: тридцать три года. Они ужасаются: ой, вы уже старый для певца! В тридцать три года – старый?! Да тридцать три года – это для певца детский, зеленый возраст,  несовершеннолетие. В двадцать лет человек вообще не может хорошо петь. Он еще не прошел школу жизни, не освоил вокальную технику, не обрел нужное мастерство, творческий ум и опыт, силу и глубину чувств, не развил свой вкус… в двадцать лет он не может составить себе хороший репертуар и не может выразить в своих песнях то, что человек тридцати трех лет…                    

И вообще – у певца и у музыканта, как и у поэта,  и вообще у человека творческой профессии – нет возраста. Кто может сказать, что Плачидо Доминго старый или некрасивый и что у него не такой нос?  Главное – он поет так, как никто не может петь! Главное – что он непревзойденный певец! Кто мог сказать о Давиде Ойстрахе, что он старый или у него внешность (и национальность) не та? Главное – он великий скрипач!    

- Анатолий, ваш отец во время войны был в плену?    

- Да. Он был тяжело ранен во время финской войны и раненым попал в плен. Потом бежал оттуда. В Россию, домой. Ему пришлось бежать три раза. Первый раз он бежал – его поймали. Второй раз бежал – его поймали. А третий раз убежал - и его не поймали. А здесь, в России, его, как и всех, кто был в плену, посадили в тюрьму, для «профильтровки». И моя мать, горская партизанка, красная кавалеристка, комсомольская активистка, смелая, отчаянная женщина, возмущенная этим, ездила в Москву к самому Хрущеву и писала ему письмо с просьбой освободить ее мужа. И его освободили. Но какие-то жизненные каналы ему перекрыли. Он был изобретателем, автором сотен рацпредложений… которыми все пользовались. Но  при этом все время был официально недооценен.  

- Может быть, из-за отца и вам перекрыли какие-то жизненные каналы? Только никто вам об этом не сказал. Когда это делают, то не говорят об этом. Это делается тихо, без шума.    

- Вполне может быть. Вначале я не ощущал этого. А потом стал ощущать. И понял, что я весь насквозь просвечен некой невидимой силой, как рентгеном. И эта некая сила все время мешает мне на всех моих путях. Я начинал как филолог. Я великолепно знал языки, лучше самих профессоров. Но никак не мог продвинуться в области филологии. Кто-то все время ставил мне палки в колеса. Меня никто не преследовал, но мне не давали подняться и продвинуться и делали это незаметно, молча, тихо, так, что я ни к кому не мог предъявить претензий. Просто мне тотально не везло ни в чем. Потом я вступил на стезю певца. И там тоже кто-то все время как будто ставил мне подножки.    

- Но может быть, вам мешали просто какие-нибудь ваши завистники. У талантливого человека всегда много явных и тайных завистников. Особенно среди посредственностей.

- Я раньше не догадывался об этом. А теперь думаю, да, конечно, у меня было много завистников и недоброжелателей. Иначе ничем нельзя объяснить кое-каких вещей, хотя бы того, что тебя, специалиста своего дела, все время держали в тени и оттирали на задние планы. А на первый план вылезали те, кому лучше было бы сидеть на задних планах и не высовываться. 

- Вы – талант, индивидуальность. Вы – не такой, как все. А у нас не терпят таких, особенно те, кого природа чем-то обидела.     

- В Германии, если видят, что ты талант, за тебя ухватятся и будут тебе помогать, там это всем выгодно. А у нас если, например, директор филармонии даже видит, что ты можешь приносить ему доход, выступая перед публикой, он лучше откажется от этого дохода, только бы не дать тебе выйти в люди. Будет держать  тебя как в мешке, чтобы никто тебя не знал.               

- У вас есть книга с автографом Тимура Аркадьевича Гайдара и всего семейства Голиковых: «Талантливому певцу Анатолию Шамардину – с восхищением. Тимур Гайдар и его семья. 1962 год. Арзамас». Откуда у вас взялся этот автограф? Какова его история?   

