К 65-летию со дня рождения писательницы Маргариты Прошиной
Эмиль Сокольский "В потоке классики" Предисловие к книге Маргариты Прошиной "Фортунэта"
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Эмиль Александрович Сокольский - критик, литературовед. Родился 30 июля 1964 года в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Работал старшим библиографом Ростовской государственной публичной библиотеки, в журналах «Дон» и «Ковчег». Член редколлегии журнала «Ковчег» (Ростов-на-Дону), дважды лауреат премии этого журнала. В 1990-х годах на ростовском радио провёл на основе своей фонотеки множество авторских передач об истории мировой эстрады 20-40-х годов. Участник искусствоведческих и литературоведческих научных конференций. В настоящее время работает в краеведческом журнале «Донской временник». Автор множества очерков (иногда их называют новеллами или эссе - единого мнения нет), посвящённых истории дворянских усадеб, церковной старине, местам, связанным с жизнью и творчеством известных русских писателей, художников, музыкантов, деятелей культуры. Редко выступает с рассказами. Член Союза писателей ХХI века с 2011 года. Постоянный автор журнала "Наша улица".

вернуться
на главную страницу

Предисловие к книге Маргариты Прошиной "Фортунэта"

Маргарита Прошина пишет спокойно и естественно - так, словно её литературная деятельность началась с самого юного возраста. Лишь только открываю книгу, чтобы познакомиться с автором, войти в её художественный мир, воспринять манеру письма - как сразу забываю о том, что ещё минуту назад этот писатель был мне совершенно неведом. Прошина говорит со мной так, будто знает меня много лет, будто давно уже писала специально для меня, и будто мои литературные предпочтения ей понятны и близки.
Прошиной не нужно меня как читателя завоёвывать, заинтересовывать, задерживать на чём-то моё внимание. С первых же слов я отдаюсь течению её речи, слышу её внятный негромкий голос, вижу всё, о чём она рассказывает - и сам становлюсь героем или персонажем её повествования. Говорит ли это о моей - безусловно, похвальной и необходимой для восприятия художественного произведения - чуткости, или есть причины объективного характера?
Читательский талант - вещь, конечно, важная. Но ведь этот же самый талант - избирателен, предполагает строгость оценок, не жалует вторичности, ему подавай достойное качество. Что можно сказать о прошинских сочинениях?
Начну с того, что Маргарита Прошина - писатель позднего старта. Богатый жизненный опыт, неустанное чтение книг, работа в библиотечной сфере - видимо, и сформировали её как будущего писателя. Потребовался лишь толчок, счастливое стечение обстоятельств, чтобы Прошина открыла себя читательскому миру. Этим толчком послужила встреча с писателем Юрием Кувалдиным, первооткрывателем писательских талантов, прошедших школу художественного письма в его журнале "Наша улица", где Прошина показала себя вполне сложившимся автором.
Пожалуй, главное, что отличает её прозу - непринуждённость. Прошина будто и не задумывается, каким образом в её рассказах будут развиваться события; её не останавливает "страх перед чистой страницей": проза Маргариты Прошиной по своей природе близка самой природе; речь её льётся словно сама по себе, "ни о чём" и "нипочему", а главное - биение самой жизни, где каждая минута наполнена не всегда уловимым смыслом, и с каждой минутой - всё больше хочется жить, всё больше наполняешься каким-то невидимым богатством, чувством значительности жизни. Не в этом ли высшее предназначение писателя: выразить в слове всю многообразную красоту мира, красоту человеческих отношений, которая явлена в простом, на первый взгляд незначительном, и особенно остро - при контрасте с уродливыми сторонами жизни - всяческим негативом. Прошина нашла себя в жанре рассказа, что уже - признак опытности: рассказ дисциплинирует, взывает к экономии средств, высокой концентрации мыслей и образов, композиционной цельности, взвешенности. Однако вместе с тем произведения Прошиной напоминают маленькие повести - столько в них непредсказуемых сюжетных ходов и действующих лиц.
Открываем наугад книгу.
"Зою разбудили крики петухов. Она открыла глаза и не поняла, где находится. Её еще полусонный взгляд скользнул по тускло белеющей печи и остановился на слабо горевшей лампадке в углу под иконой Спасителя в большом серебристом окладе. Из тесаных бревенчатых стен кое-где из пазов свисала пакля".
