Виктор Широков "Бегство в Египет" интервью-ауто-да-фе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин
Виктор Александрович Широков родился 19 апреля 1945 года в Молотове (ныне Пермь). В 1967 году окончил Пермский медицинский институт. Затем ординатуру на кафедре глазных болезней ПГМИ. Был врачом-офтальмологом. Одновременно заочно учился в Литературном институте им. М. Горького, который окончил в 1976 году. Долгое время работал в "Литературной газете". Автор многих книг стихотворений и прозы. Член Союза писателей и Союза журналистов России. Постоянный автор "Нашей улицы".
Виктор Широков
БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
интервью-ауто-да-фе
0. Расскажите о себе?
Почти все рассказал в своих (частично ненапечатанных) книгах. А о чем умолчал, не признаюсь и под пытками.
1. Оцените ваше место внутри конкретного литературного процесса?
Понятие литературного процесса в нашей стране весьма условно. Существуют крайне немногочисленные и весьма ограниченные тусовки. Очевидно, к какой-то из них я и принадлежу. Впрочем, скорее всего не принадлежу ни к одной. Я - сам по себе. Литературный одиночка. Волк, не принадлежащий ни к одной из стай. Для меня настоящие коллеги и заединщики - писатели различных эпох, давно скончавшиеся физически и суперживые духовно. Я постоянно поддерживаю с ними, самыми разлюбимыми, молчаливый диалог, может быть, триалог, полило, внешне выглядящий, скорее всего, монологом. Отсюда частые эскапады и в стихах и в прозе от первого лица.
Что еще. Может быть, я - последний футурист. Первоклассный поэт-романтик, провиденциальный прозаик-постмодернист, вполне классический переводчик, второразрядный критик и неплохой эссеист.
2. Вклад в развитие жанра?
В поэзии вновь (после Е. Венского, Л. Мартынова и С. Кирсанова) ввел в обыкновение стихопрозу, т. е. стихотворение, расположенное не “столбиком”, а как проза “в строчку”, ниточкой огромного клубка. Чаще я применял такое графическое “остранение” не только для щекотания “замыленного” читательского глаза, но и для экономии места: длинное стихотворение, к тому же с определенным сюжетом, всегда тяготеет к прозе. А прозаизация стиха одна из забот любого поэта новой формации, способ выделиться и преодолеть интонационную зависимость предшественников.
В прозе же я, на собственный взгляд, может быть, и неверный - единственный в отечественной литературе доподлинный (а не наносный) постмодернист (без обязательного знака плюс-минус). Все-таки прочитал немало, память хорошая и трудолюбие присутствует. Пишу романчики-матрешки, которые даже при последовательном раскрытии остаются “вещью в себе”.
3. Для вас творчество - воспроизведение реальности, жизнь или игра?
И то, и другое. Жизнь-игра.
Человек, играющий или же выдравшийся в какую-нибудь из ролей. То ли пассажира метро, то ли сочинителя историй и монологов.
Мой третий роман “Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке” сейчас почти полностью распечатан в периодике отдельными новеллами и журнальным вариантом в четвертом номере “Невы” за 2004 год. Там каждую новеллу завершают стихопрозаические монологи.
4. Кого предпочитаете, кошек или собак?
Скорее собак. Но в семье всегда жили и те, и другие.
Кошки умнее. Больше и лучше понимают человеческую речь. Кот-приемыш Мурзик различал смысл примерно 30-40 слов. Собаки тупее, но преданнее.
И дочь унаследовала эту же родовую форму симбиоза.
5. Кто вам ближе: писатели-временщики или писатели-пространщики?
Забавный вопрос. Время и пространство - мои излюбленные сферы. Недаром самый первый мой роман (до сих пор, увы, так и неизданный) называется “В другое время & в другом месте”. Там я увлекся центонной словописью, встроив в современный плутовской роман о писателе Гордине цепь пародийных новелл на любимейшие книги Ха-Ха века (от Селина до Сартра), бурлескные графически и словотворчески.
6. Что заставляет вас выбирать тот или иной сюжет?
Интуиция или же сигнал из ноосферы.
7. Каков ваш предполагаемый читатель?
Чаще женщины от 16 до 36 и далее - до 90, возможно антибрутальные мужчины после 45. Два уровня: банальный, воспринимающий внешнюю остросюжетную канву, и интеллектуальный, вгрызающийся вглубь весьма сложного текста. Ведь мои произведения - густая смесь сиюминутных и вечных вожделений многолетнего усердного читателя.
8. Будущее ваших книг через 50, 100, 200 лет?
Встану в ряд классиков, равняясь на Лермонтова, Тютчева и Набокова.
9. Словарь, язык произведений, как он возникает, вырабатывается?
Долгий вопрос и долгий ответ. Нарабатывал всей жизнью и до сих пор нарабатываю. Учусь - у чувств, у народа, у улицы. У любимых писателей-классиков.
10. Вы одиноки? Семья мешает, помогает?
Женат почти 40 лет. Семья и помогает, и тяготит, но как мои герои Кроликов и Калькевич, увы, был робок и нерешителен по части жизненных перемен.
Плыл по течению и одновременно стоял на якоре, т. е. плавал вокруг да около нареченной и благоверной.
11. Много ли вариантов? Уничтожаете ли их?
Стихи пишу почти набело. Первый роман написал за 10 дней и 9 раз переписывал. Увы, не страдаю манией величия. Черновики не храню и чуть перебелю - выбрасываю. Будущим исследователям облегчаю и/или затрудняю работу.
12. Ваши романы - насколько это жизнеописание, исторические исследования?
Не мне судить. Иногда и то и другое. Иногда ни то ни другое.
13. Кто на вас повлиял, на манеру письма?
Наверное, почти все предшественники и многие современники.
Особенно - Тютчев, Пастернак, Блок, Есенин, Слуцкий (в поэзии); Лермонтов, Набоков (в прозе).
14. Не хотелось ли переписать по-новому прежние книги?
Ленив. Стихотворения пишу сразу и набело, лишь изредка подчищая; первый роман переписывал (вставную половину) то ли 9, то ли 10 раз (самообещая 12), но там замысел ветвился и усложнялся. А новеллы и повести - от дня до недели, порой увлекаясь “автоматическим письмом”.
Эдакий приемник, транслирующий космические радиопередачи.
15. Употребляете ли допинг?
Если для вдохновения - никогда. Всегда работал стрезва, и только крайне редко переводил, находясь под парами алкоголя. Не курю, и наркотиков даже не пробовал. Предпочитаю чай и кофе крепчайшие.
16. Что такое христианство (религия) для вас?
Завещанное и привитое бабушкой уважение. Поиск слепой веры, даже если абсурдно. Атеистическое воспитание в детстве и юности, медицинское образование мешают полностью обрести такую веру.
17. Предпочтительнее город или деревня?
А что - у меня был или есть выбор? Почти постоянно (был вынужденный творческий перерыв с конца 1981 по осень 1984) служил, то врачом, то редактором, пиша обыкновенно после работы поздними вечерами, изредка прихватывая ночи. То есть - в городе.
18. Пища - простая, грубая или изысканная?
Любая. Непривередлив.
19. Любите ли грубую физическую работу?
Очень. Врабатываюсь в любое поручение, и почти сражу же получаю удовольствие. Но первое движение, первая реакция - отрицательные. Нет - главное мое и первое слово. Овен, что хотите.
20. Писание книг - труд или игра?
Вся жизнь - игра. Никогда не знал мук слова. Впрочем, писал и пишу не ежедневно, допуская многодневные и многомесячные перерывы. Считаю, что пишу только по вдохновению. За исключением критики и переводов (особенно по подстрочникам), токмо ради пропитания и эфемерной известности.
21. Наличествует ли сострадание героям или же радость?
Чаще пишу собой о себе, естественно, сострадая главному герою, alter ego. А радость - мое естественное чувство. Писали же критики о Широкове-раблезианце, и это чистая правда.
22. Кто или что диктует вам книги?
Интуиция или же сигнал из ноосферы. Наличествуют там души классиков и, уверен, забавляются, посылая творческие крошки бедному и убогому. Своему незаконнорожденному наследнику, то бишь мне, напористо-хитроумному.
ШИРОКОВ Виктор Александрович [19.4.1945, Молотов (ныне Пермь)] - поэт, прозаик, переводчик, эссеист, литературный критик и литературовед. Из служащих. Родители - медики, фронтовики.
В 1961 году после окончания с серебряной медалью средней школы № 41 г. Перми поступил в Пермский государственный медицинский институт на лечебный факультет, который окончил в 1967 году.
Был оставлен для учебы в спецординатуре на кафедре глазных болезней ПГМИ, поскольку все годы учебы изучал по отдельной программе английский язык, чтобы позже работать за границей. Однако, несмотря на “броню”, через год был призван в Советскую армию и прослужил два года врачом в/ч 75624.
За два месяца до увольнения в запас поступил на заочное отделение Литературного института им. А.М. Горького, который окончил в 1976 году. Одновременно окончил ординатуру на кафедре глазных болезней ПГМИ в 1971 году, работал врачом-офтальмологом, заведующим глазным отделением медсанчасти № 6 г. Перми.
Был приглашен на работу в г. Москву, с января 1974 г. постоянно проживает в Москве.
В 1977 году был приглашен в “Литературную газету”, где работал сначала старшим редактором отдела литератур народов СССР, а потом старшим редактором отдела литературных публикаций редакции “ЛГ” до конца 1981 г. С 1984 по 1991 работал заведующим редакцией миниатюрных и малоформатных изданий издательства “Книга”.
В последующем - главный редактор издательства “Экспресс”, директор журнала “Русская виза”, заместитель генерального директора РИК “Культура”.
С 2001 года снова в “Литературной газете”, главный редактор редакции книжных изданий “ЛГ”.
За издательскую деятельность был награжден медалью ВДНХ, за переводческую деятельность - Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета Чувашской АССР.
Стихи пишет с 9 лет. Публикуется с 1961 года. Первое стихотворение опубликовал в марте 1964 года в пермской областной комсомольской газете “Молодая гвардия”.
В качестве литературного критика пользовался многими псевдонимами, из которых наиболее употреблялись Анна Ширяева, Нина Ширяева, Виктор Устинов, В. Александров, В. Епифанов. Автор четырнадцати оригинальных стихотворных книг, более двадцати книг переводов с английского языка и языков народов СССР, книги повестей “Вавилонская яма” (М., 1999), (заглавная повесть номинировалась на премию И. П. Белкина 2001 года); романа-бестселлера “Шутка Приапа” (М.,2001), номинированного на премию “Национальный бестселлер” 2002 года.
Фантастические рассказы ежегодно с 1998 года публиковались в журнале “Техника - молодежи”, завершили книгу “Комната невесты”, 19-20 том “Библиотеки русской фантастики” (М., “Русская книга”, 2001).
Несколько повестей “Мраморные сны, или Очищение Алкмеона”. “Дом блужданий, или Дар божественной смерти”, “Исцеление Мидаса, или Новая философия жизни”, “Трепет жизни, или No age” публиковались в журнале “Юность” с которым автора связывает особо долгая творческая дружба (публикуется с 1971 года, стихотворение “Бабкины половики”). Журнальный вариант романа “Случайное обнажение” опубликован в журнале “Нева” № 4 за 2004 год.
С английского переводил стихотворения Р. Киплинга, О. Уайльда, Д. Китса, Р. Бернса, Э. Паунда, А. Хаусмана, В. Набокова и других поэтов, рассказы Агаты Кристи.
Член Союза писателей и Союза журналистов России. Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Лауреат премии имени Валентина Катаева (2002) за прозу. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Н. Заболоцкого (2004) за книгу стихотворений “Иглы мглы”
Краткая библиография:
“Рябиновая ветвь”. Стихотворения. С предисловием Павла Антокольского. Пермь. 1974
“Звездный ковш”. Переводы с чувашского. Чебоксары. 1977
“Поиски весны”. Стихотворения и поэма. “Современник”, Москва. 1981
“Рубеж”. Стихотворения. “Советский писатель”. М. 1981
“Прощание с домом”. Стихотворения. Пермь. 1981
“Лица друзей”. Стихотворения и переводы с чувашского. Чебоксары.1982
“Белес” (“Рубеж”). Стихи в переводе на казахский язык. “Жалын”. Алма-Ата. 1982
“Веретено судьбы”. Стихотворения и переводы с английского. “Книга”. М. 1989
“30 стихотворений”. Филадельфия, 1996, 2000
“Литературные герои”. Литературный словарь.
“Современник”. М. 1998
“Вавилонская яма”. Повести. РИК “Культура”. М. 1999
“Слюни Аполлона”. Стихи и переводы с англ. 1989 - 1999. РИК “Культура”. М. 2000
“Шутка Приапа”. Роман. “Гелеос”. М. 2001
“Стылое время”. Стихотворения. Пермь. 2002. Серия “Классики XXI века”
“Иглы мглы”. Стихотворения и переводы (1963 - 2002). М.: Голос-Пресс, 2003
“Дом блужданий”. Т. 1-й семитомного собрания сочинений. Пермь, “Реал”, 2004
Счет публикаций в газетах, журналах, альманахах и коллективных сборниках идет на сотни и тысячи.
Стихи, переводы, проза, статьи и рецензии публиковались в “Правде”, “Комсомольской правде”, “Московском комсомольце”, “Литературной газете”, “Литературной России”, “Неделе”, “Советской культуре” и других газетах; в журналах “Наша улица”, “Урал”, “Юность”, “Знамя”, “Октябрь”, “Новый мир”, “Дружба народов”, “Москва”, “Дон”, “Звезда”, “Нева”, “Литературная Грузия”, “Литературная Армения”,, “Литературный Киргизстан”, “Простор”, “Памир”, “Таллинн”, “Смена”, “Огонек”, “Крокодил”, “Сельская молодежь” и т. д.; переводились на многие языки.
Рецензии и статьи о творчестве Виктора Широкова публиковались во многих газетах и журналах, начиная с 1965 года.
Его стихотворения высоко оценили Павел Антокольский, с чьим предисловием вышла “Рябиновая ветвь”, Вадим Шефнер, Константин Ваншенкин и Владимир Гусев, все четверо давшие поэту рекомендацию в члены СП СССР; Александр Михайлов, чей семинар в Литинституте закончил поэт; Давид Самойлов, Александр Межиров, Евгений Винокуров, Виктор Соснора, Александр Кушнер, Георгий Маргвелашвили и многие другие.
В так называемые “годы застоя” стихотворения его выходили нередко в изуродованном редакторским произволом, цензурованном виде. Только “Веретено судьбы”, “Слюни Аполлона” и “Иглы мглы” отвечают полностью авторскому замыслу.
Последняя книга вышла с послесловием Новеллы Матвеевой, которая отметила высокохудожественность лирики поэта и причислила его к поэтам “Есенинской школы”. Книгу “Иглы мглы” высоко оценил Юрий Кувалдин в “Независимой газете”.
Переводы с языков народов СССР издавались многократно, две книги отмечены Государственной премией СССР (Бахтияр Вагабзаде, с азербайджанского) и Государственной премией РСФСР (Назар Наджми, с башкирского).
Проза заслуживает отдельного разговора.
Роман “Шутка Приапа” - настоящий бестселлер, вышедший несколькими тиражами. О нем писали в “ЛГ”, “Книжном обозрении” (Е. Лесин), “Новом мире” (Н. Елисеев).
Немало сил отдал воскрешению забытых имен, с его предисловием и в его составлении переизданы книги Н. Н. Вагнера (Кота Мурлыки), М. Авдеева, А. Соболя, Вяч. Иванова, В.Ходасевича, И. Северянина, Н. Агнивцева, К. Вагинова и многих других (в т. ч. ряд изданий популярных серий “Литературная мастерская” и “Символы времени” издательства “Аграф”, М.)
Существуют отзывы А. Михайлова, К. Ковальджи, П. Ульяшова, Я. Хелемского, Виктора Перцова, О. Дороганя и т. д.
ГЛУБИНА НОЧИ ПРИ СВЕТЕ ДНЯ,
или БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
Эротическая фантазия
“Желание изобразить мою фантастическую внутреннюю жизнь сделало несущественным все остальное...”.
Франц КАФКА. Дневники
“Фантазирует отнюдь не счастливый, а неудовлетворенный, каждая фантазия, - осуществление желания, корректив к неудовлетворяющей деятельности; фантазии можно, не прибегая к натяжкам, группировать в двух главных направлениях: - это, или честолюбивые желания, которые служат к возвеличению личности, или эротические”.
Зигмунд ФРЕЙД. “Психологические этюды”
“Писать текст - это штука веселая. Ей гораздо легче придать смысл, чем преодолению жизни”.
Харуки МУРАКАМИ. Слушай песню ветра
1.
Главное при этом то, что ничего не надо выдумывать. Пиши о себе самом, а получится обо всем на свете.
Странно, что когда-то я никак не мог писать прозу, только мечтал научиться. Стихи писались легко, а чуть переставал рифмовать, накатывало безмолвие. Алексия, по научному. И это у такого-то болтуна.