- В 1962 году в Арзамасе состоялось торжественное открытие памятника Аркадию Гайдару. Я тогда жил в Арзамасе, я попал туда по распределению после окончания Горьковского иняза и преподавал там в пединституте иностранные языки – английский и немецкий. И вместе с гостями из Москвы, писателями и артистами, а также родственниками Аркадия Гайдара, участвовал в открытии памятника. А вечером во Дворце культуры состоялся большой праздничный концерт в честь этого события. И я пел там разные песни из своего репертуара. После концерта ко мне подошел Тимур Гайдар со своей семьей и подписал мне книгу... И даже дал мне свой московский адрес и телефон и приглашал меня к себе в гости: «Когда окажетесь в Москве, приезжайте к нам гости». Но я ни разу не осмелился позвонить ему и приехать к нему домой. А книгу с его автографом я храню.      

Кстати, на концерте в честь открытия памятника Аркадию Гайдару впервые в жизни присутствовала моя мама, инкогнито. Она видела, как хорошо меня принимает публика, и про себя гордилась мной, но не говорила никому, что она моя мама. И когда ее соседки по партеру, молодые девушки, хлопали мне особенно сильно, она спросила их: «А почему вы так сильно хлопаете?» Они удивленно посмотрели на нее и ответили: «Неужели вы не понимаете? Да потому что он очень хорошо поет! И его можно слушать до бесконечности…» Мама потом передала мне их слова, радуясь за меня.

- У каждого таланта есть свои поклонники, как говорил драматург Островский, и, конечно же, поклонницы. Что вы можете сказать о них? 

- У меня их много, как и у каждого артиста. Но когда я был молодым, у меня были в основном молодые поклонницы. В каждом городе, куда ни приедешь. Причем были даже такие, которым неважно, как ты поешь. Важно, что ты – артист и молодой человек. Они готовы были преследовать тебя днем и ночью и рвать волоски с твоей головы. У меня раньше были очень густые волосы, а теперь они у меня редкие, с «лысыватостью». И когда кто-то спрашивает, почему у меня осталось мало волос на голове, я отвечаю шуткой: «Мои поклонницы оборвали их себе на сувениры». Сейчас мои главные поклонницы – дамы бальзаковского возраста, дамы средних лет от пятидесяти и выше. Как правило, не только с богатым жизненным опытом, но и с большим культурным багажом и с хорошим, развитым вкусом и с постоянными, неизменчивыми чувствами, благородные дамы. Причем их количество не убывает, а прибывает. Что меня очень радует. А особенно меня почему-то любят старушки, у которых «Отцвели уж давно хризантемы в саду» и глядя на которых  я могу сказать словами одного поэта: 

Быть может, стар я для девчат,

А для старушек молод.

- Но и молодые девушки любят ваши песни и здорово танцуют под них в ритмах ламбады, диско, рока, биг-бит и в медленных ритмах, так же, как и все ваши менее молодые почитательницы.   

- Я люблю всех своих поклонниц, всех возрастов. И вообще всех своих зрителей и слушателей.

- А еще вас очень любят маленькие дети. Я сама видела, как они танцевали и плясали на ваших концертах под ваши песни и подпевали вам… Например, на Новом Арбате, около ресторана «Сбарра», и на Манежной площади, около греческой таверны «Миконос»… что они вытворяли! Мне и всем было так весело смотреть на них!

- Издательница Галина Рой, главный редактор альманаха «Истоки», на вечерах которого я иногда выступаю в ЦДЛ, сказала мне, что ее маленькая внучка, которой всего один годик, обожает мою песню «Сон под пятницу» на стихи Нины Красновой, в моем исполнении, другие мои песни тоже, но эту – почему-то особенно. И когда слышит ее, у нее на лице сразу появляется лирическое выражение, и она начинает плавно, в такт музыке, двигать своими ручками и ножками и склонять свою головку то на одно плечо, то на другое… Маленькие дети, еще не испорченные средствами массовой информации, как-то по-особому чувствуют и воспринимают музыку и голоса певцов, воспринимают всё на инстинктивном уровне.

- Маленькие дети безошибочно чувствуют хороших людей, как и животные. И я думаю, что так же безошибочно они чувствуют и хорошую музыку и голоса. И может быть, не взрослые, у многих из которых испорчен вкус,  должны прививать детям хороший вкус к музыке, к песне, а дети взрослым?

- Я думаю, ваша мысль заслуживает внимания.