Так начинается рассказ "Уроки деревни". Действие развивается неторопливо. Автор бережно разворачивает повествование, задерживаясь на каждой детали; мы подробно видим и окончательно пробуждающуюся Зою, и обстановку избы, и то, что за окном: накрытую густым туманом деревню. Этой деревне далее посвящается несколько поэтичных строк: окружена сосновым лесом, который стоит на ковре голубых мхов, и серебристо-изумрудными лугами, где золотятся купола стогов
Собственно, в этом рассказе - вся Маргарита Прошина. Вообще, читатель сразу должен настроиться на то, что не внешней занимательности нужно ожидать от книги. И в "Уроках деревни" - вроде бы никаких особенных событий и не происходит: девушка приехала в деревню учительствовать, и вот она знакомится с местными жителями, с укладом жизни, вовлекается в хозяйственные заботы, проводит первые уроки… Ритм прошинской прозы словно бы в ладу с ритмом деревенской жизни: ни суеты, ни многословия, речь размеренна, рассудительна, Прошина не чуждается развёрнутых отступлений - без которых рассказу никак не обойтись, настолько они необходимы для живого портрета героини, за которой угадывается сам автор - "родом" из литературы. Некоторые фрагменты заставляют и меня вспомнить детский холодок восторга перед корешками книг в шкафу - ещё не читанных, манящих: "Всегда, с детства, Зою интересовали книги. Но поскольку книг в доме было много, к книгам относились безалаберно, раздавали читать направо и налево, и многие книги зачитывались навсегда. А Зоя, еще учась в начальной школе, пыталась их как-то систематизировать. У Зои было два варианта систематизации. Допустим, расположить книги по алфавиту стран, как сначала она думала. И когда стала смотреть предисловия, послесловия, где содержались сведения об авторах, решила, что интереснее будет хронологическая систематизация, когда будет видно, как развивалась литература, а уж потом расположить по странам".
Но вот место в рассказе - для меня едва ли не самое в нём трогательное, - но чем оно столь трогает меня? - своей абсолютной непридуманностью, искренностью, душевной чистотой. Такой прозе веришь непрекословно:
"У Зои была страсть к учительству. Каждая кукла имела у неё своё имя: Наташа, Нелли, Инна, Татьяна и Геночка. Наташа была самая крупная целлулоидная с большими синими глазами, в бордовом, строгом платье в складку. Она была отличницей и старостой класса. Нелли - очень кокетливая, немецкая, из папье-маше, с белыми кудрявыми волосами, и платье у неё было легкомысленное - белое, в оборочках с синими цветочками. Училась она на тройки. Инна была со стрижкой мальчика. Она была дисциплинированная и хорошистка. Татьяна - самая красивая ученица в классе, немецкая кукла с закрывающимися голубыми глазами и прекрасными белыми локонами. У неё было самое красивое гипюровое платье и белые туфельки с белыми носочками. Только Танечка ходила в школу с красной сумочкой, которую Зоя ей сделала. Танечка была гордостью класса. Геночка, почему-то Зоя всегда называла его ласково, был болезненным мальчиком, в синих штанишках и белой водолазке".
Чем заканчивается рассказ? Героиня впервые в жизни купается в баньке, затопленной по-чёрному - и едва не теряет сознание. На неё выливают два ведра холодной воды, укутывают в полотенце, отводят в избу. "И сутки потом Зоя пролежала больная". Дальше - действие могло бы развиваться в любом направлении; однако автора интересует лишь живой, насыщенный впечатлениями отрезок жизни, свободный её поток, - вот ещё одно доказательство писательской опытности.
Язык Прошиной далёк от книжности; она вроде бы и не заботится о литературности; художественная задача не сводится к "рассказыванию историй", что столь популярно в литературе по сей день.