Напишешь историю про пожилую банщицу или наоборот про наивную девочку, беседующую со своей матерью, и сразу - стоп. Темнота. Открывается бездна нюансов, точно звездное небо, придвинутое телескопом. Глаза разбегаются. Каменеешь.
Вообще-то мы, дилетанты, постоянно жаждем узнать, откуда крупный художник, эта удивительно могучая личность, черпает свои бесконечные темы и как ему удается так увлечь ими нас, вызвать в нас такое сильное волнение, на которое мы не считали, пожалуй, себя способными.
Наш интерес к этому лишь усиливает тот удивительный факт, что сам художник, если мы справимся у него, не сообщит нам совершенно ничего или ничего удовлетворительного. Этой заинтересованности не помешает даже наше знание, что ни лучшее проникновение в условия выбора литературного материала, ни в суть литературного формотворчества - ничто не поможет превращению нас самих в художников.
Пишу я все это в номере хургадского отеля “Машрабия”. По местному времени двадцать два часа вечера. Номер стандартный, метров пять на шесть, на втором этаже отдельного коттеджа. С балконом и душевой. В центре его двуспальная кровать. Напротив большое зеркало, под которым письменный стол. Рядом, левее - телевизор. Цветной, шестнадцать каналов. Помимо арабских каналов польский, итальянский, немецкий, CNN, первая программа российского телевидения.
В Москве уже полночь.
Злата звонила из машины, по дороге домой. Ездила с мужем (моим гениальным зятем-дизайнером) на дачу. Она решила поздравить меня с днем рождения. И я с нескрываемой благодарностью принял поздравление, оставаясь внутренне: а) одиноким человеком; б) все еще трепетным юношей, чуть ли не младше своей мудрой и талантливой дочери (она - признанный художник и поэт, правда, пока не напечатавшая ни одного стихотворения; я не позволяю, а она считается с моим мнением); в) странственником по закоулкам своего подсознания, а не только странником по далеким и чуждым странам.
Прав Мураками еще и тогда, когда пишет, что вся жизнь - пустая трата времени. Но таково изначально свойство и времени, и денег - тратиться на всякую ерунду. Впрочем еще бессмысленнее стать скрягой и безоглядно копить пиастры и мгновения. Вечности не обретешь и уж тем более не купишь.
Зигмунд Фрейд тоже подсказывает мне: “Если бы нам удалось отыскать у себя или у себе подобных по крайней мере что-нибудь родственное литературной деятельности! Изучение ее позволило бы нам надеяться на достижение начального объяснения литературного творчества. И в самом деле, налицо надежда на это, - ведь сами художники любят уменьшать разницу между своим своеобразием и естеством обыкновенного человека; они так часто заверяют нас, что в каждом скрыт поэт, и что последний поэт умрет лишь вместе с последним человеком”.
Сегодня был очень долгий день. Получив вчера в турбюро билеты на самолет, я вернулся домой, наскоро поужинал, заказал такси в аэропорт и не сомкнул глаз до семи-восьми часов утра. Не было смысла залезать в постель, надо было собрать дорожные сумки (а я всегда набираю лишнее: книги для чтения, кипы бумаги, ручки, какую-то обувь, одежду, то, чем никогда не воспользуешься), поболтать по телефону с такими же бездельниками и горемыками, коллегами по медицинскому цеху, поиграть с компьютером в карты и шахматы, наконец, просто поглазеть в телеящик.
Намедни застрелили Сергея Юшенкова, депутата Государственной думы, бывшего полковника, и хотя лично у меня он никогда симпатии не вызывал, но ведь даже червяка или козявку жалко. Киллера, конечно, не найдут, да и что с того, чтобы его настигла кара. Сегодня в России киллер что-то вроде санитара общественного леса или политической помойки. Или экономического дизайнера, устраняющего рудименты и полипы свежих болячек.
Затем было длительное путешествие с севера столицы на ее юг, в аэропорт. Томительное сидение в ожидании регистрации. Томительная процедура, предшествующая посадке в самолет. А затем - судорожное метафизическое блуждание рассудка между явью и сном.
Собственно я спать могу и стоя, только редко случается; а в кресле чего ж не покемарить, слопав в промежутке горячий завтрак и выпив красного вина.
Приземлились в Хургаде благополучно. Молоденькая и вполне ничего стюардесса, время от времени поджимавшая ноги, ибо я, вполне дотягиваясь, наступал ей на левую ступню (девушка, а то порой и другие стюардессы - попеременно - устраивались передохнуть на служебное кресло прямо напротив моего). Потом, уже после приземления она попросила меня разменять ей тысячу рублей, что я и выполнил с удовольствием, разбив на две “пятихатки”, настойчиво размышляя, зачем ей менять рубли в Египте, где они не имеют хождение. Не то, что доллары или евро.
Таможня, виза, поиски принимающей стороны, автобус, экзотичная дребедень, настойчивый служитель отеля, вырывающий у меня багаж, чтобы срубить по легкому пару долларов или двенадцать египетских фунтов, что соразмерно; гнусный номер на первом этаже с тошнотворным запахом затхлости, от которого я отказался, и, наконец, поселение на второй этаж в приличную комнату с вожделенным балконом.
Однако двух долларов бакшиша озабоченному служителю за его услуги по заселению показалось почему-то мало, и он объяснил на ломаном русском и отчаянно жестикулируя, что он непременно должен поделиться с другом-администратором; но десять долларов, данные мною, ввергли египтянина в восторженный паралич. Он, не веря своему счастью, долго тряс мне руку и, кажется, ожидая какой-то подлянки, готов был даже отказаться от бакшиша.
А после было море.
Здесь я прервусь на первый полноценный сон за двое суток, ибо завтра будет день, будет и пища, и продолжены будут возлияния и излияния.
2.
Странное дело - эти сны.
Андрей, как ни старался их запомнить, все равно забывал после пробуждения все их начисто. Казалось, вот он, полноценный сюжет будущей популярной книги; прихотливое течение событий, всекаквжизни, разве что временами куда как круче, только никак не удается выстроить каконобыло; теряются постоянно мелкие, но очень важные детали.
Впрочем, и отделить реальную жизнь от сновиденческой порой ох как непросто. Плавание в сумерках подсознания длится бесконечно, словно на границе дня и ночи.
Андрей уже позабыл, как в его жизни появились близняшки. Кажется, он был на практике в школе давным-давно, когда еще учился на третьем курсе педвуза. Ему очень даже понравилось тогда преподавать русскую классическую литературу в девятом классе. Видя его старание, руководитель практики Надежда Николаевна поручила Андрею вести факультатив по Серебряному веку.
Что ж, что Андрей не стал отнекиваться, а написал объявление, повесил его на доске приказов и объявлений, а также объявил время встречи на очередном уроке.
На первое занятие явилось трое девочек, а на второе - уже только одна. Андрей волей-неволей разглядел ее выразительное семитское личико с яркими, словно напомаженными губами; большие темные, явно близорукие глаза с кокетливо загнутыми длинными черными ресницами; черные же вьющиеся волосы размером с внушительные веник и вполне оформленные, хотя и не силиконовые груди.
Остальные телесные формы были скрыты столом, да Андрей и от первых своих открытий сразу скукожился, точно перегорел. “Тоже мне любитель нимфеток выискался! На лолиточек, видишь ли, потянуло!” - с укоризной думал он, поправляя старательно ставшие вдруг тесными брюки.
Девочка, которую звали Оля, оказалась весьма сообразительной и посещала факультатив все месяцы практики новоявленного преподавателя. Постепенно Андрей привык к ее соблазнительно-кукольному виду. Задавал ей различные темы для сочинений и нередко, проверяя готовую работу, уже спокойно переносил прикасание тугой девичьей грудки к его плечу или к спине, когда старательная девочка заглядывала сзади и сбоку на испещренную учительскими пометками рукопись. Или же чувствовал кожей шеи и частью небритой щеки ее горячее и чистое дыхание.
Все проходит, закончилась и практика. Андрей и думать забыл об Оленьке. Миновало чуть ли не два года, как однажды в автобусе к Андрею притиснулась (вернее, ее придавили из-за переполненности пассажирами) весьма импозантная девушка, в которой он не сразу признал бывшую свою ученицу.
Зато она признала его мгновенно и, ничуть не смущаясь необходимостью друг в друга вжиматься, назвала его по имени-отчеству и поинтересовалась, почему он так долго не появлялся в школе, неужели больше на практику не направляли.
Андрей ответствовал, что именно да, не направляли, и к тому же он совершенно поменял специальность и сейчас работает в страховой компании. Дескать, это и денежки нормальные, и времени больше остается.
Они сошли на одной остановке. Андрею предстояла пересадка, а Оленька жила поблизости. Она оставила Андрею номер домашнего телефона и своего мобильника, попросила непременно звонить в самое ближайшее время. Как-то по особенному похлопала восхитительными ресницами, отчего Андрею сразу вспомнилась аппетитная нимфеточка, касавшаяся (нужно или не нужно) его своей развитой не по возрасту грудкой. И на прощание совсем по-взрослому поцеловала его в небритую щеку, приподнявшись для этого на цыпочки.
Андрей вернулся домой разгоряченный. Долго не мог уснуть. Принял душ. Несколько раз принимался пить чай и, уснув, увидел Олино лицо, вспыхивающее, словно звездочка в самых разных сторонах темного как обувной крем небосвода. Причем нередко она одновременно смотрела на него из противоположно расположенных углов.
“Экое наваждение!” - думал Андрей. - “Словно двуглавый дракон, она не сводит с меня сразу две пары восхитительных глаз, облизывает язычком две пары замечательных губ, словно хочет съесть. И стоит это позволить”.
3.
Первый мой день в Египте был несказанно длинным. Тянулся, как размякшая жвачка, и прилипал к каждой мелочи. Второй оказался покороче. Глаз замылился и не замечал многие подробности бытия.
Отель “Машрабия” - многочисленный комплекс разнообразных зданий. Фасадное, впрочем, как и остальные, выстроено в буффонадно-мавританском стиле. Оно даже привлекает своей старомодной обшарпанностью.
Я живу в небольшом коттеджике, на втором этаже. Комната № 323. Кроме моего рядом еще два номера. И соответственно три - внизу. Соседей практически не видно.
За устройство хитрый разносчик содрал с меня 50 египетских фунтов. Я вначале давал десять. То есть он разумно поимел вместо двух баксов целых десять. Получив, наконец, вожделенную бумажку, носильщик в следующую же минуту перепугался и несколько раз назойливо переспрашивал, не обижусь ли я.
Конечно, мне было жалко денег, но других купюр под рукой не было, за долларами надо было лезть в потайные места; словом повезло египетскому парню.
Потом, встречаясь со мной, он то преувеличенно радовался и пытался хоть как-то услужить, что не очень-то и получалось, то виновато отводил глаза в сторону, прошмыгивал мимо, словно бы не замечая.
Завтрак, обед и ужин по подбору блюд были практически одинаковы и однообразны. На третий день пищу эту не то что есть, смотреть на нее не хотелось. Пересушенная курятина, жесткое мясо кубиками или ломтиками (бефстроганов), яичница (омлет или глазунья), жареный картофель (очень жесткий), перепаренные овощи тоже низкого качества. Скверный кофе или чай. Молоко для забеливания напитков. На десерт - пирожные, тортики, до чего я не охотник. Спиртных напитков у официантов не допросишься, получив - с трудом выпиваешь. Видимо, вода архискверная.
И потом все очень разжиженное, как бы разведенное. Крепость рома или бренди явно не выше 35 градусов. Вкус преотвратно-самогонный. Пиво - вялая моча.
Туристы поругивали еду и пойло, но все равно потребляли. Куда денешься. Вроде как халява. Молодежь курила кальяны, особенно по вечерам. Я попробовал подымить во время экскурсии в старый город (down town). Но поскольку и сигареты-то не курю, то получилось натужно и скорее всего не в затяжку. Чуть-чуть “поплыла” голова. А запах яблочного табака таки приятный.
В первый день пребывания, особенно вечером, народу было не протолкнуться. Потом как-то рассосалось. Может быть, парни и девушки занялись трахом, а пожилые - телевизорами в номерах. Я тоже в главном здании или в дворике перед ним не маячил.
От сильного солнца покраснел, как американский индеец. Радовало, что кожа в отличие от сочинско-пицундских ожогов не болела.
Из развлечений - пляж, где вдоль берега гуляют почти ручные белые цапли. Размером до полуметра. Иногда они лениво взлетают над зонтиками, оберегающими лежаки от жгучего солнца, иногда забредают на отмель и ловят рыбешек. Чаще стоят неподвижно в тени противосолнечных зонтиков, начиная передвигаться только при приближении человека.
Одна из них, белая то белая, но в черных пятнышках, преданно ходит за негром, обслуживающим вайндсерфингистов как собачонка.
Читать нечего. Пляжный стеклянный шкафчик забит одними немецкими изданиями. Немцев здесь немало, и книгами, особенно в бумажных обложках, они не дорожат. Русские же книг либо не привозят, либо берегут и не оставляют на лежаках после прочтения.
Постепенно, впрочем, довольно быстро накапливается раздражение. Это видимо результат солнечной активности, будоражащей внутренние процессы в организме. Даже засыпать стал с трудом, хотя ранее отключался мгновенно, едва успевал коснуться подушки головой.
Видимо, прекращая заученные игры юности, нужно отказываться и от удовольствия, которое получаешь от игры. Хотя каждый, кто знаком с психической жизнью человека, знает, что едва ли что-нибудь другое дается ему столь трудно, как отречение от однажды изведанного удовольствия.
Собственно, мы и не способны от чего-либо отказаться, а лишь заменяем одно другим. То, что кажется отречением, на самом деле есть образование замены или суррогата. Так подросток, когда прекращает играть, отказывается всего лишь от опоры на реальные объекты. Теперь он фантазирует, вместо того, чтобы играть. Он строит воздушные замки, творит то, что называют “сны наяву”.
4.
Заинтересованный встречей с Оленькой, Андрей позвонил ей на следующий же день, сказал на какую остановку ей нужно приехать и в указанное время девонька стояла как вкопанная, принаряженная и благоухающая немыслимыми ароматами.
Андрей даже рассердился внутренне от таких явных знаков внимания к нему. “И что это ее ко мне погнало? Наверное, ей что-то от меня надо? Между нами, кстати, приличная возрастная разница, что ей своих сверстников не хватает? Красивая девчонка, надо признать. Может, это провокация какая-то?” - думал он, петляя переулками, чтобы наикратчайшим путем привести прелестницу в свое запущенное жилище закоренелого холостяка.
Тем временем язык его вполне здраво произносил обкатанные фразы, предназначенные дабы не спугнуть легкую добычу и потенциальную подружку. Оля внимательно слушала, не произнося ни слова, только ее черные и несколько вытянутые, как маслины, глаза живо реагировали на удачные эскапады, словно аплодируя длинными и густыми ресницами.
Андрей привычным толчком правым плечом отворил железную дверь, предварительно отомкнув все три замка. Пропустил вперед спутницу, и, не зажигая света, прямо в холле грубо и решительно овладел ею. Сзади. Не снимая одежды ни с нее, ни с себя, лишь разведя, словно цветочные лепестки, компоненты ее одежды; расстегнув и приспустив свои брюки, не забыв предварительно нацепить кондом, предусмотрительно припасенный в кармане.
Непонятно, чего он страшился: неожиданного телефонного звонка, визита своих знакомых, прежних подруг, ее родителей (но Оля была совершеннолетней) или же собственной внезапной страсти, которая и потребовала столь жесткого и жестокого удовлетворения. Выброс спермы опустошил его, и, не снимая отяжеленного мерцающего в сумерках холла как полудрагоценный камень опал резинового мешочка, он ловким движением подтянул трусы и брюки, застегнул ремень и только тут обратил внимание на девушку.
Она не шевельнула ни одним членом, оставаясь в той же неприкаянной позе, впрочем, вполне искупаемой природным изяществом и свежестью юности, отрицающей любые наветы.
Андрей аккуратно расправил лепестки в обратной последовательности, повернул девушку лицом к себе и впился в ее губы долгим дежурным поцелуем, который самому себе показался гадким и отвратительным.
Затем он, не говоря ни слова, ничего не поясняя, вывел Оленьку из квартиры, спустился с ней на лифте, вывел на улицу и, долго плутая обратной дорогой, проводил до автобусной остановки.
Единственное, что он предложил ей, была сигарета с ментолом. Импортная. Оба они старательно курили, причем Оленька явно неумело, но все равно стараясь не отстать в выдувании дыма, вообще во всем старательно подражая новоявленному партнеру по древнейшему развлечению.
- Завтра я позвоню тебе, прямо с утра, - безапелляционно заявил Андрей. - Будь готова.
- Всегда готова! - вполне по пионерски и без малой доли юмора откликнулась девушка.
Андрей посадил ее на первый же автобус, благо, ехать было всего три или четыре остановки. На прощание чмокнул в щечку и пошел обратно домой, не оглядываясь. Только остановился у газетного киоска, купил ворох газет; а, придя домой, долго бессмысленно листал их, не понимая прочитанного.
Часто курил, выпил бутылку водки и несколько чашек растворимого кофе без молока, жалея лишь только о том, что не оставил девушку у себя на ночь.