- А как вы относитесь к понятию дефицита в чем бы то ни было? В жизни, в искусстве, в любви, в еде…  

- Дефицит - это хорошая штука. Дефицит во всем. Даже дефицит в продуктах имеет свою прелесть. Продукт который редко встречается и которого мало – вкусней, чем тот, который встречается часто и которого так много, что, как говорится, ешь – не хочу. Если каждый день кушать шоколадки, то на них глаза смотреть не будут. А если их кушать редко - это совсем другое дело, это особое удовольствие.  

- А какую еду, какие продукты вы больше всего любите?

- Я ем все подряд, что попало. Я – всеядный. Но, допустим, мяса ем мало. Не люблю мясо, по чисто нравственным и психологическим причинам. Я, как Брижит Бордо, жалею животных, которых убили ради того, чтобы их съесть. Я больше люблю овощи и фрукты, вегетарианскую пищу. Для пополнения запаса биоэнергии люблю курагу, изюм, черносливы. Для лучшего звучания голоса и для смягчения связок - чай с медом. Не люблю тяжелую пищу. Она вредна для голоса, для пения и вообще для самочувствия.

- Виктор Боков очень ценит вас как певца и композитора, говорит, что у вас очень красивый голос и очень красивые песни, которые лучше вас никто не поет, и даже посвятил вам свои стихи «Моему композитору Анатолию Шамардину»… 

- И даже напечатал их в своей книге «Жизнь – радость моя»:  

Я нашел тебя не в крапиве,

В окруженьи серьезных дел.

Был при встрече такой ты красивый,

Потому что красиво пел. 

Я дружу с Боковым больше тридцати лет. Написал более тридцати песен на его стихи. Выступаю на его авторских вечерах. В свое время объездил с ним всю Россию, выступал с ним в разных городах. Я часто перезваниваюсь с ним, бываю у него в Переделкине. Вхож в его дом, в его семью. Люблю посидеть с ним за столом, послушать его мудрые речи, веселые байки и каламбуры, его новые стихи, прямо из-под пера с непросохшими чернилами.   

- Вы целых тридцать лет дружили с выдающимся русским гитаристом Сергеем Ореховым. Скажите немного об этом, хотя бы репризно, коротко, в общих чертах…

- Я познакомился с ним в 1970 году, на каком-то концерте. Он играл там на гитаре, и мне очень понравилось, как он играет. На нем не было ярлычка или бейжа: «выдающийся гитарист». И мало кто тогда понимал, что это выдающийся музыкант. Но мне очень понравилось, как он играет, а ему понравилось, как я пою. И мы обменялись с ним телефонами и стали перезваниваться и потом подружились. И он стал мне аккомпанировать на концертах. Я пел русские песни и романсы и свои авторские песни, а он мне аккомпанировал. Мы выступали вместе с ним. И делали в студиях студийные записи моих песен. И рабочие записи, прямо у него дома, уникальные, как я теперь понимаю, записи. Причем он играл всегда экспромпом, был мастер экспромтов, и никогда ни в чем не повторял сам себя.