Художественное Прошина находит везде, даже, например, в серой жизни обитателей фабричного барака (рассказ "Ледяйкина"): "На табурете поблескивала тарелка. Оттенки на ней от белого становились то матовыми, то лиловыми, то светло-серыми. На тарелке лежало яблоко. Один бок красный, другой - трёхцветный в рыжую с красным полосочку, а ещё одна часть яблока хвалилась своим светло-зелёным пятнышком". Кроме того, прекрасное едва ли не насильственно врывается в безрадостную обыденность: по радио в бараке говорят о Моне, Куинджи, Мусоргском, и автор, словно бы равняясь на высокие имена, уверенно подтягивает рассказ до высокохудожественного уровня. И ещё - важное замечание: Прошина любит повседневные мелочи, у неё вкус к явлениям будничной жизни в литературе; можно сказать и так: Маргарита Прошина - певец быта, непоэтических подробностей повседневного существования; её рассказы в основном населены простыми людьми, которые озабочены домашними, производственными проблемами, устройством личной жизни. Любопытен в этом отношении "Дневник библиотекарши": в нём много места уделено рабочей текучке; однако - на примере этого рассказа особенно - хорошо видно, насколько быт преображается, будучи выраженным в талантливом художественном слове. И постигаются важные вещи: "Сколько времени я потеряла в молодости! Болтались с подружками, то в кино, то в компаниях. Ссорились, мирились, спорили. О чём, из-за чего? Никто уже не помнит. Где эти подружки? Разбежались. Исчезли. Я почти ничего не читала. Дома вечно какие-то домашние дела. Мама, каждый раз увидев меня с книгой, говорила: "Ты опять с книжкой? Делом займись". Конечно, чтение ведь для неё все равно что безделье".
Под впечатлением от рассказа "В зеркалах" не могу себе представить у зеркала женщину, которой бы не хотелось всегда стоять у него дольше, чем это нужно.
Через все рассказы Прошиной проходит уверенно женская тема. Поначалу это немного смущает, можно ведь расширить горизонты, но по мере погружения в художественную ткань прозы Прошиной приходит понимание, что в рамках своего творчества каждый автор сам себе и Бог, и гений. И законы в нём - свои. И правда - своя.
Рассказ "Последнее слово" заставил меня вспомнить Бердяева: "Христианство учит прежде всего беспощадному отношению к злу в себе. Но истребляя зло в себе, я должен быть снисходителен к ближнему. Максималистом я должен быть в отношении к себе, а не к другим. Ложный морализм и заключается в этом максимализме в отношении к другим людям.
Я должен прежде всего в себе и в своей жизни явить силу и красоту добра, а не осуждать других за то, что в них не явлена эта сила и красота, когда она и во мне не явлена, не принуждать их к тому, к чему я сам себя не cмог принудить".
В эту книгу вошли только рассказы Прошиной, хотя у неё есть бесчисленное количество эссе. Я очень благодарен писательнице за такую запись:
"Моё знакомство с творчеством Эмиля Сокольского началось с предисловия к собранию сочинений Юрия Кувалдина в 10 томах (2006) "Запредельная проза". Текст захватил с первых же строк. Глубина проникновения в произведение, мысли, синтаксис, лексика - всё дышит свежестью, оригинальностью и доброжелательностью. Безусловно, творчество Юрия Кувалдина не укладывается ни в какие схемы, как и личность самого писателя, и Эмиль Сокольский блистательно это показывает, анализируя творчество писателя. Я питаю особую страсть к предисловиям, послесловиям, примечаниям, но ничего лучше я не встречала прежде. Предисловие очаровало меня, ввело в неисчерпаемый "второй текст", насыщенный глубинными философскими течениями, которые, как магнит, притягивают, увлекают парадоксальными открытиями и свободой. Произведения Юрия Кувалдина поражают своей раскованностью, смелостью и дерзостью, так же как и предисловие Эмиля Сокольского, которое вводит читателя в мир литературы. Ибо, сказано, Кувалдин и есть сама Литература. Он не ждет от нее материальных благ. Он сам несёт в нее деньги. "Он выпускает книги одаренных "некоммерческих" авторов и ежемесячный литературно-художественный журнал современной русской литературы "Наша улица". И, заметно никуда не спеша, успевает всё. Кто знает, сколько филологов будет кормиться на его имени, как мечтал кормиться на Достоевском Егоров?" Я воспринимаю предисловие Сокольского как самостоятельное высокохудожественное произведение".
Правда, с первого раза я не понял: это написано на самом деле обо мне? - или о Кувалдине?..
