Эмиль Сокольский "В чудо-стране, за семью замками" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Эмиль Александрович Сокольский - критик, литературовед. Родился 30 июля 1964 года в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Работал старшим библиографом Ростовской государственной публичной библиотеки, в журналах «Дон» и «Ковчег». Член редколлегии журнала «Ковчег» (Ростов-на-Дону), дважды лауреат премии этого журнала. В 1990-х годах на ростовском радио провёл на основе своей фонотеки множество авторских передач об истории мировой эстрады 20-40-х годов. Участник искусствоведческих и литературоведческих научных конференций. В настоящее время работает в краеведческом журнале «Донской временник». Автор множества очерков (иногда их называют новеллами или эссе - единого мнения нет), посвящённых истории дворянских усадеб, церковной старине, местам, связанным с жизнью и творчеством известных русских писателей, художников, музыкантов, деятелей культуры. Редко выступает с рассказами. Член Союза писателей ХХI века с 2011 года. Постоянный автор журнала "Наша улица".

вернуться
на главную страницу

Эмиль Сокольский

В ЧУДО-СТРАНЕ, ЗА СЕМЬЮ ЗАМКАМИ

эссе

Это случилось в Судиславле - бывшем купеческом городке Костромской губернии, где разбитые улицы спускаются с сосновой горы важными каменными особняками, а на холме, что напротив, нацелилась в небо остроконечная колокольня. Итак, поднявшись на второй этаж местного музея на выставку картин, я остановился пораженный: в зале висели подлинники Григория Островского! Обнаруженные около трех десятилетий назад в запасниках солигаличского краеведческого музея, картины этого загадочного, самобытного художника-портретиста XVIII века, творившего в усадьбе Нероново под Солигаличем, стали громким художественным открытием XX века.
Как правило, среди многих картин в зале одна производит особое впечатление, и, осмотрев все, с легким беспокойством, словно под гипнозом, подходишь к ней снова. Так произошло и сейчас. Меня покорила картина легкая, воздушная, бесконечно трогательная. На ней была изображена девочка - хрупкая, миловидная, обаятельно-простенькая, с большими спокойно-любопытными глазами и забавной детской припухлостью щек. И звали девочку - А. С. Лермонтова.
Кто такая А. С. Лермонтова? Как на нее - несомненно, родственницу великого поэта, - а разве были у нас иные Лермонтовы? - вышел Островский, рисовавший хоть и в культурнейшем дворянском гнезде, в котором имелись богатая библиотека, театр, коллекция старинного оружия, - но, тем не менее, в невообразимой российской глуши? И вообще - какая связь у Лермонтовского рода с Русским Севером, быстро сменяющим за Костромой берендеевскую живописность на пасмурную настороженность?
Вопросы не давали покоя, и я знал: ответы нужно искать, пока я здесь, на костромской земле. Ведь должен быть в каждом городе свой труженик-краевед, который поведает о самых неожиданных вещах!
О таком человеке я узнал быстро. Он был слишком известен, чтобы его долго искать. Звали его Александр Александрович Григоров.
Этот выдающийся исследователь ушел из жизни в 1989 году, оставив после себя ворохи исследований по истории костромского дворянства, опубликованных в местной печати. В Костроме и довелось мне с ними познакомиться. О Лермонтовых Александр Александрович писал много. И вот какая история открылась.
Известно, что родоначальником русских Лермонтовых-дворян был шотландец Георг Лермонт, прошедший славный боевой путь от наемного солдата польского войска до ротмистра русской службы, за каковую и оценил его высоко царь Михаил Федорович, пожаловав ему костромские поместья. Лермонт был дважды женат, и потомки его со временем обживали все новые и новые усадьбы в Чухломском, Галичском и Солигаличском уездах Костромской губернии.
Родственники не дружили между собой. Как заключает Григоров, "многие Лермонтовы обладали неуживчивыми характерами, были склонны к ссорам и по пустяковым делам заводили судебные дела". И о нелегком характере Михаила Юрьевича есть немало свидетельств...
В Костромском архиве Григоров обнаружил документ, в котором говорится, что отец поэта Юрий Петрович Лермонтов крещен в церкви Николая Чудотворца села Никольского Галичского уезда (соседнего с Чухломским, где находилось имение деда, Петра Юрьевича); восприемниками были малолетний дворянин Павел Логгинович Витовтов, родственник жившего в усадьбе Суворовцево под Солигаличем Сергея Михайловича Лермонтова - дальней родни Петра Юрьевича, и майорша Анна Ивановна Лермонтова, родная бабушка Юрия.