“Экая легкая добыча!” - думал он, чувствуя приятную наливающуюся спелостью сладость во всем организме. - “Эк ее разобрало! Впрочем, она же давно не девственница. Интересно когда она начала, когда сподобилась?”
И он вспомнил, что еще по дороге к нему от остановки, убалтывая ее, он спросил Оленьку о наличии опыта; и она без малейшей капли смущения ответствовала, что еще в девятом классе мальчик, кстати, очень похожий на Андрея, преподал ей первые уроки взрослой любви. Да-да, именно так она и выразилась.
“Ха-ха! Взрослая любовь! Что же тогда детская? Танцы-шманцы-обжиманцы? Сплошные поцелуйчики!” - с внезапно ревностью подумал Андрей. - “Никому ее не отдам. Замечательная игрушка. Главное, не болтунья. Молчит, старается, сопереживает, наверное”.
Так он и заснул, в одежде, не расправляя кровати, на диване перед телевизором и, проснувшись от предупредительного писка уже сочащегося рябью экрана, долго не мог ничего сообразить, пока не вспомнил первопричину сегодняшних событий и, сбросив брюки, с отвращением не стащил, наконец, давно потухший полузасохший, в сероватых струпьях мешочек, закатанный точно неудобный рукав плаща или того чище носок.
Андрея чуть не стошнило, пока он нес в туалет резко пахнущую выделениями находку. Так носят дохлую мышь или шкурки заморских плодов, например, банана; уже почерневшие и явно никчемные.
5.
В Египте я оказался случайно. Впрочем, как знать. По профессии я - врач. Офтальмолог. Продолжатель славной врачебной династии.
Отец у меня врач-кардиохирург, академик-орденоносец. Мать - доктор наук, инфекционист, крупнейший специалист по сибирской язве не только в нашей стране, но и за рубежом. Сестра - физиотерапевт, кандидат наук.
Лишь я один подкачал. Неостепенный до сих пор.
По молодости, еще в институте, сдал все кандидатские экзамены, но увлекся живописью, и все время неистово писал автопортреты. Искал свою манеру. Нечто среднее между кубизмом и ташизмом.
Чуть из института не вылетели за участие в пленэрных выставках и в “квартирниках”. Завели дело в КГБ, прослушивали телефонные разговоры, “топтуны” следом ходили без стеснения. Честно признаюсь, дрогнул. Не хотелось загреметь “под фанфары” и за границу тоже не очень-то улыбалось. Я же не еврей и не армянин, на помощь той или иной диаспоры надеяться не приходилось.
Помогли связи отца. А, получив диплом, завербовался на север, в славный город Анадырь. Лечил трахому у чукчей. Воображал себя, чуть ли не Альбертом Швейцером. Надеялся в самом скором будущем получить “нобелевку” по медицине.
Ан нет. Не вышло. Одна неудачная любовь. Вторая. Начал пить. Длительно. Запойно. Неделями и даже месяцами. Как ни хорошо относилось ко мне районное начальство, но вынужденно было уволить. Тем более, что нагрянула инспекция из министерства. Правда, разрешили “по собственному желанию”.
Вернулся в Москву. Зашился. Женился на операционной медсестре. Родился сын Артем. Жизнь потихоньку стала налаживаться. Отец подарил кооперативную “двушку”. Закончил ординатуру. Стал заниматься кератопластикой (пересадкой роговицы). Аккуратно срезал бельма и приживлял тоненькие пластинки прозрачной роговицы, взятой у трупов. Вернее, с трупных глаз.
Приходилось дежурить по ночам в морге. Ждать поступления свежих покойников. Людей, погибших в экстремальных ситуациях. Какой-нибудь безродный или бомж попадал в аварию, и бесхозные глаза можно было запасать впрок. Консервировать.
Ночное одиночество утомляло. Прибавьте постоянные стрессы на работе и в семье. Плюс компания санитаров-ханыг. Развязал.
Рухнуло разом все благополучие. Жена ушла к другу семьи, трезвеннику и замечательному архитектору. К обрусевшему немцу из Казахстана по фамилии Штольц.
Вскоре они дружно эмигрировали в Германию. Сейчас мой сын живет в Ганновере. Он - настоящий ариец, блондин с голубыми глазами. Складно “шпрехает”. А на русском изъясняется уже с трудом, с чудовищным акцентом.
Год назад он приезжал в гости. На неделю. Я не нашел в нем ничего родственного. Совсем чужой. Выше меня на голову. Пахнет чужеземными дезодорантами.
Даже в жестах он подражает Штольцу. Та же легкая сутуловатость. Руки чаще сцеплены за спиной. Веселая снисходительная улыбка. Односложные ответы: “Да”, “Нет”, “Спасибо”. Одним словом, немчура.
Спасибо, женский пол меня своей заботой не оставил. То одна, то другая дурочка бралась и до сих пор берется за мое перевоспитание, но, побившись месяц-другой, убеждается в никчемности усилий и оставляет меня, возвращаясь восвояси.
Сейчас как раз такой период. Снова один, как перст. Яко наг, яко благ. Как любил говаривать мой высокообразованный и благополучный отец.
Он, между прочим, давно лежит на Новодевичьем. Под памятником из красного мрамора с прибамбасами, работы учеников Эрнста Неизвестного. На верху две бронзовые руки держат сердце из рубинового стекла. Ужас, какая безвкусица, но моя мама настояла. Утверждала, что такова воля покойного, что эскизы памятника он самолично утвердил лет за двадцать до собственной кончины. И как еще охотники за цветными металлами не сволокут эту композицию во вторсырье!
Мать жива, ей под девяносто. Ходит она, опираясь на любимую мужнину трость из самшита, с накладным серебром. При редких встречах она то и дело замахивается на меня тростью и бессильно шипит. Слов не разобрать, но смысл понятен: “Ожиданий родительских не оправдал. Выродок. Неудачник”.
Хотя как сказать, все-таки я при деле. Работаю в институтской клинике (и тут помогли связи покойного папеньки). Главврач клиники - тоже сын академика, моложе меня на девять лет. Мы с ним даже учились в одной спецшколе. Только он - во втором классе, а я - в одиннадцатом. Я тогда и не предполагал оказаться под его командорским началом. Как тяжело пожатье каменной десницы!
О, он-то вполне успешен. Кандидатская - в 22, докторская - в 25. Членом-корреспондентом Академии медицинских наук он стал в 28. Самый юный из академиков. К тому же под псевдонимом Б. Ухнов (Борис Ухнов) валяет историко-авантюрные романы из жизни Австро-Венгрии. После Бориса Акунина стало модно осваивать смежные дисциплины. К тому же, его двоюродная прабабка была любовницей одного из кронпринцев ушедшей в небытие империи.
Он и меня не раз подбивал взяться за перо. Вернее, за ноутбук. Может, здесь, в Египте, я и займусь писаниной, ибо холстов, красок и мольберта не захватил, несусветная тяжесть. А вот шариковая ручка и десть бумаги при мне. Воспоминаний, которые следует изжить, чтобы исцелиться, тем более в излишке.
Вообще-то я стыжусь своих фантазий и скрываю их от других людей, оберегаю, как свою самую задушевную тайну, и почти всегда охотнее признаюсь в своих проступках, нежели делюсь своими мечтами. Быть может, именно поэтому мне кажется, что я остался единственным человеком, который творит такие мечты, и оттого не подозреваю о всеобщем распространении таких же в точности фантазий среди других людей.
Главврач в отличие от меня, грешного, не пьет. И никогда не пил. Не курит. Женат одноразово и накрепко. Жена его - музыкант, саксофонистка, лауреат всевозможных международных конкурсов. Отец четверых детей, по слухам ожидает пятого.
Он в свое время отнесся ко мне по-доброму. Честно скажу, подобрал после очередного запоя. Принял на работу. Доверил оперировать.
Правда, я не вернулся к кератопластике. Бр-р-р! Чтобы опять - ночь. Стылое промозглое пропахшее формалином одиночество. Возможные собутыльники. Нет уж, увольте.
Сейчас я занимаюсь лазерными операциями на сетчатке. Иду, как говорится, в ногу с прогрессом. Медсестры лишь облизываются да изредка постреливают на меня глазками. Безрезультатно. Да и я, предвидя последствия, не стремлюсь к контакту. Погрузнел. Оплешивел. Лишь много курю. Но и вес не теряю. Дай Бог, не прибавлять.
Курить еще вреднее, чем пить, хотя обществом воспринимается как малое и неизбежное зло. Две-две с половиной пачки в день, меньше не выходит.
Главврач с самого моего прихода прочил меня в заведующие. Отделение наше - гордость клиники. Тем не менее, страдает текучестью кадров. Завы как-то не держатся. То ли трудно найти действительно способного к рутинной чиновничьей деятельности администратора, без начальничьих понуканий следящего за своевременной документацией и плановостью операций, то ли потому что постоянно случаются ЧП (чрезвычайные происшествия). То больные устроят вечернюю пьянку, то - того чище - групповой секс в отдельно взятой палате, да еще медсестер вовлекут или уборщиц, то украдут хирургический инструмент непонятно для каких надобностей. Недавно вот щелевую лампу скоммуниздили, а это штуковина посерьезнее чем микроскоп или стерилизационные биксы.
Одним словом, без снотворного и на отдыхе не заснешь.
6.
Андрей проснулся рано. Вышел на балкон и долго смотрел в сторону предполагаемого Олиного дома. Где-то там всходило солнце, красно-желтое. Как желток гигантского космического яйца. Облака как жидкий белок студенисто перемещались по сферическому небосводу.
Он еле дождался восьми часов, чтобы набрать по телефону заветный номер. Ответила Олина бабушка. Сказала, что Оля еще спит.
Каждый час он звонил и получал тот же ответ.
Наконец, в полдень Олю подозвали к телефону, и она еле слышно прошептала, что, как только примет душ, сразу же приедет.
Андрей почти бегал вокруг остановки часа полтора, пока подъехал автобус, из которого выпорхнула Оленька. Ему она показалась совершенно раздетой. Прозрачное белое платье, к тому же без бюстгальтера, являло великолепную фигурку. Грудки висели сонными дыньками, как игрушки на новогодней елке.
По дороге Оля призналась, что не успела позавтракать, так торопилась.
Завтрак длился чуть ли не вечность. Выяснилось, что Оля пьет что угодно. Кроме водки. Коньяк она пила наравне с Андреем (вернее сказать, лакала), радуясь новизне ощущений. Трахальщик-одноклассник угощал ее лишь “жигулевским” пивом и мороженным. Откуда у юноши, живущего на содержании небогатых родителей, деньги на магазинный коньяк?
В спальню Андрей внес девушку на руках и самолично высвободил ее из тканевого кокона. Откинул ватное одеяло, положил почти невесомое бархатистое тельце и бережно укутал.
Виднелась только голова в обрамлении буйных кудрявых черных волос, смеющееся курносое личико, глаза-маслины и пухлые не напомаженные чувственные губы, работающие в случае необходимости как насос. “Рабочие губки”, - как-то обмолвилась Оленька.
Он разделся, что называется, “в полете”. Нырнул в полотняную прорубь и сразу же вошел в вожделенное местечко, как кинжал в ножны. Никаких противогазов сегодня не понадобилось.
Андрей уже совершенно не думал о возможных нежелательных последствиях, то бишь о беременности или о заразе, ни тем паче о нашествии разъяренных родителей осчастливленной им девушки.
Неистовые ласки, прерывавшиеся лишь на заходы в ванную, длились часов шесть, а может восемь. Практически весь световой день.
Андрей, словно первопроходец или странственник открывал все новые и новые потаенные местечки и различные варианты сладострастных соединений. Оленька была необыкновенно податлива, соразмерно гармонична при всех разнообразных вариантах проникновений, эластично упруга, но почему-то безжизненно неотзывчива.
Когда Андрей не только налакомился, но и окончательно насытился, он так прямо и спросил партнершу: “Ты что - фригидна?” на ответный слегка недоуменный взгляд повторил настойчивей: “Неужели совсем не кончаешь?” И удивившись правильности предположения, решил в самое ближайшее время исцелить девушку.
Ан силы были уже исчерпаны.
На этот раз, провожая Оленьку до остановки, он уже не петлял, не церемонился, не выдрючивался, а практически выпроводил ее самым кратчайшим способом и не только не оглядывался, но и не вспоминал о нежных моментах до утра.
Допил коньяк. Покурил всласть. Посмотрел цветной телевизор, останавливаясь на эротическом кино. Принял душ и, наконец, пошел баиньки. На покой. Снилась какая-то чертовщина.
7.
В нашем офтальмологическом отделении кроме меня работало пять врачей. Трое мужчин и две женщины.
Так уж получилось, что трое из них уже побывали заведующими, причем успели смениться всего-то за год-полтора.
Первую, мадам Эйфелеву, я знаю уже более четверти века. Как говорится, столько не живут. Она неплохой узкий специалист по косоглазию. Оперирует крайне редко, зато весьма сильна в теории. Вечно заседает в президиумах каких-то сборищ, симпозиумов, конференций. У нее две семейные проблемы: муж, оториноларинголог, с манией гениальности, вечно бегающий “налево” и никак не могущий защититься; и подросшая за последние годы дочь, сущая кикимора внешне, ведущая медицинской программы на одном из третьестепенных телеканалов, у которой главная забота наконец-то выйти замуж и родить.
Казалось, уймись и занимайся мужем-кроликом и жабкой-дочерью. Но большевистский темперамент мадам постоянно толкал ее на производственные новации. То она проводила перепланировку палат именно в разгар зимы, то меняла местами ординаторскую и сестринскую, то запрещала все плановые операции кроме устранения косоглазия.
Между тем за свои тридцать лет работы егозливая мадам пересидела восемь главврачей. Споткнулась на последнем. Схватившись с ним пару раз на общеклинических конференциях, закатив пару бесполезных истерик, она поняла что-то глубинное и, не уходя из отделения насовсем, осталась штатным консультантом. В глубине души, видимо, надеясь, что главврач не вечен и, глядишь, через три-четыре года снова наступит ее время.
Сменивший ее Саша Смутьянский, мужик лет под сорок, выдержал месяцев пять, не больше. Любитель мутить воду и ловить рыбку в этой мутной воде, типичный провокатор по местному прозвищу “поп Гапон”, он с одной стороны всегда держал сторону мадам, чьим официальным заместителем был чуть ли не последние десять либеральных лет, с самого начала перестройки, и, конечно, должен был поддержать ее демарш; с другой стороны, оставшись простым врачом, он освободил массу времени для частных консультаций и стал на стороне зарабатывать втрое вчетверо больше.
На смену ему пришел человек уже из совершенно других сфер, чиновник из министерства, зато давний знакомец главврача, ушлый и дошлый человечек по фамилии Варакин. Но и он не смог личным примером оживить хирургическую деятельность стационара и очень скоро перешел на административно-хозяйственную должность.
Время от времени я гонял с ним чаи или же по предпраздничным дням пил спирт, сэкономленный старшей операционной сестрой, благоволящей ко мне за мои “золотые руки”.
А последние месяцы отделением руководит Коля Востриков. Колюня, несмотря на свои верные сорок пять, давний и закадычный друган Смутьянского, в общем-то милый парниша, шесть раз бывший в законном браке, закончивший вуз далеко за тридцать и только-только защитивший кандидатскую, причем впрямую примыкающую к любимой теме главврача, только со знаком наоборот.
Сам Николай вряд ли бы додумался до такого откровенного противоречия, он был откровенным конформистом (в этом мы с ним схожи, словно близнецы-братья), за искусной интригой просматривалась высокопрофессиональная рука Смутьянского и железная длань мадам Эйфелевой.
Любопытно, что наконец защитившись, Колюня настолько осмелел, что стал оспаривать указания главврача и зачастую в открытую пререкаться с ним на еженедельных “пятиминутках”. Закончилось это печально. Подачей заявления Вострикова об уходе с “расстрельной” должности. Впрочем, из отделения он уходить пока не желает, о чем уже не раз говорил мне, явно ища не только моральной, но и практической поддержки.
Еще одна женщина, можно сказать, моя товарка и заединщица по клинической судьбе, Эльза Лойд-Паркер, эстонка по происхождению, незамужняя и слегка этим озабоченная, пребывала в нашей среде на отдалении, ибо специализировалась на послеоперационной реабилитации больных. Длительное наблюдение за выписавшимися пациентами, нередко в курортных условиях, позволяло ей надолго выпадать из жесткого производственного графика. Иногда мне казалось, что у нее с главврачом весьма неформальные отношения, но скорее всего это мои дурацкие измышления.
О себе распространяться не буду. Повторюсь, что сосредоточен на лазерном лечении заболеваний сетчатки. Здесь нужен и важен собственный острый глаз и твердая рука.
Несмотря на давние проблемы с алкоголем, руки у меня не трясутся и процент излечения больных довольно высок. Главврач, собственно, и ценит меня за профессиональные успехи.
Последние три месяца, а может и два, он пару раз предлагал мне возглавить отделение. Каждый раз, впрочем, бурча на меня за какие-то мелкие оплошности и недоработки. Я на правах давнего знакомца отмахивался и. Кажется, перешел черту.