Кстати говоря, в “Новых тайнах” (вместо послесловия), помещенных в конце этой книги, Маргарита Проршина очень точно расставляет акценты в понимании художественной прозы:
“Пишу рассказ. Сомнения терзают меня. Все новые персонажи заявляют о себе, пытаясь убедить меня в необходимости их присутствия в нём. "Вы только отвлекаете меня, перегружая текст частными подробностями. Моя героиня сама в состоянии выразить глубину своих переживаний, нескольких деталей вполне достаточно для этого”, - объясняю я им. У Марка Аврелия в "Размышлениях" есть важное для писателя замечание: "Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства". Вот я и стремлюсь следовать им. Стремлюсь я к соразмерности. Слово какое хорошее - соразмерность, а как определить её в тексте? При чтении художественных текстов Платонова, Чехова, меня восхищает сочетание изображения, глубина, воздух, построение диалогов, в общем, дозировка. Например, рассказ Андрея Платонова "Глиняный дом в уездном саду": "Деревянная кузница стояла на другом конце сада. В ней работал и неотлучно жил пожилой одинокий кузнец Яков Саввич Еркин. Ему было теперь почти пятьдесят лет, он прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя. Когда-то он работал лесным сторожем и проклял лес. Уходя навсегда из казённой избушки, он обернулся к дубовой чаще и сказал ей: - Проклинаю тебя на веки веков, грудь моя забудет все твои деревья, грибы и тропинки. Голова моя не увидит тебя и во сне никогда! Он перекрестил шумящую дубраву крестом прощания и презрения и пошёл от неё в пустошь, опять неимущий и свободный". Герой рассказа "прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя". Как умело ставит Платонов слова, какой подтекст! Отношение героя к труду немилому подневольному, характеристика самого героя, его история, правила искусства познаются в процессе чтения и создания художественных произведений”.
Многие женщины в рассказах Прошиной целомудренны. В наши дни понятие "целомудрие" сузилось до "половой чистоты", но значение его шире. Во-первых, это "целостность". Целостность - то, что противостоит злу, то есть - распаду, а потому вне целостности - жизнь невозможна. И второе, нераздельное от целостности - мудрость: то есть мир и гармония души, ума, сердца. Целомудрие, смиренномудрие, терпение, - это основа любви. Любовь - одновременно и двигатель нашей жизни, и цель её. Нет любви - нет жизни.
Маргарита Прошина - автор непредсказуемый; никогда не знаешь, чего ожидать от её очередного рассказа, и тем более - чем он окончится - особенно если учесть, что Прошина способна и смело выйти за границы реальности, - как, например, происходит в "Огнях Москвы":
"Ей показалось, что за ней неотрывно наблюдают испуганные глаза пассажиров из рядом едущих машин и автобусов. Впереди вдруг возникла какая-то светлая в ночи арка, или нечто похожее на выход из тоннеля.
Софья приложила еще большее усилие, придавливая стекло вниз всем корпусом. Стекло наполовину опустилось.
И в этот момент Софья ощутила прохладное прикосновение чьих-то рук к спине. Она оглянулась и увидела яркие павлиньи перья, которые стали прямо на глазах с неимоверной скоростью расти прямо из лопаток, совершенно незаметно превращаясь в её руки. А сами руки растворились в этих павлиньих крыльях, которыми она продолжала опускать стекло.
Порыв ветра ворвался в комнату, разметав длинные волосы Софьи, распушив веером её немыслимые крылья, с лёгкостью подхватил её саму высокой волной, и вынес в распахнутое окно.
Софья стала невесомой, воздушной, невиданной птицей с роскошным опереньем плывущей по переливчатой глади ночного неба".
Однако что такое "выход за пределы реальности?" Что такое на самом деле реальность? Реально только то, что закреплено в слове; вся остальная так называемая "реальная жизнь" исчезает бесследно. Прошина это прекрасно понимает; и не о себе ли самой она пишет в рассказе "ЕГЭ"? - "Курбская родилась в старинных книгах и до самозабвения, до перевоплощения, до исчезновения любила не просто читать их, а жить в них единственно реальной жизнью".