- Вы собирались поехать с ним в Германию, на гастроли… Но так и не съездили…

- Когда во время перестройки открылось «окно в Европу» и исчез «железный занавес», я стал ездить выступать за границу, в Германию. Съездил туда несколько раз с владимирским гитаристом Андреем Лебедевым - так сказать, проторил и накатал туда дорогу, и в 1994 году решил прихватить с собой Сергея Орехова, повыступать с ним в Германии. Предварительно показал там немцам его пластинку. И они проявили громадный интерес к нему как к выдающемуся музыканту. И прислали нам с ним вызов на гастроли и принялись заранее готовить афиши для наших концертов. Он, как и я, оформил себе загранпаспорт… Я купил билеты на самолет, ему и себе. Мы приехали в аэропорт. Началась посадка на самолет. И тут выяснилось, что у него в каком-то документе не хватает какой-то подписи, какой-то малосущественной закорючки. Сотрудники нашего немецкого посольства в Москве то ли не углядели этого, когда давали ему визу, то ли, из вредности, из такого немецкого садизма, нарочно умолчали, что у него не хватает одной подписи, которую он легко, без всяких проблем, мог пойти и взять вовремя, где следует, если бы он знал, что она нужна. Если бы они предупредили его об этом. А они не предупредили, хотя он подарил им свою пластинку (которая теперь считается уникальной реликвией), они  только  поулыбались: «данке шон, данке шон, бите…». И вручили ему визу. А о том, что у него на какой-то бумаге не хватает какой-то подписи, умолчали. Они любят тайно поиздеваться над нашими людьми, немецкие бюрократы, которые хуже наших советских бюрократов. И вот мы с ним приехали в аэропорт. Началась посадка на самолет. У меня с документами было всё в порядке. И меня пропустили через контроль на посадку. А его задержали и не пропустили, сказали ему: «Ой, у вас тут одной подписи нет... Вам нельзя лететь». Тогда я тоже не полетел в Германию, не полетел один, без него. Вернулся к нему, с посадочной площадки. И наши гастроли сорвались. И билеты наши пропали. Очень дорогие билеты, которые стоили больших денег. Я уж не помню, сколько они стоили, помню, что очень дорогие были билеты. Но главное – наши гастроли сорвались, наши творческие планы. И это, естественно, был большой удар для нас обоих, и для меня, и для него. Он с горя запил, надолго замутился и вышел из строя. Мне тогда подумалось о том, как плохо, когда человек с уникальным творческим даром должен подчиняться каким-то общим инструкциям и законам, писанным для всех. Мне подумалось, что  для такого человека не должно существовать никаких границ, что его должны пускать на все самолеты и во все страны мира без всяких виз и паспортов… Он должен свободно передвигаться по миру, как Мстислав Ростропович. Он должен только сказать, например: «Я – Сергей Орехов», – только назвать свое имя, и все границы и все двери должны открываться перед ним сами собой, автоматически. Потому что он уникальный человек, гений… Сергей Орехов был гений гитары… И его не пустили в Германию. Кто только туда не ездит, и совсем случайные люди, которым там делать нечего, и бандиты, и террористы, всех туда пускают, а его не пустили. Из-за какой-то закорючки. И Германия не услышала такого выдающегося гитариста, русского Пако де Люсия. Через несколько месяцев я опять поехал в Германию, но уже без Сергея Орехова. И выступал там без него, с Андреем Лебедевым, который к тому времени уже перебрался туда жить со всей своей семьей.

- Анатолий, а вы не мечтали остаться в Германии жить?..

- Нет. Хотя у меня были шансы остаться там. Я мечтал только ездить туда выступать. В России я не могу заработать денег, чтобы записывать свои песни. Потому что у меня здесь мало концертов, и все они в основном благотворительные или с чисто символической оплатой. Я не востребован в России, потому что широкая публика не знает меня и мне трудно собрать на свой  концерт большой зал с дорогими билетами. Востребованы те, кого публика знает. А она знает только тех, кто раскручен средствами массовой информации. А я не вхожу в число раскрученных, потому широкая публика меня не знает, потому я и не востребован.    

- Анатолий, вы уже много лет не были в Германии…  

- В 1995 году я должен был ехать в Германию работать по контракту.  Но наше немецкое посольство в Москве почему-то не пустило меня в Германию, не объяснив никакой причины.

- А когда и где состоялся ваш последний концерт с Сергеем Ореховым?    

- Наш последний с ним концерт состоялся незадолго до того, как он умер. Мы захотели подзаработать денег. И искали, где бы выступить. Еле-еле нашли при каком-то мебельном павильоне маленький ресторанчик на ВДНХ, кафе-ресторан, убыточный, малопосещаемый, как сказал нам хозяин этого заведения. И целый вечер выступали там, при слабых настенных фонарях, в полупустом зальчике, по полной программе, с полной выкладкой, так, будто на сцене престижного зала гостиницы «Россия». Нашими слушателями были в основном официантки, бармен, повара, метрдотель и несколько гостей за столиками, влюбленные пары. Они очень эмоционально реагировали на наше искусство. Я пел русские романсы и песни и свои авторские и играл на гитаре. А он аккомпанировал мне и играл свои сочинения, пьесы и вариации на темы русских песен и романсов в своей интерпретации. Он тогда только что вышел из большого запоя и из больницы, был очень слабый и бледный после болезни, и такой грустный, смиренный и как бы виноватый, такой, будто его подобрали на помойке или под забором, как брошенную дворовую собаку, помыли, почистили, принарядили и вытащили, выпустили с гитарой в свет, пред очи почтенной публики. Он сидел в парадном костюме, в белой рубашке, с нашейным бантиком-бабочкой, очень опрятный и очень трогательный. И играл, несмотря на свое физическое недомогание, даже лучше, чем всегда. Старался не ударить лицом в грязь. Когда я спел песню «Улетела пташечка», у людей на глазах появились слезы.   

