Игорь Штокман “Козетта” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Игорь Георгиевич Штокман родился 3 марта 1939 года в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ и аспирантуру Института мировой литературы АН СССР. Кандидат филологических наук, критик, литературовед, прозаик. Опубликовал в центральной прессе более трехсот работ. Дебютировал как прозаик в журнале Юрия Кувалдина «Наша улица» рассказами “Во дворе, где каждый вечер…”, «Дальнее облако», «Ромодин и Газибан», № 3-2000...

вернуться
на главную
страницу

Игорь Штокман

КОЗЕТТА

рассказ

В метро это было... Народу, как и всегда, на нашей "зеленой" линии, полно - сесть редко удается. Вот и сейчас я стоял, уцепившись за поручень, стиснутый со всех сторон - не повернуться. Смотрел в темное вагонное стекло, за которым бежали-змеились по серым, с водяными потеками стенам толстые кабели. В неровном, с "волной" стекле отражались лица попутчиков, и каждое, в зависимости от места в вагоне, от ракурса, искажалось, кривилось или вытягивалось... Одно лишь оставалось общим: выражение лиц, их внутренняя жизнь и её проявление... Куда ни глянь, видишь одно: озабоченность, равнодушную, привычную усталость и - погруженность в себя, в свои "проблемы", как ныне принято выражаться.
Все вместе, в одном качающемся, дергающемся вагоне, и каждый -наедине с собой, с грузом забот, которые тащит каждый день, не зная ни отдыха, ни перемен. Несет, пока силы есть...
Давно уж не видно в московском транспорте других лиц, иного их выражения, и в метро это особенно заметно. Тесно, все впритык друг к другу - хочешь не хочешь, а почувствуешь эту общую потерянность и усталость. Тогда наваливаются тоска и бессильное, беспомощное сочувствие... Всегда со мной так, да и только ли со мной, и что тут поделаешь, что изменишь?
Потому и перестал я смотреть в окно вагона на лица, что отражались в нём, и опустил глаза... Рядом, напротив меня, сидела девушка. Справа ее притиснула (да еще туго набитую сумку рядом поставила!) толстая тетка. На лице - привычное, даже скучающее равнодушие... Ясно, что проблем у нее - нет, отродясь не бывало, и она в любом месте, в любой ситуации сумеет устроиться, как ей нужно. Цепка, напориста и - с наглым, всё побеждающим нахрапом. Таких лучше не трогать, не задевать - себе дороже...
С другой стороны, не смущаясь ничуть, что стеснил, прижал девушку, парень... С ним тоже было ясно: здоровый, с детства хорошо кормленный; пустой, нагловатый взгляд, презрительное равнодушие... Никого, дескать, не замечаю, в упор не вижу, и видеть не хочу. "Я - в порядке!" Это - главное, а что до остальных... Нету их для меня, и всё тут!
Он тоже, как и толстая тетка, развалился на сиденьи вольготно, толстые, обтянутые джинсами ляжки расставил шире некуда, а высокие шнурованные ботинки были выставлены в проход и торчали нагло - при всеобщей-то тесноте! Их задевали, входя в вагон и выходя из него; об них спотыкались, чертыхаясь и вполголоса матюгаясь, - парень не менял позы, ног не подбирал, вообще вел себя так, словно он был здесь - один.
И вот меж этих двух, столь сходных меж собой в том корневом, и главном, что отличает человека от его физического, лишь физического, подобия, сидела девушка... Глянув на нее, я почувствовал, как далеко она от всего того, что рядом! Детское и беззащитное было явственно в ней, сразу ощущалось... Сразу - и остро!
Она, похоже, уловила это - тем, кто жив еще внутренне, часто свойственно такое ответное эхо! Подняла на меня глаза, и я увидел...
Не тоску, нет, а просто не защищенную, так и не нарастившую еще защитного панциря детскость, доверие... Правда - уже с надломом, с трещинкой.
Всё это было в серых ее глазах, и я тут же подумал, сказал про себя: "Козетта!"...
Та самая, из романа Гюго, трудно и забито живущая у наглых и хватких супругов-трактирщиков Тенардье, тихонько нянчащая по вечерам вместо куклы (ее - нет и никогда не было) маленькую оловянную сабельку.
Эту сабельку, запавшую в память и душу с детских еще лет, с первого чтения "Отверженных", автор придумал, нашел вдохновенно и воистину гениально! Столько лет хранилось в подсознании, не откликалось, не отзывалось и вот вдруг вспомнилось в московском метро, аукнулось безошибочно.
И эти двое, её соседи по сиденью - чем не нынешние Тенардье, живущие лишь собой, своей наглой, всепобеждающей жизненной цепкостью, нахрапом, пред которым не то что Козетте, а и тем, кто много крепче, сильнее - не устоять!.. Только вот не видно что-то доброго Жана Вальжа-на, не сломленного каторгой, не одичавшего на ней. Нет его, и некому понять Козетту, пожалеть, подарить радость и - взять за руку, увести от лихих людей...
Я, лишь успев подумать обо всем этом, тут же отвёл глаза - нехорошо глядеть в чужую жизнь, чужую душу, пусть и сочувственно... Так и ехал дальше несколько остановок, а нынешние тенардье всё сидели напротив меня, и моя Козетта - меж ними.
Потом, перед тем, как выходить, снова решился взглянуть на неё - уже на прощанье... Лучше бы я этого не делал!
Теперь она сидела, закрыв глаза, и узкая бледная ладонь ползла по вытертому ворсу пальто, медленно и плавно гладила бедро: вверх-вниз, вверх-вниз...
Она утешала сама себя, бедная Козетта, утешала и успокаивала... А что она еще могла?

"Наша улица", № 6-2000