В воздухе замаячил призрак грозы, несколько раз раздавались угрозы взять (непременно своего) человека со стороны.
Я уж, было, внутренне согласился с новым назначением. Ждал только, чтобы психологически подготовились коллеги. Смутьянский вполне мог взбрыкнуть, обидевшись за другана. Он вообще очень настороженно относился к моим успехам, очевидно, сказывалось влияние мадам. А, не дай Бог, уйди они оба демонстративно в соседний институт, тот же главврач “съел” бы меня без соли, мол, развалил отделение, не успев сделать ничего положительного.
Вот тебе Буриданова дилемма. Не откликнешься вовремя на барскую милость, плох. Откликнешься, все равно плох.
Прав классик: “Милуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь”.
8.
Андрея повело. Он начал раздваиваться. Конечно же он был готов проводить с Оленькой все дни в постели (оставаться на ночь она категорически отказывалась, боясь разгневать своих родителей), но секс, принося ему несомненное удовольствие, постоянно убывал по накалу страсти.
Им были перепробованы все позы из “Камасутры”. Книга эта постоянно лежала на столике около рабочей тахты, и Андрей без тени смущения сверял свою память с вековой традицией.
Он беззастенчиво крутил по “видео” эротические фильмы, но и это давало временный эффект.
Интерес к Оленькиным прелестям угасал. Ее-то, в общем, мало интересовало, что вытворяют с ее телом. Какие бы новые потайные тропинки ни открывал Андрей, сколько бы времени он на них ни топтался, ничего не приносило ей не то, что разрядки, даже вялого наслаждения.
Андрей впервые за свои уже немалые годы столкнулся с подобным феноменом. Преуспев в обладании женщинами, а его донжуанский список включал в себя чуть ли не пять тысяч прелестниц всех цветов радуги и самых разных возрастов, он так или иначе стремился быть относительно честным партнером, хотя бы в физиологическом отношении.
Для этого у него имелись всевозможные подручные средства, фаллоимитаторы, эректоры, экзотические мази, особо пахучие духи, наконец, биостимуляторы.
На Ольгу не действовало буквально ничего. Что же касалось ее идиосинкразии к водке, то недоверчивый Андрей как-то заставил ее выпить две-три рюмки и потом весь вечер был испорчен. Ольга заблевала весь туалет, заснула на унитазе и пребывала затем в сомнамбулическом состоянии не меньше шести часов. Он был вынужден выгуливать ее кругами по улице чуть ли не весь вечер, пока она, наконец, стала слегка ориентироваться в пространстве.
Ему пришлось нанимать такси, везти подружку до подъезда, затем поднимать на лифте прямо к квартирным дверям, знакомиться с родителями и, что было занятнее, с ее сестрой.
Сестра звалась, как и положено по русской традиции, Татьяной. Внешне она совершенно не походила на Ольгу, бывшую старше ее на целых пятнадцать минут. Платиновая блондинка с голубыми глазами, гораздо выше ростом и с более угловатой манерой держаться, она взглянула на Андрея с немалой долей презрения.
Общая комната сестре была крошечная, как кладовка. Кровати стояли перпендикулярно друг другу, а между ними едва помещался небольшой журнальный столик, заваленный сброшенными частями женского туалета.
Посадив Ольгу, словно большую размякшую куклу, на ее кровать, Андрей поспешил откланяться, и, как говориться, был таков.
Ночь он почти не спал, беспрестанно куря и прихлебывая то чай, то кофе.
9.
Я устал от неразрешимой ситуации, устал от тревожных раздумий. Мне всегда хотелось заниматься только научными изысканиями, разумеется, выполняя ежедневную трудовую повинность, святой врачебный долг.
И вот не нашел ничего лучшего, как уйти в отпуск. Тем паче, он был не использован за два предыдущих года и все равно “пропадал”.
Написал заявление, передал своих больных Колюне и Эльзе, согласовал с главврачом все свои передвижения. Я мог ему понадобиться по подготовке части доклада на межотраслевой конференции в конце апреля - начале мая.
Правда, я заметил небывалое равнодушие и ко мне самому, и к моим проектным заверениям. Что-то нечисто в наших душевных конюшнях, - мысленно укорил я своего несгибаемого начальника.
Конечно, он мне не родственник, да и дружба наша эфемерна. Вот родители наши действительно дружили, встречались не только за праздничным столом, но все это кануло в прошлое.
Первые две недели отпуска прошли в Москве. Отвлекали бесконечные телефонные звонки, встречи с коллегами по тем или иным профессиональным поводам, чрезвычайно важные симпозиумы, наконец, домашние заботы и мелочи бытового обихода.
К тому же в конце первой же недели умер мой научный руководитель, замечательный ученый и крупный общественный деятель, как любят уточнять в некрологах, Трифон Семенович Микрюков. Вице-президент Международной ассоциации “Врачи без границ”.
Почти сорок лет назад он познакомился с моей студенческой работой, присланной на конкурс, без всяких просьб взял кураторство и долго нянчился с великовозрастным оболтусом, веря в мой так до сих пор не прорезавшийся талант. Впрочем, последние годы мы мало общались. Трифон Семенович много и часто болел, активно воцерковился, (верующим человеком он был всегда, даже работая в отделе науки ЦК КПСС), подолгу живал в Оптиной пустыни.
И все равно его внезапная смерть потрясла меня.
Рано утром, едва пробившись сквозь столичные пробки, я таки успел на скромный ритуальный автобус, забравший из больничного морга в Сокольниках гроб с телом усопшего. Кроме меня был еще только один ученик, лет на пять-шесть помоложе, Василий Дьяков, преуспевающий ныне ученый, доктор наук, членкор. И семья Микрюкова: вдова Елена Генриховна, сын по имени тоже Андрон и тоже доктор, и преподаватель медицинского академии; дочь Ирина, аудитор Межтяжпромбанка; вторая жена Андрона, известный телерепортер Маша Вьюга; дети от его первого брака Андрей и Настя.
Отпевали Трифона Семеновича в кладбищенской церкви. Я вместе с Васей вносил и выносил гроб. Потом бросил пресловутую горсть влажной глины в разинутый зев могильной ямы.
Погода была на этот момент сухая и солнечная, но на сердце было пасмурно и отвратно. Я по возможности стараюсь избегать похорон. Впрочем, кто же на них рвется?!
Но возможность отдать последний долг дорогому человеку, которому к тому же многим обязан, всегда меня утешает. Я похоронил за последние лет пятнадцать то ли пять, то ли шесть крупнейших ученых, с которыми был связан по жизни и по работе.
Каждый раз было больно чувствовать не только уход замечательных людей, но и свою собственную никчемность, нереализованность. Странное дело, при неплохих, в общем-то, задатках так и не суметь состояться.
Конечно, я понимаю умом, что в детстве находился под непрестанным воздействием среды сильных людей, глубоко озабоченных самореализацией, лично влиявших на исторический ход общества и в этом смысле формирование характера переживаний вызвало автоматичность реактивной отдачи. Ночная ущемленность внутреннего эго неизбежно проистекает от грубой властности дневного сознания.
А далее, как по нотам: в глубоко интимную сферу своего “я” индивидуум не пропускает мотивов ущемленности, разве только они вырывают из-под ног его бытия благоустройство и, что самое главное, установку личности, как социально значимой величины.
Оборачиваясь назад, сознаю, что необходимой автоматичностью реактивных отдач не обладал подавно. И тем сильнее обострялось душевное состояние подростка, чем все сильней и явственней пробивались во мне мотивы, взятые в ряду острых эротических переживаний.
Хочется заплакать, вспоминая задним числом характер и тип искания мною моноидеистической цели пресловутого libido. Он раскрывался, как цветок, перед каждым, кто был хоть немного сильнее его. Он легко мог быть вызван со-чувствием, со-жалостью к активности. Без этого комплекса идей, связанных с со-переживаниями другого “я”, приходилось таить глубоко в себе эту жажду целевого разряда эротической энергии.
Как только “голубым” не стал, сам удивляюсь. Просто ходячая иллюстрация распространеннейшего типа половых переживаний пассививистического характера, отсюда понятно и глубокое невротическое поражение.
Практически все юноши с 18 до 30 лет (в первом периоде послеполового созревания), особенно интеллектуалистического типа, не могут управлять своими эмоциями, их угнетает определенно повышенная живость при отдачах в ряду чувственных раздражений. Резкое расчленение бисексуальной природы libido может легко менять векторность сексуального интереса, фиксируя его на определенной моноидеистической цели.
В Египет я захватил с собой старое, девятнадцатого века издание “Божественной Комедии” Данте. Захватил неосознанно, но затем перечитал в ясном и полном сознании необходимости интеллектуального соприкосновения с гениальным произведением. Да простят меня многомудрые литературоведы, но иногда мне кажется, что это своеобразный перифраз известного библейского мотива на ту же тему “Цветение жезла Ааронова”.
Вся символика этой великой книги построена по типу высвобождения элементов либидоидных переживаний из-под ярма подчиняющих их религиозных норм.
Восхождение Данте по кругам Ада, Чистилища и Рая с заключительным аккордом, - восседающая в радостно-блистательном кругу Беатриче, - есть ничто иное, как символика этапов прорастания эротического ядра из оболочки религиозных, нравственных, идеологических и социальных переживаний.
Тот впечатлительный легко увлекающийся юноша, каковым когда-то был я, несомненно принадлежал по характеру своих переживаний как раз к тем, кто в искании своей либидоидной цели, для высвобождения основного ядра эроса, шел не путем расщепления бисексуальности, как первичной данности, а путем постепенного вытеснения представлениями негативистического типа всего психического материала, отложенного на полюсах бисексуально чувствующего “я”.
Это своеобразная психология человека подполья, который, отстрадав, уже на следующий день начинает чувствовать мучительную сладость и вкус любой боли, не только зубной. Боль утраты становится болью приобретения и блаженства.
Мой отец, академик и четырежды лауреат Государственных и международных премий, как Ломоносов, почти пешком пришел в столицу, (он доехал автостопом, меняя попутки), учился на медные деньги, по ночам разгружал вагоны с кирпичом и цементом, мотался по общежитиям и съемным квартирам, но многое сумел совершить уже к 30 годам.
Я же в свои тридцать с хорошим лишком только-только успел получить высшее образование.
Поминки по учителю примирили меня со своими недостатками. Что ж, каждому свое.
Но внезапный разговор со знакомым из соседнего института заставил скорчиться от невыносимой боли. Оказалось, что на должность заведующего нашим отделением главврач на днях пригласил нашего давнего знакомца, коллегу, кстати, тоже работающего по близкой к моей теме, грузина по национальности (что, впрочем, не имеет совершенно никакого значения) Резо Мачавариани.
С Резо я выпил за тридцать лет знакомства несколько цистерн чачи и “Хванчкары”. Я бывал у него на родине, в Зугдиди, видел его седовласую мать Нино, был хорошо знаком с его сестрами и братьями.
Более того, я регулярно делился (чаще по телефону) с Резо своими раздумьями по поводу тяжелого бремени зава, советовался, болтал много лишнего и уж никак не ожидал обрести в нем соперника. Тем более соперника удачливого, победителя.
Ведь я уже сдался, внутренне согласился с предложением главврача и мысленно наметил пути улучшения работы отделения.
И все впустую. Словно песчаный замок рухнули мои соображения. И что же будет с моей научной работой? Как мы поделим палаты, больных? Ведь нельзя же все отделение перепрофилировать только под лазерную хирургию. Да и нет столько случаев отслоек сетчатки, их пришлось собирать не то что по всей России, но и прихватить весь СНГ, чтобы бесперебойно обеспечить конвейер операционных изысканий.
Заноза, вошедшая в подсознание, стала немедленно нарывать. Я не мог ни о чем другом думать, нежели о работе. Я позвонил Резо (кстати, он-то мне за последнее время не позвонил сам ни разу, хотя прежде названивал раза два-три на дню) и спросил (у меня был непрямой повод) передали ли ему на отзыв работы моих студентов. Мы с Резо давно обменивались подобными услугами.
Получив утвердительный ответ, я, как типичный следователь из фильма, спросил без промедления, когда он намерен выйти к нам на работу.
Резо легко ответил, что сразу после майских праздников. Я должен был выйти из отпуска тогда же. День в день. Вообще-то нужно было выйти еще перед праздниками, как раз в день рождения шефа, но я предусмотрительно написал заявление на отгул, чтобы прихватить под отдохновение и майские выходные.
Уже были уплачены деньги за турпутевку в Хургаду. Я решил сбежать от звонков и визитов подальше.
Египет, во-первых, был вполне по средствам, во-вторых, теплым (в Москве стояла минусовая погода, особенно по ночам), в-третьих, свой день рождения и пасху я как агнец, предназначенный на заклание уже самим фактом рождения своего, хотел провести как можно уединеннее.
Мог ли я ожидать, что фантазирующая деятельность на отдыхе не только не прекратится, а наоборот расцветет буйным цветом, что отдельные фантазии, воздушные замки, дневные грезы или эротические сны, приноровившись к смене пространства, воспримут от каждого действующего по-новому впечатления так называемую “печать времени”.
Вообще связь фантазии со временем очень значительна. Она как бы витает между тремя временами, тремя временными моментами нашего представления. Психическая деятельность начинается с живого впечатления, с сиюминутного повода, способного пробудить одно из важных желаний личности, исходя из этого вернуться к воспоминанию о раннем, чаще всего инфантильном переживании, в котором было исполнено такое желание, а после этого создает ситуацию, представляющую собой осуществление такого желания, те самые дневные грезы или фантазии, которые теперь как бы несут на себе следы своего происхождения от сиюминутного повода и от детского воспоминания. Итак, прошедшее, настоящее и будущее моей жизни как бы нанизаны на нить продвигающегося желания.
10.
Забывшись только под утро коротким тревожным сном, Андрей начал с девяти часов вызванивать Ольгу. Ее бабушка пару раз ответила, что внучка спит, а на третий недоброжелательно заявила, что ее уже нет, и не будет до вечера.
День прошел совершенно не как обычно, а - в сумасшествии буйном. Все у него валилось из рук. Он почему-то представлял свою ненаглядную в цепких объятиях более удачливых соперников-ебарей. Воображению рисовались изощренные картины группового секса.
Только в десять вечера Андрей услышал долгожданный нежный голосок своей подружки. Оказалось, что у его ненаглядной был напряженный трудовой день.
Оленька работала курьером социологической лаборатории закрытого научно-исследовательского института и одновременно занималась на подготовительных курсах МГУ. Она собиралась поступать на исторический факультет, где уже училась на первом курсе ее более удачливая сестра.
Татьяна, несмотря на то, что была на четверть часа моложе Ольги, опережала ее по серьезности восприятия жизни и практической ориентации в ней. Размышляя об Ольге, Андрей находил, что это, прежде всего, психология людей амбивалентно аутистического мышления в отношении социально общественных центров движения и жизни. Наконец, это не менее своеобразный провинциализм в смысле правильной оценки соотношения вещей и собственных хотений.
Недаром когда-то об этом же исступленно пророчески вопил Достоевский: “Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительней, как найти того, кому бы передать тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается” (“Легенда о великом инквизиторе”).
И с тем чувством свободы, с каким пребывала его подружка, соответственно ее эротических устремлений (если учесть, что она оргазма вообще никогда не испытывала), не вяжется никоим образом эта личная ущемленность в социальном быту.
Значимость девушки, как особи, заряженной социально полезной активностью, ничтожна. Свое место в ней девушка пытается отвоевать, и именно путем подчинения мужчине. Зато она обычно хочет компенсации. Не столько духовной или физической, сколько денежной. Позже станет ясно, что ей хотелось всего-навсего каракулевую шубу или хорошую итальянскую дубленку. Как раз в этом пункте оказался завязан многослойный узел идей-переживаний и идей-перенесений в отношении ее отношений (простите тавтологию) с Андреем, мужиком по всей его самости.
Что ж, если ей не удалось утвердить свой центр в действительности, то тем хуже для нее. Примечательно, что вместо одной реальности встала сразу же не менее ощутимая другая реальность, дающая уже известное удовлетворение, ибо она создана в противовес действительности, ибо она есть плод устремлений девушки стать одним из центров, фиксирующих общественное внимание.
Татьяна, несмотря на то, что была на четверть часа моложе Ольги, опережала ее по серьезности восприятия жизни и практической ориентации в ней. По словам старшей сестры она еще ни с кем не встречалась и была убежденной девственницей. До свадьбы - никому, - было ее нравственное кредо.
Итак, по телефону Ольга заявила, что очень устала, что уже очень поздно, и строгие родители уж точно не одобрят ее длительного ночного отсутствия, что Андрей своими многочисленными эскападами окончательно загонит ее в гроб, мол, она и так похудела на четыре килограмма и вообще чуть жива.
Но Андрей тоже возопил как раненый вепрь и информировал, что сейчас же подъедет прямо к ее подъезду и что через полчаса она должна спуститься хотя бы на двадцать минут.
Оленька милостиво согласилась.
Андрей, захватив с собой фляжку французского коньяка и плитку суперчерного шоколада, удачно перехватил свободное такси и был в условленном месте на пятнадцать минут как раньше.
Он стоял как штык, пока Оля опаздывала еще на пятнадцать минут. Вообще полчаса ожидания довели Андрея, как говорится, до белого каления. Он уже пару раз приложился к фляжке, благо, та была полулитровой.
Ольга вышла, качаясь, и действительно была бледной.
- Привет, а тебе неплохо бы подкрепиться. Хочешь коньяку? Между прочим. Французский, - спросил Андрей, тряхнув фляжкой, зажатой в правой руке, и одновременно нежно целуя подружку в левую щеку.
- Давай, - безучастно признала девушка.
- Ну, не здесь же. Давай поищем местечко поукромнее.
- Тут везде одинаково некомфортно. Дома стоят впритык, только что построенные. Ни кустов, ни деревьев. Даже детскую площадку не успели соорудить.
- Не может быть. Что-нибудь да найдем.
И, полуобняв Олю за талию, мимоходом несколько раз пройдясь по едва оформленным и все еще тугим грудкам, Андрей повлек ее вдоль однообразных зданий.
Наконец ему показалось, что можно сделать привал. Два здания сходились под тупым углом, между ними был небольшой просвет, сантиметров в десять шириной.
Вроде бы, если втиснуться туда, то из окон заметить их будет невозможно.
Андрей протянул фляжку подруге и сразу же зашуршал шоколадной фольгой:
- А это тебе закусон. Ну, как?
- Нормально, - с трудом продышала Оленька, сделав несколько глубоких глотков.
До хорошего коньяка она и впрямь оказалась охотница. Андрей последнее время пользовался этой любовью, особенно когда девушка бывала не в духе. Сегодня был как раз тот самый случай.
- Знаешь, а я тебя так просто не отпущу. Я так соскучился, мочи нет.
- Но тут же кругом живут знакомые. Как я потом буду им в глаза смотреть?
- А ты и не смотри. Ходи с опущенным взором, как недотрога. Между прочим, тебе очень идет.
- Да ладно тебе. Потерпи до завтра. Я хорошенько высплюсь и обязательно полдня проведу у тебя. Договорились?
- Нет, хочу прямо здесь и сейчас.
- Но вон же кругом, сколько народу ходит. И потом я очень устала, согнуться и то не в силах.
- Хорошо, ты присядь, а я тебя так и быть поддержу. Любовь по-французски после армянского коньяка и русского шоколада самое то, не правда ли?
- Прости, но не могу, меня стошнит.
- Почему это стошнит? Ты у меня дома уже брала в рот и ничего. А сейчас то же самое, только проглотишь. Это ничуть не противно, и даже очень полезно. Там же всякие витамины, микроэлементы. Женщине мужские выделения нужны по природе. И потом полная гарантия, что не залетишь.
- Ну, не знаю, что-то не хочется.
- Да ладно. Глотни еще коньяку, и вперед.
С этими словами Андрей потянул “молнию” брюк, достал свой немилосердно разбухший “аппарат” и уже безо всяких слов вогнал его Оленьке по самое некуда. Перед этим он надавил ей на плечи и принудил сесть на корточки.
Девушка от неожиданности закашлялась, и начала плавно перемещаться губами вдоль предмета мужской гордости. Одновременно она регулярно облизывала головку органа юрким тревожащим язычком.
Андрей возбудился, как никогда. Неожиданные природные условия, сумерки, необычность ситуации пробудили в нем первобытный азарт хищника. Он лакомился каждым движением. Он растворился в упругой и безразмерной глубине своих чувств.
Наконец он исторг мощный фонтан, которым чуть не захлебнулась почти заснувшая и повисшая на гулливом штыре Оленька. Но все-таки опять приноровившись, она всосала опаловый йогурт (как то представлялось распаленному воображению Андрея) и снова хлопотливым язычком быстро-быстро облизала постепенно опадавший отстрелявшийся слиземет.
Потом снова отпила из фляжки, которую, оказывается, держала в левой руке, не выпуская из правой тугой гулливый штырь, и сказала:
- Где у тебя сигареты? Давай покурим.
Андрей привел себя в порядок. Отряхнулся. Достал импортную пачку и вставил ментоловую сигарету девушке в несколько увядший рот.
Сейчас сигарета показалась ему жалкой карикатурой на его могучий “ствол”. Щелкнул зажигалкой. Оля старательно прикурила. Потом он закурил сам. Забрал фляжку и глотнул коньяку, который почему-то показался ему вялой мочой.
Докурили. Ольга потянулась к Андрею и виновато попросила:
- Поцелуй меня.
Андрей откликнулся на ее просьбу с запозданием и чувством некоторой брезгливости. Ему казалось, что сотни невидимых сперматозоидов, словно трудолюбивые муравьи, копошатся в ротовой полости девушки. Однако, в благодарность за своевременную услугу он обхватил ее губы своими, но не стал всовывать язык. Побрезговал.
Зато неожиданно свой острый и длинный язык вогнала ему девушка. Андрея чуть не стошнило от шоколадной липкости, показавшейся ему недопроглоченной спермой. Однако он снова сдержался.
Через двадцать минут ситуация повторилась. Правда, оба партнера уже приноровились к запросам друг друга и дело пошло как по писаному.
- Ну, как, о’кей? - как бы шутя, спросил после второго раза Андрей.
- Нормально, - откликнулась Ольга, уже сама доставая из смятой пачки сигарету, и сама же щелкая зажигалкой, не дожидаясь мужской заботы.
- Тебе понравилось? - снова спросил Андрей.
- Да, хватит. Для тебя больше старалась. Ну, я пойду?
- Сейчас. Только провожу тебя до подъезда.
Они дошли молча до двери и также молча расстались. Андрей поцеловал Ольгу в щечку, посмотрел ей вслед и с облегчением уехал домой. Чтобы спать в гордом одиночестве. Полностью удовлетворенным.
11.
Первая экскурсия была в тот же день, обзорная. В “down-town”. Ничего особенного. Лачуги и лачужки. Подобия европейских отелей. Все равно времянки. Сплошная видимость. Мыслей и подлинных чувств.
Стоило ли уезжать из родной страны, чтобы здесь окунаться в ту же зыбкость, необязательность и неопределенность?!
Через день я отправился в Каир. Вернее, не столько в Каир, сколько к пирамидам.
Путешествие было длительным и нелегким. Меня разбудили в два ночи. В три был выезд. В дорогу щедрые хозяева дали наборчик, куда входили два яйца, булочка, ломтик сыра и баночка яблочного сока. Воду купил позже, по дороге.
В Каир из Хургады нужно ехать шесть часов. Автобус был вполне комфортабельным. Мотор шведский, а кузов - по лицензии - египетской сборки.
Две остановки - через каждые два часа. На первом позавтракали. На втором просто размялись.
Вообще-то дорога проходит через пустыню. Дорог, собственно, две. Одна ближе к морю, по которой мы и ехали в Каир. Вторая подальше, петляет среди песчаных барханов, по ней мы возвращались. Но движение по обеим двухстороннее.
Неожиданно хорош оказался Нил. Не дельта его, до которой мы, кажется, не доехали. Скорее преддельтовое течение, разбитое на несколько рукавов. В их руслах - заросшие зеленью острова.
Около реки наиболее престижные и по-настоящему выигрышные здания. Знаменитая башня с рестораном. Хотел сфотографировать, но не успел.
Позже я купил колоду карт, на рубашках которых египетский алфавит во всем великолепии, в цвете, а лицевую сторону помимо карточных символов занимают изображения египетских достопримечательностей. Вся радость - даже чуть меньше доллара.
Первым было предусмотрено посещение Каирского музея. Сложная система входов и проверок через раму металлоискателя и при помощи таковых же ручных. Сам музей, заполненный не только чужестранцами, но и египтянами, особенно девушками-ученицами художественных колледжей, особенного впечатления на меня не произвел. Все уже видел в альбомах, обо всем читал-перечитал в глубоком детстве.
Окинул таки кое-что полупроснувшимся взором. Опознал Тутанхамона как давнего знакомца по выставке тридцатилетней давности, посидел на парочке скамеек и вышел наружу. Во дворе позвонил по мобильнику в Москву, приятелю. Как оказалось, в последний раз. Больше мобильника я не видел. Сперли в автобусе из пластикового пакета. Наши, русские. Если бы не это, был бы уверен, что египтяне самая жуликоватая нация. “Джипси” - цыгане и гипс (фальшак мрамора или другого по-настоящему драгоценного камня) - однокоренные слова.
Однако вернемся назад. Вышел на улицу из музейной ограды. Еле-еле отбился от торговцев липовыми (вернее сказать, банановыми) папирусами. Сел в автобус, положил мобильник в пластиковый пакет (что и было ошибкой, его у меня лихо скоммуниздил кто-то из соседей, наверное, парень с соседнего ряда).
А потом были пирамиды. Это настоящее чудо света. Не восьмое или шестое, а единственное сохранившее первозданность. О них можно много читать, можно рассматривать на кино-, теле- и видеоэкране, но только встреча лицом к лицу актуальна и осмыслена.
Это похоже на состояние пришибленного человечка из рассказа полузабытого русского классика “Выпрямила”. Там была Венера Милосская. Пирамиды значительнее.
Даже вид издали производит несравнимое впечатление. Но прогулка вокруг, не говоря уже о попытках проникновения, впечатляюща до невозможности.
Словно существует определенное поле, то ли парализующее человеческую волю, то ли психотронно влияющее на психику.
Дыхание вечности.
Вереницы выдающихся людей промелькнули перед каждой из граней трех гранитных сооружений и растаяли в прозрачном мареве абстрактного времени. Сам Наполеон песчинкой прокатился по великой африканской пустыне и затерялся в мириадах человеческих множеств.
Разве что расторопные французы умудрились покарябать лицо многомудрому Сфинксу, но, даже потерпев некий ущерб, он словно луна вечно загадочен и непостижим каждое новое мгновение.
Возле пирамид я забыл и о своем вероломном друге Резо (а чего к нему цепляться, каждый человек ищет, где лучше), и об эмпирейски-возвышенном главвраче.
Я ведь (как и все другие сотрудники) для него только инструмент, только функция; к тому же, увы, далекая от совершенства.
Главврач - словно египетская пирамида. Пока он при исполнении.
Отдых на то и отдых, что уходишь от учащенного дыхания к медленному, спокойному. Дыханию Чейн-Стокса. Ха-ха. Тебя начинают интересовать только простые вечные истины: еда, сон, здоровье, развлечения. И, конечно, женщины.
Но каким путем может идти мужская фантазия с тем, чтобы созданный ею мир обрел все атрибуты реальности, что и предлежащая действительность? Каким путем сознание, во всем его целом, может заменить неприятнейшую реальность приятнейшей?
“Мучительная”, по терминологии Достоевского, забота о передаче - дара свободы, (а по нашему - дара действия), другому, у меня же ассоциируется скорее всего с тем, каким образом установить себя в социальном ряду.
Человек без дела - мертвец. Он навсегда похоронен в черном саване вечной ночи, с делом же он осиян солнечной короною дня. Дело, - die That, - какое знаменует собой начало всего сущего, может быть реальностью тогда лишь, когда кто-то чужой освободит мужчину от тяжести и мучительной обремененности действия. Так рождается глубокая по своему смыслу и типическая по частоте случаемости в социальном ряду символика.
Вернувшись из Каира, где, как я уже поминал, из автобуса у меня сперли мобильник, (что я оценил позже как очередной плюс: уже никто не мог до меня дозвониться и испортить настроение), я, как говорится, пустился во все тяжкие.
Откупорил в номере французский коньяк “Курвуазье”, купленный еще в московском “duty-free”, выпил несколько порций, закусил горьким шоколадом и отправился на поиски приключений.
Для начала покурил кальян в “shish corner”. Покурил, правда, условно, ибо курить в затяжку никогда не умел, но все равно бульканье воды успокаивало, а сладкий отдающий яблоком табачный дым приятно туманил голову.
Я всмотрелся в местную тусовку. Выбор был невелик. Несколько супружеских пар в основном преклонного возраста, остальной народ был разбит по кучкам и по интересам. Кучкование осуществлялось, видимо, по возрастному признаку.
Совсем юные старлетки держались тоже по двое, по трое, а доступными бывают обычно одинокие девушки. Усвоил на личном опыте.
Возможных представительниц первой древнейшей профессии я всегда избегал. Во-первых, скупясь тратить деньги, которых никогда не было в излишке и которые нелегко давались; во-вторых, до сих пор себя переоценивая и завышая свой престиж в глазах противоположного пола; в-третьих, увы, большинство встречавшихся прелестниц было настолько вульгарно, что процесс спаривания, предкойтусный период был поистине невыносим для такого рафинированного идиота, каковым я являлся последние сорок лет.
Не видеть и не слышать бы никогда этих веселух. Что ж, тогда только два выхода: резиновая подруга и Дунька Кулакова.
Все это было не по мне. При всей кажущейся абсурдности эта символика покрывала всецело мой пассивизм, который делал невыносимым для меня пребывание в неудовлетворяющей действительности. И если действительность вскоре попытается пробить это ритмически движущееся кольцо самообороны моего “я”, то навстречу ей обязательно вырастет корка отгороженности и отчужденности миру враждебных данностей в виде мучительно сладкой реальной призрачности-жертвы. Я грустно походил вокруг да около, посидел изредка на плетеных креслах, попил гнусный местный даровой алкоголь и вернулся в номер, устав физически и душевно. С тупой тяжестью в голове и нытьем в паховой области, с чем и проснулся наутро.
Никак не мог вспомнить, что же приснилось на этот раз. А если бы и вспомнил, что толку. Смысл сновидения все равно останется невнятным, ибо это - результат того обстоятельства, что и ночью в нас пробуждаются такие желания, которых мы стыдимся и вынуждены скрывать от самих себя, которые именно поэтому вытесняются, сдвигаются в бессознательное.
В Египте, в Хургаде, предстояло прожить еще целых одиннадцать суток.
12.
Дни шли за днями. Постепенно Андрею все надоело. Острота ощущений схлынула, словно прилив, обнажив самые неприятные свойства его натуры.
Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, он бы, скорее всего, ужаснулся.
Сластолюбивый эгоист, не умеющий позаботиться не только о душевном комфорте подруги, но и о своем собственном респектабельном облике.
Хищник, не останавливающийся ни перед какими преградами, тем более условностями.
О, он, наконец, понял, о чем подсознательно мечтал, к чему стремился - к одновременному обладанию сразу двумя женщинами. Более того, - непременно сестрами.
Эротические фантазии взбудоражили его мозг, инфицировали его изобретательность. Утверждение абсурдности, таким образом, приобрело смысл символической защиты перед собой ценности “я-идеала”. И чем дальше реальное “я” отстояло от “я-идеала” (терминология Венской психологической школы), в смысле прорастания своего в данность, тем явственней прорывались мотивы перенесения элементов “я-идеала” на доподлинную личность
Чем последняя достигает своих целевых стремлений? Прежде всего, переоценкой активности своей энергии. Будет ли эта энергия лежать в плоскости голых эротических переживаний, или она осложнена мотивами, взятыми в ряду социальности, - все равно - она перестраивает всю личность по принципу формирования элементов ее, основанному на некотором поднятии себя над окружающими.
Эти своеобразные подмостки необходимы индивиду постольку, поскольку он старается “самоутвердиться”.
Во время одного из свиданий с Оленькой он напрямик выказал свое острое желание как можно быстрее устроить “любовь втроем”.
- Ради Бога, - ответствовала смиренно и в тоже время достаточно равнодушно подружка. - Только выбор кандидатуры за тобой. У меня и вообще-то нет подруг, а уж таковых, охочих до изощренных ласк, раскомплексованных, и представить не могу.
- Эка невидаль, - разоткровенничался Андрей. - А твоя Татьяна? Неужели ей не пора проститься с глупыми иллюзиями целокупности и целибата, и пополнить число действующих спортсменок. Вот ты когда уже начала, чуть не в двенадцать, и ведь ничуть не жалеешь о раскупоривании. Чтобы пить шампанское, надо ободрать серебряную фольгу и вытащить мешающую пробку, не правда ли?
- Фу, как ты груб! Так да не так. И потом она же мне родная сестра. И мы же не поблядушки вокзальные, чтобы ни с того ни с сего забыться в пьяном угаре и утратить человеческое достоинство. Не забывай, что я живу с тобой по любви, что я сама тебя выбрала и предпочла. Впрочем, если ты такой шустрый, попробуй, поухаживай за ней.
- А чисто конкретно?
- Она каждое утро выходит из дому без пятнадцать восемь. Вот и перехвати ее по дороге. Вы знакомы да тебе пальца в рот не клади, сумеешь найти тему для разговора.
- Неужели ты не можешь просто привести ее ко мне, объяснить чего я хочу и без всякой мирихлюндии позволить мне взлохматить ее скрытые прелести?
- Перестань хамить. Пойми, я же не переношу сальности. Делай, что хочешь, но не обсуждай, не мажь своими слюнявыми словами.
- О’кей! Завтра же перехвачу ее по дороге и постараюсь понравиться.