Улетела пташечка в дальние края,

Улетела молодость, молодость моя.

Воротится пташечка в свой зеленый сад,

Только не воротится молодость назад.

Хозяин обещал заплатить нам деньги через несколько дней. Но тянул, тянул резину и в результате ничего не заплатил.    

- Он даже не понял, кого он тем самым обидел: выдающегося музыканта и выдающегося певца, которые на дороге не валяются… Он, видно, подумал про вас: а, пришли ко мне с улицы какие-то два никому не нужных, никому неизвестных бродячих артиста в годах… Никто их не знает, и я их не знаю… Если бы они были выдающиеся, их все знали бы и они выступали бы в зале гостиницы «Россия», а не у меня, а раз никто их не знает… значит они – так себе… И зачем я буду им платить? Пусть радуются, что я разрешил им выступить на публике.           

- Вскоре после этого Сергей Орехов умер. Он при жизни был недовостребован в мире искусства и недооценен. Ему не хватало любви и внимания широкой публики и выходов на эту публику. Не хватало концертов на хороших площадках, за хорошие деньги. Он иногда выступал бог знает где, бог знает с кем, бог знает перед кем, за гроши. Может быть, поэтому он и пил, как многие выдающиеся, но недовостребованные и недооцененные творческие личности, страдал такой «редкой» болезнью, как алкоголизм. Ему надо было выступать в лучших залах и быть всё время при деле… И - больше записываться в студиях, для дисков и компакт-кассет. Он, правда, не любил записываться в студиях. Его было трудно затащить туда, но я все же затаскивал его... И я счастлив, что успел записать с ним, и в студии и прямо у него дома, много песен, в том числе все песни на ваши, Нина, стихи, целый блок. И некоторые русские романсы и песни. И таким образом запечатлеть для людей искусство этого гитариста.   

- Сейчас в лучших залах Москвы каждый год проводятся вечера памяти Сергея Орехова…     

- Я участвовал в самом первом вечере памяти Сергея Орехова, в Политехническом музее. Вместе с его женой – певицей Надеждой Тишининовой, которой, как и мне, он когда-то аккомпанировал в концертах. На этом вечере мы с ней выступали перед зрителями целых три часа, целых два отделения, пели песни из его репертуара и рассказывали о нем. …Сейчас уже все, в том числе и самые крупные музыкальные специалисты, называют его гением, пытаются воздать ему должное, правда, с опозданием, как это всегда бывает. И к каждому вечеру памяти в издательствах выпускаются буклеты и книги с воспоминаниями о нем и со стихами, посвященными ему.          

- Но некоторые люди и организации, которые не признавали его при жизни и от которых зависела его судьба, раскрутка, популяризация, заработок, психологическое состояние, до сих пор не желают признавать его и делают вид, что его не было и нет...

- Да. Они и при жизни относились к нему воинственно-негативно, по-хамски или совершенно равнодушно и индеферентно, и сейчас.

Он в свое время сильно натерпелся от таких ценителей искусства, которые не ценят талант не только из зависти, но и из-за своего низкого уровня развития, из-за своей недоразвитости, и потому, что у них не хватает таланта оценить настоящий талант, оценить гения… Не дай бог, когда во главе какой-то творческой организации стоит посредственность. Она будет душить и давить таланты и окружать себя посредственностями и поддерживать их, искренне считая, что они и есть то, что надо, и выдавать их за таланты и тем самым вводить многих в заблуждение и портить у них вкус и переворачивать систему ценностей сверху вниз.       

- В том, что в Москве устраиваются вечера памяти Сергея Орехова, нет заслуги, например, Москонцерта?     