Как видно, род Лермонтовых прочно связан с костромской землей! И уже не таким странным кажется, что на картине Островского изображена его представительница.
Усадьба упомянутого Сергея Михайловича Лермонтова - Суворовцево - соседствовала с усадьбой Нероново, которая принадлежала древнейшему дворянскому роду Черевиных (и Лермонтов, и Петр Иванович Черевин - владелец Неронова - были одно время уездными предводителями дворянства). Очевидно, Черевины с Лермонтовыми были в теплых отношениях, раз художник, работавший при черевинском доме, создал портрет дочери Сергея Михайловича Анны, признанный шедевром русской живописи XVIII века. Более того, считается, что картина "Неизвестная", написанная годом позже, в 1777 году, изображает мать Анны Елену Васильевну.
Выйдя замуж за чухломского дворянина, Анна Сергеевна после смерти родителей продала Суровцево Черевиным. Родительские могилы с памятником, поставленным после ее смерти сыном, находились в Авраамиевом монастыре близ Чухломы; ныне их давно нет.
Нет и лермонтовских усадеб... Если кто отважится забрести в глушь окрестностей Чухломы и Солигалича - возможно, и наткнется чудом на заросший пруд, объятую упругим молодняком аллею, круговые русла иссохших каналов. Поди разбери, кто здесь жил когда-то...
Но, к счастью, сохранилось Нероново, одно из древнейших и богатейших костромских владений, усадьба, знавшая Лермонтовых; и, возможно, образец других здешних усадеб, многие из которых принадлежали лермонтовскому роду. Добраться туда можно либо из Чухломы, либо из Солигалича: Нероново - почти посередке. Но для начала - есть что посмотреть и в Чухломе, и в Солигаличе!..
Чухлома сразу напомнила мне курортный городок. Улицы, обсаженные липами и березами, веером расходились вниз, к официально-суховатому центру с дореволюционными особняками, смягченному Успенской церковью XVIII века; коренастая шатровая колокольня вызывала в памяти поленовский "Московский дворик" или саврасовских "Грачей". Ниже строго темнел парк, скрывая высокий поворот древнего вала с покалеченной деревянной беседкой на его оконечности. С беседки открывался широкий вид на серую окружность древнего Чухломского озера, беспокойно плещущего мелкими волнами; на противоположном берегу, не столь далеком, чтобы принять его за туман, вырисовывались едва намеченные контуры Авраамова монастыря. За валом то ныряла, то взлетала оврагами и балками Рыбная слобода, тыкаясь в озеро рублеными лодочными хибарками; здесь, так же, как и во всей Чухломе, в окнах горели глазки гераней, высматривающих улицу, да белели ручной работы занавески - теплые и скромные, напоминающие о детски родном уюте... И весело глядел на озеро дом с деревянными синичками...
В Солигалич впервые я попал зимой. За сумрачными лесами вдруг автобус перемахнул через ручей: река Кострома.
Какой глубокой провинцией показалась мне тогда место, куда я приехал! Две линии покосившихся деревянных торговых рядов (бревна-колонны, скрипучие половицы галереи), блеклые церкви, миниатюрный скверик санатория имени А. Бородина (химик и будущий композитор приезжал сюда исследовать минеральные источники), хмурые деревянные дома... Казалось, сюда никогда не заглядывает солнце.
Но чудеса только ожидали. Я устроился в деревянную гостиницу близ домика, где на калитке взметнулись друг к другу в игривой стойке два деревянных коня, и пошел гулять. Сколько сюрпризов таили строгие солигаличские улицы! Дома в один и два этажа с резными наличниками, светелки с балкончиками, двускатные навесы на столбиках, мезонины, крылечки под колпаками, амбары, - жаль было упускать любую мелочь!
С любого конца города на все стороны виднелись чернеющие леса, плотной ширмой замыкающие город, и казалось, что глуше, чем Солигалич, уже ничего не бывает.
Спустя три года, ранней солнечной осенью, я вновь ехал сюда, и не один, а с другом Сергеем, эмоционально-сдержанным и рассудительным. За окном автобуса по-прежнему стояли хвойные стены, кое-где перевешанные березовыми занавесями. Словно раньше времени - я еще не успел приготовиться! - равнина с низкими разбросанными домиками, тонкие свечи Рождественского собора, - Солигалич?! - он: вот и ручей Костромы...