Оля на этот раз промолчала. Не ответила. “Что ж, молчание - знак согласия, как известно. И вообще, куда она денется. Небось, с коньяка переходить снова на пиво не захочется. Сегодня дур и дураков нет. Рынок, одним словом”, - злорадно размышлял Андрей и с особым неистовством стал вколачивать свою голую правду, единственное, что он умел и любил делать в совершенстве, во все мало-мальски пригодные для употребления уголки женского тела, изыскивая самые невероятные позы и совпадения.
Еще раз сказалась природа подпольного человека, живущего на задворках жизни: “пусть мир погибнет, - лишь бы чашку чаю выпить”.
13.
Как часто стук собственного сердца мы принимаем за топот верблюда, на котором к нам едет друг. Египетская пословица, которую я только что придумал.
Ранним утром, сразу после завтрака. Я побрел на пляж. Хотя уже и в столовой можно было разобрать и расценить формы отдыхающих, именно здесь, у моря, нагота была убедительней.
Почему-то оказалось, что мужчин не так уж и мало. Пускай они старательно накачивались ромом, вином и пивом, за своими женщинами они следили не менее ретиво.
Наконец, я остановил вектор своего внимания на девушке-акселератке, с длинными от ушей ногами (пусть они были чуть кривоваты в бедрах), с блаженной улыбкой Моны Лизы, мечтающей об оргазме, (воображаю, как Леонардо да Винчи “впердоливал” и “ввинчивал” ей после каждого позирования! Хотя, вроде, он, как и другие титаны Возрождения, а также как многие выдающиеся люди современности, был гей. Как там любят шутить в газетных “шапках”: “ В Кремле голубые ели... и пили”). Как говорится, no comments.
Я немедленно подошел к лежаку своей избранницы, но, покрутившись около, так и не решился с ней заговорить.
Помешала, как ни странно, возрастная разница, которую я неожиданно ощутил, возможные осуждающие взгляды соседей.
Что ж, сказал я себе мысленно, подождем и улучим таки удачную минутку.
Я устроился поблизости, также залег на лежак, прикрылся книжкой и внимательно стал отслеживать передвижения прекрасной незнакомки.
Незаметно наступило время обеда. Мне удалось сесть рядом, но разговора опять не получилось. Напротив сел молодой человек в красных плавках, с жалкой растительностью на впалой груди и стал бесконечно бросать реплики в адрес девушки. Прислушиваясь, я понял, что знакомство у них весьма поверхностное, на уровне “последите за моим местом, пожалуйста, я на минутку отойду за пивом”.
Разошлись они порознь.
Я, крадучись, проследовал за акселераточкой до коттеджа, но в какой номер она юркнула заметить не смог. Коттедж был типовым: три номера внизу, три - вверху.
Что ж, запомнили: 312 -317. Я же жил в 322-м, на втором этаже. Как уже поминал, у меня был замечательный балкон, на котором так хорошо было сидеть в сумерках совершенно обнаженным и следить за дальними огнями центра Хургады или наблюдать за пролетающими самолетами и вертолетами.
Купленных в “duty-free” виски, коньяка, рома, джина, водки, ликера, наконец, голландского пива, конфет и шоколада одному мне было в преизбытке. Благо, весь день поили хоть и скверноватым местного производства пойлом, зато сколько надо. Если заканчивался ром, в ход шел джин, затем бренди, водка. Все это лакировалось местным жиденьким пивком. Кстати, жид и жидкий, жиденький недаром, видно, однокоренные слова. Любят некоторые не только погорячее, но и разжижать, чтобы разжиться как следует. Но это я отвлекся на еще одну любимую и больную тему, (см. Джойса, там этого навалом).
Так что обед и ужин только распаляли воображение, подстегивали предприимчивость по женской части.
Увы. Пока похвастаться мне было нечем.
14.
Андрей вскочил в автобус почти сразу же следом за Татьяной и успел протиснуться, чтобы оказаться рядом с ней.
- О, привет! - произнес он как можно непринужденней.
- Здравствуйте! - словно обозначая границу, ответила Таня и, сразу же отвернувшись, стала смотреть в окно.
- Вы меня еще не забыли? - напомнил о своем присутствии Андрей.
- Нет, что вы. Весьма наслышана о вас от Оли. Вы ведь с ней крепко сдружились в последнее время. Вот только никак не пойму, что она могла в вас найти.
- Это легко исправить. Давайте как-нибудь встретимся и лучше бы поскорее.
- А как же Оля? Вы о ней, смотрю, не очень-то беспокоитесь.
- То есть как?
- А так.
- Что-то, Танечка, я вас совсем не понимаю.
- А и понимать здесь нечего. Вы - ее парень, скорее, мужчина, а я у своей сестры поклонников не отбиваю.
- Эк вы как сразу резко и наотмашь. Да я, собственно, и в мыслях не держал ничего предосудительного. Просто захотелось с вами увидеться, поболтать о чем-то насущном и общем, о той же Оленьке, например. Вы бы мне могли рассказать что-то новенькое, то, что я не знаю.
- Не собираюсь я ничего рассказывать, тем более о родной сестре. И потом я очень занята. Учеба, работа. Совершенно нет свободного времени.
- А вы еще и работаете?
- Да, на кафедре отечественной истории, лаборанткой. И деньги зарабатываю, и будущую профессию лучше узнаю. Теория ведь одно, а практическая деятельность - совсем другое.
- Вы совершенно правы, Танечка. А позвольте все-таки узнать номер вашего служебного телефона. Я как-нибудь, предварительно созвонившись, подъехал бы прямо на кафедру. Меня очень интересует ваш предмет. Кажется, тема вашей будущей диссертации звучит приблизительно так: “Придворный этикет при дворе Анны Иоанновны”. Или я ошибаюсь?
- Точно. А откуда вы знаете?
- От Оли, конечно, от кого же еще. Кстати, она и порекомендовала у вас проконсультироваться.
- Ну, я ей дома задам.
- Не надо, прошу вас. Не выдавайте меня. Помимо прочего, зачем вам огорчать любимую сестрицу? Пусть это будет нашим маленьким секретом, хорошо?
- Хорошо. Сама не понимаю, почему я с вами согласилась. Ладно, записывайте телефон, а то уже через минуту остановка.
Андрей, стараясь не выказывать радости, записал телефон и не стал более докучать Татьяне. Тем же автобусом он возвратился домой, вызвал Ольгу и любил ее долго и яростно, представляя себе, как вскоре он будет управляться с обеими.
15.
На ловца и зверь бежит. Во время завтрака я вновь увидал свою очаровашку. Словно египетская цапля, которая лениво прогуливалась по берегу, время от времени изящно цапая серебристых рыбешек длинным клювом, девушка-акселератка столь же непринужденно скользила по залу, нахватывая на тарелку различные салатики и десерты. Лицо ее сияло безмятежной улыбкой, обращенной ко всем и ни к кому. Когда она поворачивалась спиной, ее вызывающе торчащая попка заставляла круто ломаться “стрелку” на брюках.
Я уже совсем собрался подлететь к ней то во время ее стояния за кипятком для чая, но помешала пара упитанных немцев, отгородивших предмет моих мечтаний своими массивными туловами; то, когда она в очередной раз подошла к столу с плюшками и тортами, но сцапав добычу, она тут же ушла из ресторана.
“Вот не везет”, - думал я, возвращаясь в номер, чтобы взять пляжные принадлежности и рукопись о некоем Андрее, которую затеял писать со скуки, по три-четыре странички в день. Писал я ее естественно для себя. Никак не мог отделаться от скверной привычки студенческих лет. Притом, что меня как не печатали тогда, точно так же не печатали и сегодня. Мафия бессмертна, а я никогда не принадлежал к властному меньшинству, оставаясь в фундаментальной толще общественной пирамиды. Может, не в фундаменте, но никак даже не в середине.
Наверное, следовало бы вести дневник, но я так и не приучился вести регулярные ежедневные записи. Однако иногда, раз в год, было сладко отдавать свои скудные душевные переживания героям исповедальной прозы. Нет никаких оснований высокомерно отворачиваться от материала, который идет тебе в руки, как бы на первый взгляд он не был нелеп и сумбурен.
В неврозе, сновидении и совокупности того, что Фрейд называл психопатологией обыденной жизни, человеческая особь всегда развертывает себя со стороны той бессознательной системы своего “я”, какая играет в его жизни далеко не последнюю роль и во многом определяет его судьбу. Путь ритмических качаний, периодических смен, волнообразно перемещающих центры влечения и поведения.
Во многих психологических романах ему бросилось в глаза, что только один персонаж, все тот же герой, описан изнутри; художник как бы находится в его душе и извне наблюдает за другими людьми. Психологический роман в целом обязан, видимо, своим своеобразием склонности современного (да, впрочем, и любого) писателя расчленять свое Я на части и, как результат, персонифицировать конфликтующие устремления своей душевной жизни в нескольких героев.
Исходя из достигнутого понимания фантазии (об ее отношении к трем временам и к продвигающимся желаниям) и должно ожидать следующего положения: сильное живое переживание пробуждает в художнике воспоминание о раннем, чаще всего относящемся к детству переживании, истоку нынешнего желания, которое создает свое осуществление в произведении; само произведение обнаруживает элементы как свежего повода, так и старого воспоминания.
Медицина мне так же не удавалась. И стремление хоть как-то изжить болезненные комплексы толкало меня к компьютеру. В Египте оного не было, и я вернулся как в несовершенные шестидесятые к бумаге и шариковой ручке. Впрочем, тогда я любил зарубежные авторучки с золотым пером, заправляя их исключительно черными чернилами. Фабрики “Радуга”, если не ошибаюсь.
Интересно, что в работе “Massenpsychologie und Ich-Analyse” Фрейд затрагивал проблему соотношения между “я” и “не-я”, проблему становления индивидуума в миру. Следуя обычному методу своих блестящих исследований, Фрейд воссоединил отдельные элементы сексуально и социально чувствующего субъекта в единое целое. Больше того, он понял и убедил будущих читателей в том, что человеческая особь в своем социальном аспекте обязательно сохраняет те же черты переживания в бессознательном огромнейшей части своего бытия.
Вот и я, как в неврозе или сновидении, готов дать в руки исследователя нить, ведущую в тайны моей психики, всего-навсего при одном условии... что этим исследователем буду только я сам. Голеньким-то на миру ой как непросто.
От какого неимоверного числа переживаний я исцелился, от каких тяжких пороков избавился, поскольку их описал, хочется думать мне. Но, не дай Бог, подобное досье попадет в руки моих потенциальных недоброжелателей. Нет уж, бочком, бочком, как сквозь шпицрутены, виновато повлекусь в свою привычную нишу алкаша-трудяги.
Вот и сейчас, придя на пляж, обнаружил, что привычное место мое занято. Какой-то костистый старик беспардонно расположился на моем лежаке с кроссвордом и старательно подставлял солнцу кривые в варикозных узлах нижние конечности.
Ничего не говоря (был бы смысл!), я, внутренне плюнув на экспроприатора, занял место на некотором отдалении и стал продолжать свои эротические арабески, но дело шло вяло.
Пошел принять рому, его не оказалось (неужели кончился запас?), перешел на джин (вместо тоника разбавил его вишневым соком). Тут ко мне подошел гид от нашего турагенства азербайджанец по имени Омар.
Гид удивил меня с первых минут знакомства правильным, хотя и с каким-то акцентом, русским языком. Вскоре выяснилось, что он уроженец Баку, студент третьего курса Каирского университета, а здесь, в Хургаде, подрабатывает в каникулярное время.
В университете он изучал арабский и английский языки. Родители по-прежнему жили в Баку.
Он мне понравился своим легким отношением ко всякого рода условиям, пофигизмом, как принято именовать это сегодня.
Омар своего дела не забывал, но основным его занятием было, на мой взгляд, клеиться ко всему, что шевелится среди женщин от семнадцати лет до восьмидесяти.
Удивляюсь, что он совершенно не пил. Именно алкоголя. Предпочитал соки, кока-колу, чай и кофе.
Мы с ним очередной раз поболтали о политике, об азербайджанской литературе, многих представителей которой я знал через своих приятелей-толмачей, в свое время перелагавших шедевры и не только мастеров братской поэзии.
Вдруг Омар, оборвав речь на полуфразе, сделал шаг вперед и упал в кресло, стоявшее рядом. Оказывается, только что за столик уселась моя прелестница, решившая подкрепиться очередной плюшкой и чашкой чая.
Она была обнажена, только в узеньком бюстгальтере, едва скрывавшем крохотные грудки размером с куриное яйцо, и в не менее эфемерных трусиках.
Я, как ни в чем ни бывало, плюхнулся напротив ее, рядом с Омаром.
Сначала я прислушивался к их разговору, который, впрочем, был вполне туристически бессодержательным потом и сам вставил несколько фраз.
16.
Не откладывая в долгий ящик, но, все же пропустив для приличия пару дней, во время которых Андрей вымещал на Ольге все свои комплексы. Он дозвонился до Татьяны и настоял на том, что через пару часов зайдет к ней на кафедру, как раз к окончанию работы.
Проникнуть в вуз оказалось непросто. Не помогло наличие множества “ксив”, скопившихся у владельца за годы разнообразных служб и приятельств. Зато купюра достоинством 10 “зеленых” моментально отворила двери. Один из вахтеров даже проводил его до лифта и рассказал совершенно бесплатно, как найти вожделенный кабинет.
Таня реагировала на его появление вполне индифферентно. Если ее сестра был по жизни улыбчивой активной девушкой и только в сексе как-то сникала в первые же минуты близости и в лучшем случае не мешала, то Таня, очевидно по закону противоположности, равнодушная в быту, в сексе должна была проявить сущей тигрицей.
- Привет, - отрапортовался Андрей и быстро, не испросив позволения, чмокнул девушку в левую щечку.
- Здравствуйте, - задумчиво произнесла Таня и демонстративно вытерла щеку левой же ладонью. И тут же продолжила:
- Что это вы себе позволяете? Если я дала вам свой телефон и рассказала о работе, это вовсе не означает, что я вам сразу же разрешил все на свете. Впредь будьте столь любезны, испрашивайте позволения на изъявления своих чувств. Можно и по фейсу схлопотать, между прочим.
- Слушаюсь и повинуюсь, царица моей души. Обязательно буду. Кстати, как вы насчет домашнего ужина при свечах?
- Никак. У меня сегодня другие планы. Учиться, учиться и учиться, как завещал дедушка Ленин.
- Ну, я тебя очень прошу. Понимаешь, мне совершенно не с кем обсудить отношения с Оленькой. Мне кажется, они неожиданно зашли в тупик. Я ведь серьезный человек. Не смотри по поведению. Просто я от природы прикольный и не могу быстро перестраиваться. Ну, ты же свой человек, я сразу понял. Родная сестра, больше того - близнец, должна бы и понимать меня. Знаешь, я долго тебя не задержу. Обещаю - ко мне на такси, а потом домой отвезу на такси тоже.
- Мы с вами на “ты” не переходили.
- Ну, так перейдем. Что за церемония?
- Замнем для ясности. Странно, с чего это ты такой щедрый? Откуда “бабки”? Оля мне говорила, что ты достаточно прижимистый.
- Не знаю, с чего она так решила. Зарабатываю у меня, слава Богу, шарики за ролики пока не заскакивают. Потом расскажу, чем занимаюсь. Мы же свои, почти родственники.
- Нашлась тоже мне родня! Если хочешь знать правду, до сих пор не пойму, что в тебе сестра нашла. Рядовой нахальный мужик.
- Ну, не такой уж рядовой. Капитан запаса, между прочим. Ладно, брось дуться. Я тебя заранее полюбил и не обижаюсь. Время рабочее кончилось, хватит здесь находиться. Бери свою сумку и поехали. Раньше начнем, раньше кончим.
- А ты все-таки брось свои двусмысленные шуточки. Я тебя насквозь вижу и заранее предупреждаю: ничего у тебя не выйдет. Я не такая.
- Какая не такая?
- А вот не такая и все. Мне одной смазливой мужской внешности и угощения мало.
- Хорошо, хорошо. Пусть будет по-твоему. Ну. Что пошли-поехали?
- Поехали
И оба-двое, Андрей и его колючая собеседница, дружно проследовали к лифту, вышли на улицу, тормознули машину (вернее, тормозил один Андрей, а спутница милостиво стояла поблизости) и через сорок минут были на месте.
Москва - город большой, учреждения раскиданы прихотливо, а спальные районы расположены все больше около кольцевой. Ну, да это не самое страшное.
17.
Та случайность, какой кажется окутанным индивид в обыденности, на самом деле полна глубочайшего смысла. Его-то уловить - вот в чем задача.
Из разговора Омара с незнакомкой, я узнал, что она - помощник гендиректора алюминиевого предприятия. Затем уже сам точными наводящими вопросами выяснил, что она - помощник по связям с общественностью, что предприятие малое, ООО, занимающееся переплавкой вторичного сырья, лома, в алюминиевые чушки, которые затем идут в страны Юго-Восточной Азии и даже в США на экспорт.
Жила незнакомка в Екатеринбурге.
Я сразу же начал заливаться соловьем, вспоминать досконально отдельные достопримечательности уральской столицы, в которой был последний раз во времена моей бурной молодости.
Все оказалось в точку и в цвет. Девушка уже смотрела на меня почти как на земляка. Доброжелательно. Без тени недоверчивости.
Омар, надо отдать ему должное, заметив мой внезапный неподдельный интерес к девице, мгновенно слинял в сторону, даже не попрощавшись. Замечательный парень, однако.
Оставшись с очаровашкой наедине, я продолжил словесную атаку; узнал, что зовут ее Лизой, (Мона Лиза, так и захотелось мне сразу же съязвить), что она - студентка третьего курса местной юридической академии, что по знаку Зодиака - Близнецы, последнее обстоятельство порадовало меня особенно. Ну, просто возвышенная тяга у меня к этому воздушному несравненному знаку. Точнее, к женщинам этого знака.
Лиза тоже знала свое дело туго. Не зря занималась пиаром.
- А вы, кажется, писатель? - спросила она меня в лоб
- Нет, что вы, какой из меня инженер человеческих душ, я больше по телам специализируюсь.
- Шутите?
- Вот те крест, я же православный. Я - доктор, вернее, врач. Глазной хирург. Про Святослава Федорова слышали, наверное? Так я и с ним работал.
- Не может быть.
- Может. А с чего это вы решили, что я именно писаниной балуюсь?
- Я уже неделю за вами наблюдаю. Вы строчите по бумаге каждое утро, даже ни на кого на пляже внимания не обращаете. Даже в море до полудня не заходите. Кругом все люди как люди: либо на лежаках жарятся, либо в море бултыхаются, а в промежутке от бара не отходят. А вы - очень странный.
- Ничуть не странный. Просто редко выпадает свободная минутка, вот и пользуюсь. Обычно я в служебной коловерти, больные - это вам не фунт изюму. Порой забываешь, как тебя зовут. Окликнут, а я - ноль эмоций, полкило презрения. Только здесь можно голову прочистить, мусор из нее вытрясти. Пишу письма самому себе.
- А, кстати, как вас зовут?
- Андрон. Я уже представлялся в самом начале разговора.
- Извините, не запомнила. Значит, как Михалкова-Кончаловского. А как по отчеству?
- Вообще-то Георгиевич. Можно также Юрьевич. Можно Егорович. Моего отца звали по всякому. Георгий - Юрий - Егор. Это одно и то же имя практически. Но вам можно называть меня без отчества. Просто Андрон. Буду сам себе казаться моложе.
- А вы еще вовсе не старый, по внешности. Кстати, сколько вам лет?
- А на сколько я выгляжу?
- Ну, ладно, Андрон. Вы же не женщина, чтобы скрывать свои годы.
- А все-таки?
- Тридцать девять - сорок три.
- Спасибо за комплимент. Сорок шесть. (Вообще-то мне было пятьдесят восемь, что сам я, вспоминая, воспринимал с зубовным скрежетом. Надо же, еще недавно ждал с нетерпением получения паспорта, окончания школы, совершеннолетия, затем - окончания вуза, и вот нате - через всего ничего - good bye - и на пенсию, а там и могила недалеко).
- Вот видите. Вы еще вполне привлекательный мужчина. А вы здесь один?
Меня порадовал этот откровенный вопрос. Значит, все сладится, и, глядишь, обеспечена мне неделя сладкой жизни. (Я совершенно запамятовал, хоть и принимал дважды в день ноотропил, что оставалось мне жить в “Машрабии” всего три дня. Вернее, уже два, если не считать сегодняшний. А через два, в субботу, если все будет тип-топ, то утренний самолет унесет меня восвояси). И я радостно подтвердил:
- Один. Совсем один. Как в анекдоте.
- ? (Недоуменные глаза).
- Расскажу попозже. Вполне приличный анекдот, не пугайтесь. Кстати, приглашаю вас к себе в гости. У меня есть кое-что получше, нежели в нашем баре.
- Если вы об алкоголе, то я не по этой части. Никогда ничего не пробовала, даже шампанское не пила.
- Поразительно. Но когда-нибудь надо начинать. А вы одна?
- Как сказать. Приехала-то я одна, но сейчас - с компанией. Одной здесь скучновато. Знаете, а мой молодой человек живет прямо под вами.
- Откуда вам это известно?
- А он мне и рассказал, мол, над ним живет какой-то странный тип. Не то писатель, не то актер. Не спит почти всю ночь, вечно у него телевизор орет. А когда молчит телевизор, то он сам ходит без конца по его потолку, топоча босыми пятками и что-то невразумительное выкрикивая. Звукоизоляция здесь ни к черту.
Я смутился и какое-то время молчал, не зная, как прокомментировать услышанное.
Одно дело, сказал бы это мне сам молодой человек. Я бы нашелся, как его отбрить. Но чужое суждение, переданное такой прелестницей (я буквально впивался глазами в большие увеличенные по последней моде алые от природы и, кажется, без доли помады губы Моны Лизы (как уже называл ее про себя), подсознательно примеривая их для другой, то ли возвышенной, то ли низменной цели; смотря, на чей взгляд), требовало раздумий. Как говорится, ночь не наступила, и сова Минервы пока еще слепа.
Наконец, высказался:
- Бог с ним, с вашим знакомым. Надо быть выше житейских дрязг. Вы мне доверяете?
- Я вас совсем не знаю, но, чувствуется, вы вполне толерантны.
- Господи, Лиза, какая же вы образованная. Можно я вас за это в щечку поцелую?
- Можно, только один раз.
Прикосновение пересохшими от волнения губами к нежной почти молочной девичьей коже было божественно и непередаваемо. Я продолжил:
- Ну, что сразу и пошли?
- Сейчас никак не могу. Я пообещала друзьям сейчас, до обеда, съездить с ними на коралловые острова. Давайте встретимся после обеда.
- А вы не потеряетесь?
- Никогда.
- Нет, вы действительно не забудете?
- Вас, Андрон, забыть невозможно. И потом у меня же профессия такая - ничего не забывать. Ладно, я все-таки пойду.
- У вас есть при себе ручка и бумага?
- Зачем? Я же на отдыхе. А что?
- Хочу дать вам свой московский телефон. Давайте пройдет несколько метров до моего пляжного пристанища. Я дам вам и ручку, и бумагу. Запишете сами, а то у меня почерк прескверный.
- Хорошо.
Мы дошли до моего тента. Я снабдил Лизочку писчими принадлежностями, продиктовал свои координаты, еще раз условился о послеобеденном свидании и остался снова яко наг, яко благ.
Лиза, спрятав листок в сумочку, ушла и даже не оглянулась. Ее соразмерно округлые ягодицы, словно спелые дыньки, мелькнули и исчезли.
Только через время я осознал, что забыл в свою очередь взять у свердловчанки-екатеринбуржанки хотя бы местный телефон, не говоря уже об уральском. Так-то вот. Пей, дружок, ноотропил и тренируй свою дырявую память.
Глубина ночи при свете дня еще непрогляднее и непригляднее. Прав классик, лишь когда я бываю невыносимо несчастен, я обретаю истинное чувство своей самости.
18.
Андрей, наконец, сумел затащить Татьяну к себе. Она не согласилась идти в комнату, а милостиво проследовала лишь на кухню, так и не сбросив туфель. Устроившись за столом, так что сзади была стена, она категорически отказалась пить что-либо спиртное.
- Это у нас Оленька - большая любительница приключений. А я должна думать об учебе мне некогда мозги туманом заливать. И потом, слушай, что ты меня за коленки лапаешь? Я же предупреждала, что тебе ничего не обломится.
- Извини, я просто от искреннего восхищения погладил. У тебя кожа гораздо белее, чем у сестры.
- Не заговаривай мне зубы. Удивляюсь все-таки, что могла в тебе сестрица найти? Грубый невоспитанный мужик
- Значит, было, что искать. А, правда, что ты действительно никогда ни с кем, ни разу, а главное и не собираешься?
- Опять за рыбу деньги. Глупые разговорчики. Лучше расскажи мне о себе. Ты был женат?
- Не был и пока не собираюсь.
- Вот и я пока не собираюсь. Сначала получу специальность, а потом найду себе достойного человека. Чтобы не только перепихиваться.
- Это как?
- А вот так. Будем вместе ходить в музеи всякие, в театры, ездить за границу. Хочу весь мир посмотреть. Обязательно много языков выучу: английский, немецкий, испанский, французский и арабский.
- Арабский-то зачем?
- За арабским - большое будущее. Ислам - молодая, но очень сильная религия. Она еще покорит весь мир. Исламский мир в течение нескольких лет перекроит карту полушарий, вот увидишь, он займет все южные районы ниже 42-й параллели.
- А как же китайский?
- А потом и за китайский возьмусь. Слушай, ну, будь же человеком. Что ты опять за талию хватаешься! Есть она у меня, есть, понимаешь. Но не про твою честь.
- А можно я тебя поцелую?
- Нельзя.
- А в щечку, как раньше?
- Ладно. Только разик в щечку и закончим эти игры. Давай лучше поговорим, а то я к тебе больше никогда не приду.
На том и поладили. Так Андрею ничего и не обломилось.
Почти сразу же после поцелуйчика Татьяна засобиралась домой, как ни уговаривал Андрей ее остаться и хоть телевизор вместе посмотреть. Обидевшись, он проводил ее только до двери и даже не стал вызывать лифт.
Если такая гордая, то сама и дорогу отыщет.
Пока Татьяна ехала домой, он дозвонился Ольге, уломал ее приехать, чтобы поговорить о визите ее сестры, и потом долго вколачивал в послушное, хотя и не резонирующее в унисон тельце свои недовысказанные и недовостребованные эмоции.
19.
Все-таки я уговорил Лизу зайти ко мне.
Она, казавшаяся еще выше от туфель на “шпильках”, вошла в мой номер, бросила взгляд на расстеленное двуспальное ложе и по-хозяйски прошла на балкон.
Там села на белый пластмассовый стул, достала из сумочки длинные импортные сигареты, зажигалку и закурила, скрестив ноги.
Сейчас она была в джинсах и голубой с картушем (видимо, ее именем, изображенном древнеегипетскими иероглифами) футболке. Острые грудки чуть ли не просверливали сосками хлопковую ткань.
- Ну, с чего начнем? - спросила она первой.
- Айн момент. Сейчас я соображу небольшой выпивон с закусоном. Надо же выпить на брудершафт.
- Старомодный вы человек, Андрон. Как и ваше имя. Нет, чтобы сказать сразу, чего вы хотите. Целую неделю на меня пялитесь, словно мальчик.
- А вы и это заметили?
- Только слепой не поймет, да и он возможно почувствует, как вы таращите свои гляделки и пыхтите, уминая очередной супчик или куриную ножку.
- Лиза, клянусь, вы произвели на меня глубочайшее впечатление.
- Вы на меня тоже. Ну, хорошо, сейчас мы выпьем, покурим. Что потом? Какая программа?
- Мне бы хотелось поговорить с вами по душам, узнать, чем дышит молодое поколение...
- Это еще зачем? Не компостируйте мне мозги. Не душа вам моя нужна, а тело, не так ли?
- Эк вы лихо и в лоб! Я начинаю смущаться.
- Да, ладно, дяденька. Я не девочка и вы не юнец. Не будем толочь воду в ступе. Пятьдесят “баксов” и все о’кей. Только учти, что даю только “в резине”. Минет и анальный секс - по другой таксе.
- ?
- Что непонятно? Неужели думаешь, что нашел наивную провинциалку, как говорится, честную “давалку”, что сейчас подпоишь меня, потом, может, стихи почитаешь и справишь нужду “на халяву”?
- Ну, знаешь, я не люблю, когда со мной так разговаривают.
- Не любишь, не приставай. Не я же к тебе первая с разговором подсела. У меня и без тебя дел невпроворот. Не согласен, адью. Ну, что, я пошла?
- Подожди.
- Да не суетись ты так. Неужели впервые снимаешь девушку за “бабки”? ни за что не поверю. Я хоть в Москве еще не была ни разу, но из “ящика” знаю, что у вас там цену еще круче. А у нас в Екатеринбурге пока дешево. Цени мою доброту и лови момент.
- Хорошо.
Я собрался с духом, достал из ящика письменного стола “пидораску”, отыскал штатовский “полтинник” и протянул Елизавете.
Она без тени смущения взяла купюру, удовлетворенно провела ногтем по воротнику президента и спрятала бумажку в сумочку.
- А презервативы у тебя есть?
- ?
- Ну, вот, поехал развлекаться и не запасся. Смелые вы, предки, даже СПИДа не боитесь, что вам сифилис или банальный “трепак”. На вот, со специальной смазкой. А я пошла, приму душ.
Когда она вышла, обнаженная и эффектная, словно горящая свеча, чей пламень не сможет загасить даже сильный ветер, я все еще сидел на углу тахты, держа в руке пахнущий ликером конвертик.
Она посмотрела на меня как на полоумного, ощерилась плотоядной улыбкой Моны Лизы; нет, не моно, скорее стерео, как огромная музыка надвинувшись на меня сразу со всех сторон. “Стерва Лиза”, - мысленно скаламбурил я, но не смог произнести ни звука.
- Слушай, ну, что я тебе - жена или мамочка? Ладно уж, положи это на стол. Чего это ты в ступор впал. Давно женщин не видел? Давай я тебе помогу раздеться.
Лиза быстро и ловко сдернула с меня футболку и шорты.
- А что это “дружок” у тебя повис? Слушай, зачем ты меня позвал, если не в духе?
Я начал наливаться злобой, готовясь выставить из номера говорливую особу, но она уже молча сжала одной рукой мошонку, а другой, полуобняв, надавила на копчик, скользнув в межягодичную впадину, и я почувствовал, что мое неказистое достоинство начинает расти как на дрожжах.
- Ну, вот и ладушки. Подожди. Куда ты? Сейчас “противогаз” и тогда можно в атаку.
Лиза разорвала упаковку, умело натянула на устрашающих размеров орган тугой эластичный кокон, полыхающий всеми цветами радуги, и, опустившись на колени и при этом проведя налитыми яблочками грудей по моему животу и бедрам, взяла подобие исполинского банана в еще неободранной кожуре в рот и сделала несколько всасывающих движений.
Отдышавшись, сказала:
- Цени, все для тебя. Ну, поехали.
Мы одновременно упали на тахту. Лиза, еще в полете, заправила мое чудовище в свое укромное местечко, оказавшееся неожиданно бесконечно длинным и узким, и начался восхитительный поединок или скорее даже горизонтальный танец, эдакая изощренная ламбада.
Мы переворачивались хорошо сочлененным существом, не разъединяясь ни на мгновение, а наоборот только сплачиваясь.
Я нашел губами клубничную мякоть ее губ и втолкнул чуть не в глотку свой язык, тоже удлинившийся и разбухший от вожделения.
Лиза приняла вызов и, перехватив инициативу, всосала, как гигантский моллюск, меж своих ротовых створок чуть ли не полностью все мое лицо.
Неожиданно я почувствовал, что хваленая импортная резина лопнула. Это же почувствовала и Лиза, но против моего ожидания она не стала натягивать мне новый кондом, а, нежно погладив по ягодице, прошептала:
- Бог с ним! Только не останавливайся. У меня как раз завтра месячные, так что можно.
Наша любовь наконец-то стала взаимной. Я уже трижды извергал хриплый рев самца-бабуина, сотрясаясь от оргазма, словно морское судно в разгар шторма. Я весь был перепачкан собственной же слизью, как будто грязевым выпотом.
Лиза, неожиданно отступив от собственных же правил, охотно позволила ласкать себя, только страстно приказывала:
- Еще! Еще! Только немного нежнее! Какой ты грубый! Какой мужлан, черт побери! Да ласковей же! Наши “уралмашевцы”, хоть и малообразованные бандюганы, куда способнее и нежнее. О, какой ты могучий, однако!
Когда я чуть-чуть сбавил темп, она попросила меня:
- Поцелуй!
Я полез искать губами знакомую клубничную мякоть
- Нет! Не сюда. Поцелуй туда!
Лиза по-кошачьи грациозно перевернулась и подставила мне фигурно выбритое лоно, цепко обхватив меня за шею сгибом колена.
Выбора у меня явно не было, но я, взглянув на зияющую адом неутоленного женского желания пещеру, попросил пощады.
Лиза убрала ноги, села на тахту и удивленно спросила:
- Я тебе не нравлюсь?
- Что ты, но я не привык...
- Что, значит, не привык? Я тебе, милый, все позволяю. Можно сказать, без предоплаты. А ты не хочешь в свою очередь мне помочь! Не по-товарищески, не по-партнерски! Да ты большой эгоист, голубчик.
- Хорошо, хорошо. Давай хотя бы “валетом”.
- Занятный ты старикан, однако. Но, будь по-твоему.
Мы легли “валетом” и уже через мгновение я старательно вгрызался в сочнейшую спелость арбуза. В самую его сердцевину, не забывая обкусывать по краям. Иногда сладость гигантской ягоды прихотливо переходила в грейпфрутовую горечь остающихся на языке шерстинок. Приходилось сплевывать и продолжать далее исследование всевозможных закоулков и ответвлений кораллового грота.