- К сожалению, нет. Этим занимаются какие-то совсем другие организации и другие люди, его почитатели. Много сил для этого прилагает его жена, теперь уже вдова, Надежда Тишининова… певец и ведущий концертов Надир Ширинский… и так далее…

Слава богу,  что есть  у нас люди, которые понимают, что уникальное дарование надо замечать и поддерживать, чтобы все знали о нем. Если о нем никто не знает, это все равно, что его нет. И если артист хочет, чтобы о нем знали, и старается пробиться куда-то, это происходит не из-за каких-то его амбиций, а просто без этого артист не существует… Он не существует без публики, без зрителей. 

- Артист рожден для того, чтобы выступать перед людьми, и гитарист, и певец.  Не для одного же себя гитаристу сидеть и бренчать на гитаре, а певцу петь. Ему хочется, чтобы и люди слушали его и получали от этого удовольствие…

- Талант – народное достояние. И если ему не дают стать достоянием народных масс, пробиться к широкой публике, а вместо него подсовывают людям всякую дешевку, искусственный заменитель, то этим самым не просто обижают людей, лишая их удовольствия услышать прекрасного музыканта или певца, а совершают преступление против них и портят у них вкус. И переворачивают систему ценностей с ног на голову. Плохое оказывается наверху, на самом виду, в поле зрения, в центре внимания, в лучах славы, а хорошее – где-то внизу… Конечно, золото и в грязи блестит. Но лучше когда оно находится не в грязи.

- У вас в жизни было много веселых историй, связанных с вашей работой в филармониях? Припомните и расскажите читателям какую-нибудь одну из них.  

- В семидесятые годы мне приходилось ездить выступать от Владимирской филармонии по заводам и фабрикам, по колхозам и совхозам Владимирской области, с сольными концертами или сольными отделениями. Иногда приходилось участвовать в так называемых «гарантийных» концертах, вместе с лекторием, с какой-нибудь группой. И вот я приехал с лекторием в город Вязники и пошел в местное управление культуры, чтобы сказать там кому надо, что мы приехали, и чтобы узнать, куда нас всех пошлют выступать. А нас должны были послать на животноводческую ферму. Ну, прихожу я в управление, говорю сотрудницам: «Вот мы приехали выступать». - Они говорят мне: «А вы кто такой будете?» - Я говорю им: «Я вокалист, певец, моя фамилия Шамардин». – «А что за группа приехала с вами?» - «Ну, это самое, - я говорю, - артисты… они у вас уже были…». – «Ну давайте перечислите их фамилии, мы запишем…». – Я говорю: «Запишите, - и диктую фамилии. – Гитарист… Запишите, - говорю, - фамилия Жеребилов, он на гитаре играет… Певица, - говорю, - Коровина… - Они так несколько удивились чему-то, я не понял, чему, и поясняю: - Коровина поет песню «Над полями да над чистыми»… - И продолжаю перечислять фамилии: -  Жеребилов, Коровина… Потом, значит, запишите… Копытов - тенор… Ну и я, Шамардин…». Они говорят: «Скажите, а у вас там что – все, что ли, с такими вот… животноводческими фамилиями, с животноводческим уклоном?» - Я говорю: «Да нет, это просто случайное совпадение… Подбор такой вышел…» - «А может, это псевдонимы?» – «Ну какой же артист возьмет себе псевдоним – Копытов или Жеребилов?»

- А работницы фермы как всё это восприняли? Как юмор? Или никак? 

- Когда им объявляли фамилии артистов, они улыбались и говорили: «Все свои к нам приехали, все свои». 

- Анатолий, в Москве есть Греческое общество, Греческий культурный центр. Я знаю, что вы выступаете там иногда.   

- Да. Я пою там греческие песни. На сборных благотворительных концертах, посвященных разным историческим датам. В этих концертах участвуют и другие певцы греческого происхождения – Ксения Георгиади, Мила Романиди, Сергей Чичмели… Как-то и Елена Камбурова выступала.   

- Я помню, на вашем авторском вечере в Комитете Мира и Согласия заслуженный работник культуры России Валерий Сафошкин сказал про вас: «В Греции все есть. Но там нет такого прекрасного певца, как Анатолий Шамардин».

- Это точно. Точно, что Сафошкин говорил это. И точно, что в Греции нет певца Анатолия Шамардина. Там есть Даларас и другие. 

- Песни на стихи каких поэтов вы сочиняете и поете? 

