Анжела Ударцева

ЭПИЛЕПТИК

повесть

Сергей, ладно сложенный парень лет тридцати, вошел в старую четырехэтажку, поднялся на второй этаж и постучался в одну из трех дверей. Никто не отозвался. Сергей определил, что навесной амбарный замок висел на двери для вида. Дверь, обшарпанная и обгоревшая, была заперта. Сергей вошел в квартиру. В коридоре стоял сырой запах затхлости. Сергей громко с порога крикнул в комнату: "Есть кто дома?" