Игорь Штокман “Игрун” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Игорь Георгиевич Штокман родился 3 марта 1939 года в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ и аспирантуру Института мировой литературы АН СССР. Кандидат филологических наук, критик, литературовед, прозаик. Опубликовал в центральной прессе более трехсот работ. Дебютировал как прозаик в журнале Юрия Кувалдина «Наша улица» рассказами “Во дворе, где каждый вечер…”, «Дальнее облако», «Ромодин и Газибан», № 3-2000...

вернуться
на главную
страницу

Игорь Штокман

ИГРУН

рассказ

Вечером, часу в десятом, еду с работы в полупустом троллейбусе. За долгий день вымотался - ни смотреть ни на кого не хочется, ни слышать никого. Но - пришлось... Рядом совсем, через проход, на двух парных сиденьях, стоящих друг против друга, - трое. Две женщины и мужчина, мужик - так будет точнее. Весь облик - простецкий, рабочий, и видно, что выпил... Средненько так, граммов триста-четыреста, потому что для него это явно - не предел.
Мужик крепок, мордаст, дутая куртка нараспашку, кроличья шапка - в руке, и он время от времени то надевает ее, боком, на затылок, как получится, то снова тут же снимает - выпил же всё-таки... Лет сорок, сорок пять - в самой зрелой и дееспособной мужской поре. Увлечен разговором со своими соседками, и ясно, что незнаком, - просто подсел на какой-то остановке.
Разговора-то, собственно, и нет никакого, потому что говорит лишь он один... Громко, напористо и с этакой простецкой лихой интонацией: все, мол, должны меня слушать - это ведь я говорю...
Рядом с ним, обочь, у окна - пожилая женщина, вымотанная жизнью, бытом, всеми нашими нынешними прелестями, что вдруг почти на всех упали... Худое, серое, узкое лицо, плохая одежонка, немигающий, отрешенный взгляд в пространство, перед собой. На вид - лет пятьдесят пять, шестьдесят никак уж не меньше... Потертая хозяйственная сумка из кожзаменителя, какие-то небольшие, тощенькие сверточки в ней - домой едет, семью кормить, и сама, похоже, после работы, после магазинов, где наверняка металась, выбирала, что подешевле.
Видно, что этот, рядом с ней сидящий, с разговором своим навязавшийся, надоел уже, раздражает и - сильно... Но она терпит. К окну отвернуться, обидно развернувшись к нему спиной, похоже, опасается. Вдруг оскорбится, взыграет, и что будет тогда - поди угадай! Сейчас это просто, и вряд ли кто вступится, каждый - только за себя, да и людей в троллейбусе немного: час пик давно прошел, схлынул... Потому она и терпит, молчит, будто рядом с ней и нет никого.
Напротив, одна на двухместном сиденьи - и контраст ярок, разителен! - молодая, лет двадцати с небольшим, высокая, красивая, умело, со вкусом и богато одетая... Чернобровая, румяная, яркие карие глаза, большой рот, темные густые волосы из-под кокетливой, с каким-то чудным вывертом меховой шапочки... Она тоже каменно, презрительно молчит, смотрит сквозь сидящего напротив.
А ему, похоже, все равно, слушают его или нет... Ему весело и свободно (принял ведь!), и хочется, чтобы на него смотрели, чтоб слушали. Вот он и старается, хоть и не смотрят и, похоже, не слушают. По-разному не смотрят, по-разному не слушают, но ему на всё это - плевать! С молодости, видать, такой... Игрун!
Про неё-то, давно ушедшую молодость свою, про её праздники и забавы он и вещает - на весь троллейбус, свято уверенный, что всем остальным это так же интересно, незабываемо, как и для него самого... Слегка погрузневшего, постаревшего, но хорошо помнящего прежние, молодые свои ухватки, заходы и приемчики. Любит себя крепко, ушедшие годы не замечает, не считает, вот и старается теперь...
- Девчонки, девчонки!.. - то и дело повторяет он призывно и настойчиво, обращаясь сразу к обеим, беспардонно и начисто игнорируя разницу в возрасте своих соседок.
-  Вы не смотрите, девчонки, что я сейчас такой, что выпил... Да и выпил-то - говорить не о чем. Вот когда молодой был - тогда да... Каждый вечер - килограмм, не меньше... И - гулять! В парк, на танцы, девочки, то-сё... Сами понимаете! Всё было... И как было!
Это же - родные мои места, я тут всегда жил, с молодости родные... В "Неве", помню...
(Кинотеатр, про себя отмечаю я... И сейчас он так называется, хоть и захирел совсем. Игровые автоматы, гнусный, дешевый буфет и постоянные выставки-продажи мебели, обуви - выживать-то в "условиях рынка" надо!.. Из фильмов - одни третьеразрядные американские боевики, которые и "по ящику" давно всем оскомину набили.)
- В "Неве", - увлеченно, напористо продолжает он, - хулиганил, как хотел! Только так... Никого не боялся; меня боялись... Приму на грудь - и туда! Компания была, девчонки там, то-се... Скамеечки стояли, кусты густые, травка летняя на газончиках... Нет, вы только представьте себе, девчонки! Вчувствуйтесь...
"Девчонки", обе, молчат отчужденно, и молодая, и та, которая, поди, давно и забыла, когда ее в последний раз так называли.
А Игрун всё гнёт свое, не умолкает, сокровенным и главным в жизни своей делится щедро... Прямо прорвало его! Всё, всё выкладывает...
- Тогда и про пользу питания не думалось: что можно, что - не очень; что на пользу, а что - нет... Это сейчас уж приходится мозговать: на одной картошке, капусточке да колбасе дешевой уж не потянешь, не сможешь. Калории нужны... Главное ведь, чтобы воротничок стоял!.. Я верно говорю, девчонки?
"Девчонки" молчат, ждут, когда он иссякнет, наконец... Молчат они; хмуро молчит редкий люд полупустого троллейбуса, подневольно - хочешь не хочешь - слушая монолог Игруна.
Остановка... Водитель тормознул, открыл по позднему времени лишь одни двери. Молодая, чернобровая резко встала и быстро, ни на кого не глядя, вышла. Игрун еле-еле успел выскочить за ней - чуть не прищемило его закрывающимися дверями... А пожилая, та, что рядом с ним была, осталась сидеть, всё так же отчужденно и пусто глядя перед собой... Одна осталась, лоб в лоб со всем тем, чем заполнена нынешняя её жизнь, опостылевшая и привычная, когда день ото дня не отличишь - все они одинаковые.
Водитель почему-то замешкался, отъехал не сразу, и было мне видно сквозь черное стекло, как сунулся Игрун к молодой, снова говорить что-то начал... Он даже и потянулся было к ней, но она, резко отступив на шаг, не сказав ни слова, просто плюнула ему под ноги, повернулась и быстро пошла от остановки к ближним домам-башням, широко мотая полами не застегнутой, не запахнутой шубы.
Игрун, растерянный, убитый, так и остался стоять, как стоял... Шапку свою кроличью всё в руке держал, не надевал, и смотрел, смотрел ей вслед, не отрываясь.
Троллейбус, наконец, качнулся, тронулся и пошёл дальше.

"Наша улица", № 6-2000