- На стихи Виктора Бокова, Новеллы Матвеевой и ее мужа Ивана Киуру, на стихи Алима Кешокова, Геннадия Георгиева, Николая Старшинова… В последние годы я сочинил целый букет песен на стихи поэтессы Нины Красновой, Принцессы Поэзии «Московского комсомольца»… Сейчас подготовил эксклюзивный вариант компакт-кассеты «Сон под пятницу», куда включил тринадцать своих песен на ее стихи, а также два десятка ее прикольных частушек на мой мотив, всё – в моем исполнении. Осталось найти фирму, которая выпустила бы эту компакт-кассету.     

- А вам приходилось видеть живого Сергея Лемешева?

- Да. Я видел его в конце семидесятых годов, два раза. В радиокомитете на улице Качалова. Один раз прихожу туда записываться для какой-то передачи. Иду по коридору. Смотрю, из кабинета, на двери которого тогда висела табличка «Вокальное отделение», выходит такой пожилой, очень пожилой мужчина, который показался мне старым стариком. Такой маленький, толстый, какой-то никакой, неприметного облика, серой внешности, совсем не похожий на выдающегося человека, а похожий на простого человека, причем на слесаря-сантехника… Я узнал в нем великого певца Сергея Лемешева, своего кумира. Ему тогда было семьдесят два года. То есть он был не такой уж и старый, как я сейчас понимаю, а тогда он показался мне, по молодости моих лет, старым. А через несколько месяцев, я опять увидел его, и опять там же. Он опять выходил из кабинета, на котором висела табличка «Вокальное отделение»… На экране он такой красавец-сердцеед с зажигательными глазами, а в жизни был очень невзрачный, такой, что если пройдет по улице, на него и внимания не обратишь.    

- …Как самым лучшим певчим птицам – например, соловьям – природа дает скромную, в отличие от каких-нибудь петухов и фазанов, внешность, так часто и самым лучшим певцам.

- Потому что для певцов, как и для певчих птиц, самое главное – не внешность, а голос.  

- Анатолий, у вас хватает времени читать книги, газеты и журналы? У многих людей не хватает на это времени. 

- Я очень люблю читать и очень много всего читаю, и не от случая к случаю, а каждый день. Я без этого не могу жить. Даже иногда не успеваю какие-то важные дела сделать. Всё читаю. И в метро, и дома. Особенно люблю читать перед сном.  

- Кого из писателей, например, из русских и зарубежных классиков, вы больше всего любите?  

- Зощенко, Хармса, Чехова, Нушича, Гашека. Я перечитываю их по многу раз. Они мне не надоедают. И я могу каждое жизненное событие, явление, ситуацию подкрепить каким-нибудь аналогичным литературным примером из их книг. Еще я люблю философские книги, Монтеня, Толстого, недавно открыл для себя Розанова… Люблю следить за движением мыслей великих людей и находить у них мысли, созвучные моим.    

- А книги на немецком языке вы читаете, чтобы не забыть немецкий язык?  

- Само собой. Обязательно. Так же, как русские. Люблю читать книги немецких писателей в подлиннике и, для своего собственного развлечения, китайские анекдоты, переведенные на немецкий язык.

- А какие газеты и журналы вы читаете?  

- Самые разные. Из газет - «Московский комсомолец», «Новую газету», «Аргументы и факты», «Вечернюю Москву», «Литературную газету», «Слово»… Сейчас стал еще читать «Экспресс газету», потому что там появилась частушечная рубрика Нины Красновой «Залёточки», очень смешная, веселая, прикольная, остроумная и очень нужная людям. Из литературно-художественных журналов, кроме некоторых старых, таких, как «Юность», регулярно читаю журнал Юрия Кувалдина «Наша улица». Всегда нахожу там что-нибудь интересное для себя, то, чего нельзя найти в наших академических литературных журналах. И даже печатаюсь там иногда.     

- Анатолий, как вы считаете, чего вам не хватило в жизни, чтобы полнее реализовать себя и осуществить свою некую программу-максимум?  

- Да много чего. И, наверное, счастливого стечения обстоятельств. 

- А вам не кажется, что плюс ко всему вам, как артисту, не хватило хорошего режиссера, который оценил бы вас, понял, на что вы способны, увидел бы ваши потенциальные возможности и перспективы и подсказал бы вам, что делать и в каком направлении идти?  