Лиза, хищно рыча, грызла проросшее чуть ли не в пищевод корневище, пытаясь добраться до самого основания.
Вскоре наступил черед содомской близости. Честное слово, я начал понимать неутомимых геев, выискивающих молоденьких подростков. Лизина попка в этот момент показалась мне подлинным знамением новой либеральной эпохи, символизирующей полную и окончательную победу “унисекса”.
Вот только неожиданно для самого себя я оказался коротышкой. Ноги мои были явно короче, и приходилось постоянно подпрыгивать, чтобы оставаться на высоте положения.
Но я нашел достойный выход. Я втащил Лизу на тахту, поставил ее известной буквой “зю” и начал бесконечную эскападу попаданий и промахиваний. В последнем случае я попадал в уже хорошо изученный длинный лаз, уестествляя прелестницу в различных ракурсах и дискурсах.
Лиза вела себя очень согласованно. Профессионалка, несмотря на юный возраст. Она мгновенно приноровилась к моей иноходи и, заводя сразу обоих, нежно подвывала, лишь иногда сбиваясь на хриплый шепот.
Не то, что мгновений, часов мы не различали. Но за окном вдруг сделалось светло, по асфальту зашаркали шаги, раздались истошные кваканья фумигатора, и с улицы влез в комнату удушливый антимоскитный дым.
Лиза вздрогнула, опомнилась, остановившись, потянулась за часами и ойкнула:
- Слушай, через полчаса у меня автобус в аэропорт, а я еще и не собралась. Все, кончай. Да слезай ты, чудовище! Совсем меня раздавил. Надо же так разожраться. Себя не жалеешь, пожалей девушек. Мы же не “качки” -штангисты. Ну, все, я тебе сказала.
Чмокнув меня в щечку, она убежала в душевую. Выйдя оттуда прежней спокойной и рассудительной особой, она, быстро одевшись, потребовала:
- С тебя еще “полтинник”.
- ?
- Не таращь глазенки. Я же предупреждала: минет и анальный секс за отдельную плату. Вообще-то я беру до трехсот “баксов” за ночь, но тебе, старичок, скидка. Ты мне сегодня понравился. И откуда в вашем поколении такая энергия! Моих ровесников можно только на первый-второй рассчитать. А ты - гигант! Гигант мысли и русской демократии. Я и со счету сбилась, работничек ты мой, ненаглядный. Ну, Мне пора. Гони монету и до новых встреч.
Я дрожащими руками беспрекословно наскреб необходимую сумму, с трудом складывая малые величины. Лиза только улыбалась своей стервозной улыбкой, требующей леонардодавинчиевского воплощения на холсте или бумаге, следя за моими вяловатыми попытками пересчитать мелкие купюры.
- Да, ладно. Что ты их на паперти собирал? Не пересчитывай. Если ошибся, прощаю. Оставь себе “на чай”. Кстати, будешь в Екатеринбурге, всегда к твоим услугам. Я ради тебя все дела отложу.
- Непременно. И ты, как только будешь в Москве, звони.
- Давно собираюсь в столицу. Босс хочет открыть представительство, но меня одну не отпускает, ревнует. Кто его так в обеденный перерыв ублажит. Вроде тебя бычара. Впрочем одноразовый. Ладно. Мы в расчете. Я пошла. Чао-какао!
Лиза потрепала меня по жидкой потной слипшейся шевелюре. Ее ручка прошлась по моей небритой щеке, по до неприличия волосатой груди и чуть-чуть не спустилась ниже пупка, но владелица властной длани мгновенно спохватилась и вместо живой плоти повернула дверную ручку, словно тормоз Вестингаузена в вагоне дальнего следования. И выскользнула, оставив после себя зыбкое облачко французских духов, смешанных с особым, только ей, наверное, присущим запахом растревоженного тела.
Я, было, потянулся, бросился вслед, открыл дверь номера, вспомнил, что раздет и успел услышать только поспешно удаляющийся цокот крепких и острых каблучков.
Оставалось закурить и напиться. Тем более что через какое-то время я обнаружил, Лизиного телефона я так и не записал. “Вот стерва! Просил же ее по-хорошему, а она так меня кинула!” - сплюнул я мысленно. Одна надежда, если она будет в Москве и вспомнит, то обязательно позвонит. “Бабки”-то ей уж точно понадобятся. А я прикоплю. Всякая игра стоит свеч.
20.
Наступили странные времена. Андрей не мог застать по телефону ни Ольгу, ни Татьяну. Он пытался менять голос; наконец, гуляя в центре города, попросил шедшую мимо девушку подозвать к телефону Олю. Якобы подруга звонит.
Уловка сработала. Бабушка ответила, что Оля будет только в восемь вечера. И, снова позвонив
При посредстве очередной любезной особы, сочувственно и понимающе глядящей на него, Андрей услышал веселый голосок своей сексапильной подружки, который сразу же увял, узнав, кто звонит.
- Привет, это я.
- Что тебе надо?
- Давно не виделись, я очень соскучился. Пора бы уже и встретиться. Давай через час.
- Уже очень поздно. Я очень устала. Сегодня было много работы.
- Давай хоть на полчаса. Я подъеду к твоему дому в девять вечера.
- Не могу и не хочу. Отстань и перестань часто звонить.
- Как это понимать?
- А так и понимай. Взрослый умный мужчина, а связался с глупой девчонкой. Найди лучше себе женщину по возрасту.
- Вот как ты заговорила...
- Как?
- Явно повторяешь чьи-то слова. Поешь с чужого голоса.
- Хочу и пою.
- Оля, давай не будем. Давай сейчас повидаемся, вспомним лучшее, как говорится, тряхнем стариной.
- У меня старины еще нет, ты забываешься, не смогу тебя поддержать.
- Ладно, серьезно, когда мы сможет увидеться?
- Дня через три-четыре, не раньше. В четверг. Я смогу попозже выйти на работу, и с утра обязательно заеду к тебе. Жди. У меня тоже есть встречные вопросы и предложения тебе.
- Какие?
- Вот в четверг и узнаешь.
- Во сколько тебя ждать?
- С десяти до одиннадцати.
- Точно?
- Всенепременно. Буду очень стараться.
На этом разговор иссяк. Андрей побродил по Тверской, знакомых не встретил, хорошеньких девушек тоже. Попадались только разрозненные кучки потаскушек, на которых ему не хотелось тратить ни денег, ни усилий.
Господи, какая это мука, сознавать, что ты одинок, как перст, и никому не нужен. Кроме разве что самого себя.
Такие мысли неожиданно пришли Андрею в голову. Не хватало еще привязаться к этой глупой девчонке! Она же ничего из себя не представляет. Как и ее высокомерная и высоконравственная сестрица.
И не таких красоток видали, и не таких еще найдем!
Но все-таки было муторно, не по себе. И, вернувшись домой, Андрей долго не мог уснуть. А когда заснул, то привиделось, как он, юный и загорелый, удит рыбу на каком-то незнакомом песчаном берегу, и две белые цапли, с трудом дождавшись удачного клева, наперебой хватают его серебристую добычу, лишь он успеет снять ее с крючка, своими длинными острыми как ножницы розовато-желтоватыми клювами.
21.
Лиза уехала, а мне оставалось дожидаться отлета еще целых трое суток.
Было однообразно и скучно. Природа, словно переняв мое настроение, скуксилась.
Небо равномерно заволокли низкие сероватые облака, готовые вот-вот сгрудиться в тучи. Ветер утих. Море лежало ровной серо-зеленой простыней, по которой лишь изредка пробегали мелкие складки. И хотя прогулочные катера усердно утюжили водную гладь. Желания завернуться устало по шею в эту мрачноватую зыбучесть не было.
Не хватало живительного солнца, оживляющего немедленно своим появлением мелкий в ракушечных крошках и коралловых обломках песок, сбрызгивающего щедро ярким лаком различные шероховатости бытия, не говоря уже о коже нескольких десятков туристов, приехавших именно в живительный эпицентр отдохновения за волшебным коктейлем моря, солнца и курортной любви.
Совершенно очевидно не хватало и хорошеньких девушек. Они словно стайка воробушек вспорхнули и разлетелись кто куда.
Новый заезд составляли либо престарелые немцы (преимущественно пожилые немки), либо супружеские пары предпенсионного и более позднего возраста.
“Странное дело”, - думал я. - “Казалось, на майские праздники должны были приехать отдыхать достаточно еще юные бизнесвумен, студентки - дочери обеспеченных родителей, ан нет. Не срослось”.
Я почти забросил хождение на пляж. Либо сидел в номере, до одури смотря телевизор, но ловился только первый российский канал с надоевшим Андреем Малаховым, увлеченно стиравшем очередное засаленное белье бессменной телетусовки, Леонидом Якубовичем, примеривавшем горестно головные уборы всех родов войск и экзотические наряды всех национальных меньшинств огромной страны, наконец, начинающими развлекателями вроде Лели Турубары и Толи Кузичева, не успевающими прожевать застывшую во рту кашу; либо читал и перечитывал книжную дребедень, найденную пляжными служителями и сваленную в стеклянный шкаф возле пункта проката пляжных полотенец. В шкафу имелись более авантажные на вид издания, но все только на немецком языке, которого я, увы, не ведал и которым уже точно не овладею.
Начал заранее готовиться к отъезду. Собрал в чемодан немногочисленные покупки: хлопковые футболки, каменные яйца, фарфоровые чашки и блюдца, еще какие-то подвернувшиеся под руку сувениры - для подарков сослуживцам и знакомым.
Затем весь вечер смотрел телевизор. Решив заснуть, выключил “ящик”, потушил верхний свет. Увы, голова оставалась ясной, словно весь день пил крепкий кофе.
Мне надоело решительно все: однообразная еда, жалкие развлечения вроде кальяна, бильярда и дискотеки, соседи по отдыху, трясущиеся над каждой копейкой, вероломные и назойливые египтяне, канючащие: “Д-рю - ю - г, кяк деля? Захиди! Писмотри! Все есть. С Новым годом!”, обманывающие на каждом шагу; более того, с каждым новым обманом вырастающие в собственном мнении; море, похожее на местное пиво, похожее на скисшую мочу; солнце, последнее дни отсутствующее на небосводе, а если и появляющееся, то жалящее как кобра.
Ничего, видимо, не оставалось, как прокрутить в голове личностный вопросник и безжалостно ответить на основные вопросы хотя бы самому себе:
1. Можешь ты назвать себя беспечным, беззаботным человеком?
2. Если тебе случается попасть в неловкое положение, ты долго потом переживаешь?
3. Ты любишь шумные и веселые игры?
4. Ты всегда ешь все, что тебе предлагают?
5. Тебе трудно отказаться, если тебя о чем-нибудь попросят?
6. Ты любишь часто ходить в гости?
7. Бывают ли такие моменты, когда тебе не хочется жить?
8. Ты когда-нибудь был грубым с родителями?
9. Тебя считают веселым человеком?
10. Ты часто отвлекаешься, когда выполняешь работу?
11. Ты больше любишь сидеть в стороне и смотреть, чем самому принимать участие в общем веселье?
12. Тебе обычно бывает трудно уснуть из-за разных мыслей?
13. Ты обычно бываешь уверен в том, что сможешь справиться с делом, которое тебе поручают?
14. Часто ли ты чувствуешь себя одиноким?
15. Ты стесняешься первым заговаривать с незнакомыми людьми?
16. Часто ли ты решаешься на что-нибудь, когда уже поздно?
17. Когда кто-нибудь из приятелей повышает на тебя голос, ты тоже кричишь в ответ?
18. Ты иногда чувствуешь себя особенно веселым или печальным без всякой причины?
19. Ты считаешь, что трудно получить настоящее удовольствие в гостях, на концерте, в ресторане?
20. Тебе часто приходится волноваться из-за того, что ты сделал что-нибудь не подумав?
21. Сильно ли ты огорчаешь, если люди находят недостатки в работе, которую ты сделал?
22. Любишь ли ты рассказывать смешные истории, шутить со своими друзьями?
23. Часто ли ты чувствуешь себя усталым без всякой причины?
24. Ты всегда сначала делаешь работу, а развлекаешься уже потом?
25. Ты обычно весел и всем доволен?
26. Обидчив ли ты?
27. Любишь ли ты разговаривать и развлекаться с приятелями?
28. Всегда ли ты выполняешь просьбы родных о помощи по хозяйству?
29. Бывает ли так, что у тебя сильно кружится голова?
30. Любишь ли ты поставить кого-нибудь в неловкое положение, посмеяться над кем-нибудь?
31. Ты часто чувствуешь, что тебе что-нибудь очень надоело?
32. Ты любишь иногда похвастаться?
33. Ты чаще всего молчишь в обществе других людей?
34. Ты иногда волнуешься так сильно, что тебе трудно усидеть на месте?
35. Ты быстро решаешься на что-нибудь?
36. Ты иногда шумишь и кривляешься, когда уверен, что совершенно один?
37. Тебе часто снятся страшные сны?
38. Можешь ли ты забыть обо всем и от души повеселиться среди своих друзей, приятелей и подруг?
39. Тебя легко огорчить чем-нибудь?
40. Случалось ли тебе плохо говорить о ком-нибудь?
41. Любишь ли ты шум и суету вокруг себя?
42. Часто ли ты нуждаешься в друзьях, которые могли бы тебя поддержать или утешить?
43. Ты всегда находишь быстрый ответ, если тебя о чем-либо спрашивают?
44. Бываешь ли ты иногда сердитым, раздражительным, злишься?
45. Часто ли у тебя меняется настроение?
46. Тебе больше нравится быть одному, чем встречаться с друзьями?
47. Бывает ли иногда, что тебе мешают уснуть разные мысли?
48. Всегда ли ты сразу делаешь так, как тебе говорят?
49. Любишь ли ты подшутить над кем-нибудь?
50. Та когда-нибудь чувствовал себя несчастным, хотя для этого не было настоящей причины?
51. Ты веселый человек?
52. Ты когда-нибудь нарушал правила поведения или приличия?
53. Многое ли раздражает тебя?
54. Тебе нравится такая работа, где надо было делать все быстро?
55. Ты переживаешь из-за всяких страшных событий, которые, чуть было, не произошли, хотя все окончилось хорошо?
56. Тебе можно доверить любую тайну?
57. Можешь ли ты развеселить заскучавших друзей?
58. Для вас творчество - воспроизведение реальности, жизнь или игра?
59. Кого предпочитаете, кошек или собак?
60. Вы одиноки? Семья мешает или помогает?
61. Не хотели бы переписать по-новому старые книги?
62. Употребляете ли допинг?
63. Что такое христианство (другая религия) для вас?
64. Предпочитаете деревню или город?
65. Пищу - простую, грубую или изысканную?
66. Любите ли тяжелую физическую работу?
67. Какие виды игр: шахматы, карты, телевизионные “стрелялки”?
68. Случается ли иногда так, что у тебя без всякой причины сильно бьется сердце?
69. Обычно ты делаешь первый шаг для того, чтобы с кем-нибудь подружиться?
70. Ты когда-нибудь говорил неправду?
22.
Ответы, естественно, за вами, за читателями.
Когда писатель рассказывает вам то, что вы склонны объявить его личными грезами, скорее всего вы почувствуете глубокое, вероятно, стекающееся из многих источников удовольствие. Подлинная же Ars poetica - его сокровеннейшая тайна.
Фрейд считал, что художник с помощью изменений (подмен) и сокрытий (умолчаний) всегда смягчает характер эгоистических грез и подкупает читателей лишь чисто формальной, то есть эстетической, привлекательностью, предлагаемой им при изображении своих фантазий. Такую привлекательность, делающую возможной вместе с ней рождение большого удовольствия из глубоко залегающих психических источников, он называл заманивающей премией или предварительным удовольствием.
По его же мнению, все эстетическое удовольствие, доставляемое художником, носит характер эдакого предварительного удовольствия, а подлинное наслаждение от художественного произведения может возникнуть именно из целебного снятия всевозможных напряженностей и тягот в читательской (зрительской) душе. Быть может, именно это и способствует тому, что художник приводит вас в желанное состояние наслаждения вашими же собственными фантазиями, на этот раз без всяких упреков и без стыда.
Истории, рассказанные мною, увы, не закончены и не разрешены, как довольно часто и бывает в живой жизни. И психоанализ тут невеликая подмога.
Что же касается вопросника, то положительные ответы следует считать за один балл, а отрицательные - за ноль баллов. Несомненно, лживы те, кто положительно ответил на вопросы: 24, 28, 48 и 56. Страдают нейротизмом выделившие вопросы: 2, 5, 7, 10, 12, 14, 16, 18, 20, 21, 23, 26, 29, 31, 34, 37, 39, 42, 45, 47, 50, 53, 55 и 68. Экстраверты те, кто согласился с вопросами: 1, 3, 6, 9, 13, 17, 22, 25, 27, 30, 35, 37, 41, 43, 49, 51, 54, 57, 69. Стабильных характеров практически нет.
Глубина ночи при свете дня зависит еще и от темноты взирающей окрест души.
"Наша улица", № 4-2005
Охраняется законом РФ об авторском праве