Успокоившись, что по-прежнему вздыблены в стойке деревянные лошадки на воротах близ гостиницы, я повел Сергея в город. Все то же: не повторяющаяся резьба, кружевное убранство светелок, серые церкви - и насупленное лесное кольцо... Изменился лишь центр: стал аккуратным, запестрел цветами; один корпус торговых рядов взяли в леса, другой - так же стонал дверьми и похрустывал половицами (вышла продавщица, открыла дверцу, скрылась в погребе, достала дров); а как обмелела река! - полоскать белье заходили даже на середину.
За мостом, на левобережье, взобрались на городские валы, обернулись: церковь Рождества словно оторвалась от земли и зависла в воздухе, настолько высоко она главенствовала над окружением приземленных изб.
Вечером Сергей ушел в гостиницу - впечатлений довольно! - а я пошел открывать новое: Солигалич не все выставляет напоказ... Окончательно потемнев, ушли в себя деревенские улицы; четче очертились застывшие над рекой Костромой церкви Воскресенского монастыря, где в разорванном куполе и в колокольне шумно совещались вороны - и после врассыпную разлетелись; опустели, отслужив день, исторические декорации торговых рядов... С обоих берегов набережной смотрели друг на друга внимательными окошками дома; с ленивым любопытством пробуя землю, спускался к реке домашний котик; никто не проходил мимо, только паренек, остановившись на велосипеде и, всматриваясь в сумеречную реку, спросил меня: "Вы не видели, куда гуси уплыли?.. Давно?" И мягко упал на набережную спокойный, как все вокруг, свет фонарей.
Наутро мы отправились в Нероново. На автостанции я узнал: нужно доехать до Юркина, а там - рядом.
Автобус остановился где-то за тридцать километров от города, в глухом лесу. "Вон тропинка, по ней ходят в Юркино", - пояснил шофер. Действительно, в беспросветный лес спешила едва заметная влажная тропинка. Впору бы растеряться от такой дремучести, но тропка бежала уверенно, налетела на бревно с перильцами - переход через топь, рванулась дальше... И вывела, наконец, в крохотное сельцо на краю поля: широкая дорога шла к лесной полосе, а за нею - просторы лесистых холмов без конца и краю! На дальнем холме взлетела колокольня - вот где Нероново!
За полем васильков, перемешанных во ржи, спуск в село, еще меньшее, чем Юркино: громадные избы с амбарами, а дальше, перед широким холмом, темная рощица елей и поворот речушки Вексы. На подъем шествовали высокие ели с редкими ярусами ветвей: там, на холме, в окружении рощи - церковь.
Можно было подумать, что село заброшено, если бы не вышел из ворот большого двора мужчина лет пятидесяти пяти. Он поздоровался с нами за руку, представился: Николай Иванович. Поинтересовавшись, откуда мы, рассказал о себе: вырос здесь, но уже давно ленинградец; часто наезжает сюда, в Федотово, не в силах долго быть в разлуке с родной землей; при встрече - целует ее, становясь на колени... Но как все изменилось! Усадьба, бывшая настоящим культурным центром этого лесного края, рушится, парк зарос, реставрацию забросили, материалы разворовали; остались местные рабочие, три-четыре человека, но и они ничего не делают; попорчены леса; Векса - вся в родниках - потеряла первозданную чистоту. Ничего хорошего не ждет и деревню - скоро и ее, видно, не будет...
За ветхим выгнутым мостом через Вексу дорога пошла на подъем вдоль полузаросших еловых аллей, мимо забытого пруда. Тонкие, прямые, невероятно высокие липы соперничали с двухсотлетней церковью и четырехъярусной колокольней, сквозными темноватыми гардинами прикрывая их и тесное кладбище за каменной оградой.
Во что превратилась усадьба! Картинные липы, сосны, ели и лиственницы прекрасной композицией прорезали парк, но аллеи заросли, тропинки, проложенные уже в нынешнее время, терялись в зарослях крапивы, бузины, боярышника; романтически одичавшим был вид на церковь в сетчатой загородке лип, от которых уже другие деревья громоздили желтые, оранжевые, бурые охапки листвы... За деревьями скрывался круглый - как по циркулю - и заглушенный рогозом пруд. Угасали каменные постройки: господский дом (с элементами барокко), флигель на погребах, баня, дом управляющего, каретный сарай.