Художественные предпочтения Прошиной вполне определённы - она вся вышла из классики: "До чего же психика человека зависима от множества самых неожиданных моментов, происходящих внутри и вокруг него! Перемену состояния уловить, передать это преображение художественно одной лишь фразой, но чтобы читатель увидел и уловил миг этот, чтобы сам его пережил, почувствовал, для меня - вершина, которую я стремлюсь покорить. Читая Чехова, упиваясь каждым словом, я сделала очередное для себя открытие, перечитывая его рассказ "Случай из практики". Каждое новое прочтение показывает все до этого неизвестные тайны текста, поражающие меня бездонностью. Вот герой рассказа Королёв входит в спальню больной Лизаньки: "Совсем уже взрослая, большая, хорошего роста, но некрасивая, похожая на мать, с такими же маленькими глазами и с широкой, неумеренно развитой нижней частью лица, непричесанная, укрытая до подбородка, она в первую минуту произвела на Королева впечатление существа несчастного, убогого, которое из жалости пригрели здесь и укрыли, и не верилось, что это была наследница пяти громадных корпусов". Королёв осматривает больную и вдруг: "В это время принесли в спальню лампу. Больная прищурилась на свет и вдруг охватила голову руками и зарыдала. И впечатление существа убогого и некрасивого вдруг исчезло, и Королев уже не замечал ни маленьких глаз, ни грубо развитой нижней части лица; он видел мягкое страдальческое выражение, которое было так разумно и трогательно, и вся она казалась ему стройной, женственной, простой, и хотелось уже успокоить её не лекарствами, не советом, а простым ласковым словом". Свет лампы и всё переменилось в одно мгновенье. Какое полотно художественное: обстановка, портрет, настроение, чувства, размышления. Всё переменилось, когда принесли лампу! Я перечитываю снова и снова, восхищение моё не угасает. Мне хочется впитывать каждое слово этой как бы будничной прозы".
Прошина умело использует изобразительные средства языка, в том числе сравнения. Например, в рассказе "Азбука" есть такое: "Она росла, как травинка под солнышком, и не знала отказа ни в чём", - сразу возникает образ не возделанной культурой женщины, вышедшей в жизнь прямо из природы. Тут уместны неожиданные мысли из книги Филиппа Жакоте "Пейзажи с пропавшими фигурами" (его называют одним из великих поэтов ХХ века):
"Сравнения всегда говорят больше, чем нужно, они оправданы лишь отчасти; их следует воспринимать как указатели на пути к цели. Эти явления, эти пейзажи не должны рядиться в чужие одежды; поэтические образы не могут подменять собою реальность, их задача - показать, каким образом эта реальность раскрывается и впускает нас в себя. Непростая задача... Сравнение способно увести прочь от истины, а прямое высказывание уничтожить её плоть, оставив лишь голую схему, скелет... И выходит, что цель поэзии заключается не столько в том, чтобы найти связь между двумя предметами и сделать так, чтобы это новое единство парило над ними, мерцая, но погрузиться вглубь одного или нескольких предметов или явлений и идти в том направлении, куда им вздумается нас повести".
Есть места в рассказах Прошиной, которые веют душевным покоем, при, в общем-то, неспокойных жизнях персонажей, дышат природой. Драматичный рассказ "Проводница" уравновешен этим изредка случающимся душевным покоем: "Синева, насыщенная, глубокая синева моря показалась Ларисе настолько ослепительной, что у неё перехватило дыхание. Она замерла и судорожно сделала несколько глотков воздуха, как рыба на берегу. Влажный, прохладный воздух с ароматом утренней росы привёл её в чувство. Она зажмурилась, сладко потянулась, воскликнув: "Господи, хорошо как, спасибо!" Раскинула руки, как бы желая обнять утро, небо, аромат трав. В эту минуту ей казалось, что она может сделать невозможное. Она не могла даже себе объяснить, откуда это ощущение полноты жизни? Голова закружилась от свежести летнего утра. Синева была ослепительна. Такими же синими, как море, были ставни на окнах в доме Сергея. Луч солнца отражался в них и, казалось, что это частички моря. Это она попросила свёкра, она искренне считала родителей Сергея папой и мамой, покрасить ставни в синий цвет, а дом покрасили почти в белый цвет. Добавив в него чуть-чуть краски лимонного цвета. Дом преобразился до неузнаваемости, особенно тогда, когда Лариса посадила три сорта садовых ромашек в палисаднике перед домом. Ромашки выросли и красовались на высоких сочных стеблях, которые смотрятся особенно выразительно на синем фоне. У ромашек крупных белые лепестки в два ряда плотным кольцом опоясывают золотую серединку, и стебли более устойчивые, они держат гордо свои самостоятельные головки. Ромашки помельче изящно поворачивали свои трогательные головки, неукоснительно следуя за солнцем. Самые мелкие ромашки своими ажурными лепестками напоминали искусные изделия вологодских кружевниц. Они придавали ромашковому полотну особое изящество. Ромашковое облако ранним утром искрилось на солнце капельками росы. На фоне неба - дом с палисадником как бы слегка парил над землёй. А дальше начиналось море...".