- Да, мне всегда не хватало такого человека, который подсказал бы мне, как мне действовать, что мне делать на разных этапах моей жизни… в каком направлении идти. Поэтому я много сил потратил, распылил не на то, на что надо, наделал много ошибок и сделал много не тех шагов, какие надо. «Как много пройдено дорог, как много сделано ошибок», говорю я, перефразируя Есенина на свой лад. Но моя жизнь не кончена. И я думаю, что главное и лучшее у меня не позади, а впереди. В данное время мне не хватает не столько режиссера, сколько менеджеров, которые устраивали бы мои платные концерты, и такого спонсоров, которые  спонсировали бы меня, чтобы я имел возможность записать в хороших студиях весь свой репертуар и выпустить новые лазерные диски и компакт-кассеты с песнями в своем исполнении.  Выпускать свои лазерные диски и компакт-кассеты – это для певца все равно, что для поэта издавать книги. А держать свои песни в столе это все равно, что писателю писать в стол. И пока они не вышли в свет, это все равно, что их нет. Но главное – творить. Если у тебя есть что издавать, это когда-нибудь издастся и найдет своих почитателей.    

- Анатолий, у вас такая редкая для певца фамилия, что вам не надо брать себе артистический псевдоним… У нас в России нет второго такого певца с такой фамилией. И, наверное, не только в России, но и во всем мире.    

-  Как сказал один мой приятель:  

В мире есть такой один

Анатолий Шамардин.   

- Между прочим, у Толстого в романе «Война и мир» упоминается шамардинский редут. А в Оптиной пустыни, куда Толстой бежал из своего графского поместья, был Шамардинский монастырь...    

- Это в Калужской области. Толстой в своем дневнике писал про этот древний монастырь: в Шамардинском монастыре проживают шестьдесят монахинь, шестьдесят шамардинских дур… Так что моя фамилия – старинная и вообще-то не такая уж неизвестная.      

- А как вы думаете, что означает ваша фамилия, от какого слова она происходит?     

- Один мой приятель утверждает, что она состоит из слов: шамар эддин. Что значит – шах шахов. Но я не шах и не ощущаю себя шахом. Скорее – временами – бомжом. В моей жизни бывали казусы, связанные с моей фамилией, которую многие почему-то плохо запоминают и часто искажают. Одна ведущая концерта когда-то назвала меня – ШамОрдин, от слова «морда», торжественно, с хорошо отработанной дикторской выразительностью  объявила на весь зал: выступает Анатолий Шамордин! Кое-кто называл меня и ШамЫрдин, почти как Черномырдин. А в Татарстане когда-то повесили афишу, на которой написали крупными буквами: в концерте участвует Анатолий ШАРАМУДИНОВ, как будто моя фамилия происходит от слова, связанного с мужскими гениталиями, что само по себе, может быть, и неплохо.     

- Под конец нашей беседы вы, может быть, вспомните какой-нибудь экстравагантный и веселый эпизод из вашей артистической жизни?   

- Когда я жил и работал в городе Шадринске, преподавал в местном институте иностранные языки, я был приглашен в город Курган выступить на телевидении, спеть, люди хотели меня послушать. Но ехать туда нужно было срочно, чтобы не опоздать к намеченному дню и часу, а ехать было не на чем, ни одной машины при институте не оказалось. И шадринцы предоставили в мое распоряжение ПАРОВОЗ, целый паровоз, но, естественно, без прицепленных к нему вагонов. И я ехал в нем один, вернее - вдвоем с машинистом, и с гитарой. И приехал в Курган на паровозе, как Ленин на броневике. И сотрудники телевидения и зрители встречали меня на перроне, среди зимы, цветами. 

Беседу провела и записала 

Нина КРАСНОВА

Беседа Нины Красновой с Анатолием Шамардиным печаталась в сокращенном виде, фрагментами:

в журнале «Наша улица» (№ 3-2003),

в газете «Сенеж» (№ 2, 13 января 2003 г., под псевдонимом Александр Кузнецов),

в газете «Слово» (№ 4, 31 января – 6 февраля 2003 г., и № 48 – 49, 5 – 18 декабря 2003 г.),

в газете АИФ «Долгожитель» (№ 20, октябрь 2004 г.)

и т.д.