Мы вышли к домику на краю пологого обрыва, где жила карликовая подвижная бабушка и маленький, лет сорока пяти, "лесовичок" с озабоченно-деловой походкой. Они пожаловались: разграбили, растащили усадьбу, охранять ее никто уже не хочет...
Нырнули в высокую траву бывших аллей - и обратно на дорогу. Впереди ширились толпы лесов, прячущие поляны, словно зачесывая их; а как далеко наше васильковое поле - гладкий, приутюженный квадратик! И совсем рядом - синий обрывок Вексы, речушки блудливой, путанной, в несусветных полноводно-журчащих петлях. Какое раздолье вокруг! - но - словно в никому не ведомой чудо-стране, за семью замками.
Перейдя по шаткому мосту, поднявшись на лесной холм, присели на траву в предлесье, глотая мягкую родниковую воду, что нам преподнес "лесовичок", и любуясь лесными далями и вертикалью - уже ставшей дальней - колокольни...
И вот - прощальный вечер в Солигаличе. Как в первый вечер, я бродил загадочными улицами, деревянными тротуарами, различал в сумерках магические лесные линии... Поднялся на вал - и снова Рождественский собор оторвался от земли и повис. Усыпляюще запели сверчки; где-то ненужно залаяла собака, да тут же смолкла: шестисотлетний город этим не удивишь. Все стихло... И подумалось мне: а ведь в Неронове и собаки не услышишь. Отгуляли Черевины с Лермонтовыми, отжили последние жители, нет уж хозяев! И никто не пожалеет об этом, разве что лесовичок с реликтовой бабушкой-карлицей, да Николай Иванович. Рушится усадьба, а с нею исчезает целая эпоха, и спасти ее может только чудо. Но случится ли это чудо?
Прошло восемь лет... И в конце августа 2002 года я снова навестил Солигалич. Город помолодел, обновились многие дома, корпус торговых рядов, Рождественский собор, и река стала полноводной: ниже по течению соорудили плотину. Только Воскресенский монастырь постарел, и трещина на колокольне, кажется, увеличилась... Конечно, не терпелось увидеть и Нероново - в надежде на "чудо"... Слышал я, что приезжала в эти края ассоциация "Лермонтовское наследие", побывала во всех здешних лермонтовских уголках, присутствовала на открытии памятного камня, установленного на месте бывшей усадьбы Измайлово (также в бывшем Чухломском уезде), где проживала та ветвь Лермонтовых, от которой произошел великий поэт. И уж, наверное, ужаснулись московские гости состоянию Неронова. Может быть, дела пошли на лад?..
Все, как тогда: остановка в глухом лесу, убегающая тропка... и деревушка Юркино - но в мертвой тишине... Избы накренились, окна и двери заколочены, во дворы не пройти - трава выше пояса. Вот тебе раз... Я уже знал, что деревенька эта известна с 1621 года, когда получил ее князь А.Н.Урусов за участие в обороне Москвы от поляков, и что в 1690 году он променял ее П.П.Лермонтову, внуку Георга Лермонта. И такой бесславный, банальный конец...
Куда идти: направо, налево? - не припомнить, дело-то давнее... С минуту подумав, повернул налево (хотя, как мне стало казаться позже, с неменьшей решительностью мог бы повернуть и направо). За лесом луг, за лугом лес, и опять, и опять; колокольни все нет - да и, наверное, не будет... Но зачернели за лесом хаты, - слава Богу, хоть сейчас кто-нибудь подскажет, где я нахожусь, куда иду. Но еще не дойдя до хат, понял, что и эта деревня брошена... Увы, надо идти дальше... Несказанно обрадовался я, когда увидел вдалеке, в поле, сарайчик, из которого густо валил дым: значит, жизнь есть! Поспешил туда, отыскал бабульку (которая и топила "баньку по-черному"); она сказала: "Как звать-то тебя? Меня Настасья. Ты, миленький, идешь не туда. Вернись в Юркино, иди дальше, бери влево: за лесом, в поле, будет деревня - она из одного дома, в нем уже не живут, - полем выйдешь в Федотово и за речку, в Нероново...
Если б не колокольня, не нашел бы я Неронова, заплутал в лесу и в луговых травах!
В Федотове осталась всего одна семья, дед с бабкой; на мой вопрос, живет ли здесь Николай Иванович, они ответили: "Давно не приезжал! Зачем ему. Он давно в Чухлому переселился". Значит, не целует больше любимую землю...
А в Неронове, в одной из черевинских подсобных построек, жила пара равнодушных, безмолвных мужиков, условно говоря, "сторожей" усадебного комплекса... А комплекс - все те же блеклые, потрескавшиеся, но еще величественные стены. Только совсем непроходимы стали заросли сорных трав и кустарников... Чуда не случилось.

Ростов-на-Дону

“Наша улица” №11-2004