Прошина отчётливо понимает, что проза должны дышать поэзией, тёплыми красками, вызывая в душе читателя счастливый отклик доброжелательности. Мне очень близко это настроение и я за то, что нужно, чтобы пример был хорошим и чтобы в человеке, который читает то, что ты пишешь, откликалось хорошее и чтобы он смотрел в сторону хорошего.
Рассказ "Фортунэта", давший название всей книге, тронул меня мягкостью подачи трагедийной судьбы героини. Вот фрагмент счастливой жизни: "Фортунэта выжидательно вглядывается в полумрак кабинета. Но в сумраке видит только клубы дыма, который потом был связан с памятью об отце. Отец был очень постоянен в своих привычках и набивал трубку английским табаком "Вирджиния".
Пытаясь уловить реакцию отца, который сидел в кресле за письменным столом, на зелёном сукне которого поблескивал в свете бронзовой настольной лампы малахитовый письменный прибор и подставка с курительными трубками, она торопливо гладила котёнка.
Это было одно из самых трогательных воспоминаний Фортунэты - день, когда она вбежала к отцу с котёнком. Кабинет запомнился ей как внушительная комната с высокими окнами, тяжёлые шторы на которых редко раздвигали, поэтому там всегда был полумрак, придававший некую таинственность. Высокие книжные шкафы с резными дверцами, заполненные солидными фолиантами с позолоченным тиснением на корешках, бюро с многочисленными ящичками, отец с трубкой в руке. Стоило Фортунэте подумать об отце, как перед ней отчетливо возникала эта сцена".
Почему я привёл именно этот фрагмент? Потому что при большевизме Фортунэте пришлось хлебнуть горя, посидев в лагере для перемещённых лиц, а потом тихо заканчивать жизнь продавщицей галантерейного магазина. Формула, развёрнутая "властью народа": из князи - в грязи. Только социальное унижение Фортунэты никак не сказалось на её умной душе: она оставалась интеллигентной, предельно воспитанной женщиной. При чтении этого рассказа Прошиной невольно зазвучало в моей душе стихотворение Зинаиды Миркиной:

И есть всего одна задача -
Других, наверно, в мире нет:
Нащупать дно средь бездны плача,
В кромешной тьме увидеть свет.
И в совершенной тишине,
В неё врастая понемногу,
Почувствовать живого Бога,
Раздвинувшего сердце мне.

Читаю рассказ Прошиной "Поня" и, словно проснувшись, раздвигаю занавески - а на меня в упор смотрит утро. Поня "…вспоминала, как мамынька, Манефа Яковлевна, как бы не касаясь пола, легко вплывала в освещенную осенним солнцем горницу, с большой русской печью, и ставила старую берестяную корзину с картошкой на гладкую лавку, отполированную за долгие годы службы многочисленным семейством. На мамыньке было домотканое расшитое синими и красными лентами платье, на ногах - войлочные белые тапочки с синенькими из таких же ленточек цветочками, на голове - вязаная в форме цилиндра шапка с вплетенными там и сям узорами из толстых пестрых ниток".
Рассказы Прошиной столь женственны, доброжелательны и пластичны, даже если в них развёртывается драматическая судьба героинь, что невольно вспоминаю Чехова (правда, зрелого, а не раннего-юмористического, и не пьесы его, которые мне кажутся фальшивыми). Оттого, что он из Таганрога, в котором я люблю гулять, Чехов воспринимается мной едва ли не как добрый сосед. И Чехов, и Прошина и я довольно спокойны по характеру, и к людям я, за редким исключением, отношусь без негодования. Так вот: фраза из "Петербургского буерака" Алексея Ремизова, которую оценил Михаил Гаспаров, - она приведена в его "Записях и выписках": "Чехов относился к России как врач, а на больного не кричат".
В замечательном рассказе "Её волшебное озеро" вызывает в памяти целый поток ассоциаций такая характеристика героини: "Лебедева старалась ни с кем не ссориться. Она избегала выяснения отношений, предпочитала сама попросить прощения, даже если была права".
Я сразу задумался о способности прощать.
Что касается меня - я людей прощаю. Из великодушия? Нет, - с таким же успехом можно было бы сказать - из равнодушия. Однако всё проще. Дело в том, что я понимаю: человек существо непростое, неоднозначное, часто - не очень счастливое, иногда плохо понимающее, что делает и что говорит; он попросту бывает заложником своего скверного характера (или плохого настроения), о сказанном-содеянном может впоследствии жалеть, удивляясь себе самому... Или не жалеть, - но тогда уж если человек держит зло - значит, ему хуже приходится, чем мне, который зла не держит, и его можно пожалеть. Есть, правда, люди, которые получают адское наслаждение оттого, что причиняют зло, - но это уже клиника: тем более - почему бы не простить? В общем, вовсе не обязательно продолжать общение, но не прощать - бессмысленно и даже вредно, ибо непрощение - будет жить во мне, а зачем оно мне нужно? Хорошая проза призывает к размышлениям, и произведения Прошиной всею своею художественной тканью направлены на это.
Я объёмнее, яснее представил Маргариту Прошину, посмотрев телефильм "Задумчивая грусть" (такое же общее название носят циклы её эссе), особенно меня тронул финал фильма, где она уходит, покачивая плечиками, в даль переулка под чудесную песню в исполнении Изабеллы Юрьевой "Бирюзовые колечки". Сама Прошина вот что пишет о певице:
"Голос, интонация, проникновение в текст и подача его - всё меня в ней завораживает. Изабелла Юрьева прожила почти целый век. Но, кажется, что она моя современница. Она пережила взлёт, успех, забвение, возвращение из небытия на сцену. При этом сохранила уникальное мастерство подачи романсов, за что в период необычайной популярности получила прозвище "белая цыганка". Как она бережно относится к каждому слову. В каждом исполнении песни чувствуется филигранная работа над интонацией, музыкальной фразой, дикцией. Да, это культура минувшего века. Она ушла "в невозвратную даль", но записи её концертов сохраняют для нас её песни. Изабелла Юрьева с первых звуков своего чарующего голоса берёт слушателя в плен. Когда я слышу "Бирюзовые, златы колечки…" в её исполнении, то невольно улыбаюсь, передёргиваю плечами, и мысленно переношусь на яркий праздник начала предыдущего века. Вижу удалую тройку, румяных гимназисток, бравых военных, дам и кавалеров, которые кружатся в зале под захватывающие дух песни незабвенной Изабеллы Юрьевой".
Я поймал себя на мысли родственности наших душ, потому что сам обожаю творчество Изабеллы Юрьевой. У Изабеллы Юрьевой была прекрасная память. Обычно, когда я звонил ей спустя месяц после нашего последней беседы, она как ни в чем не бывало напоминала: "Помнишь, на чем мы остановились? Так вот..." - и продолжала тему. Говорить любила долго... Однажды память Юрьеву, вроде, подвела. Когда я с радостью поделился впечатлением от ее исполнения песни Дунаевского "Вечер вальса" (непривычный для "белой цыганки" репертуар! - до того мне попадались только "романсовые" пластинки певицы), она пренебрежительно бросила: "Не пела я такого! Не помню!" Об одной песне, за давностью лет, забыть можно... Однако спустя время в мои руки попали другие диски Юрьевой с подобным репертуаром, и уж тогда на сообщение о моих находках она пробурчала: "Ну, спела две-три песни, потому, что заставляли петь советский репертуар. Не хочу вспоминать, и ты не вспоминай. Слушай лучше романсы!" А после того, как я прислал Изабелле Даниловне запись передачи о ней, в которую включил песню "Возле города Тамбова", она месяца три со мной не разговаривала...
У прозы Маргариты Прошиной свой звук. Её манера письма порой может показаться несколько жёсткой, но в рассказах, из которых состоит эта книга, столько любви к жизни, столько внимания и тепла, что нельзя не почувствовать, что каждая страница наполняет нас внутренним богатством, расширяет и обостряет наше зрение.

Ростов-на-Дону, март 2015

Маргарита Прошина Фортунэта: рассказы. Предисловие Эмиля Сокольского. - М.: Издательство “Книжный сад”, 2015. - 448 с. ISBN 978-5-85676-153-4

Книга Маргариты Прошиной "Фортунэта" в библиотеке "ImWerden" Мюнхен

“Наша улица” №192 (11) ноябрь 2015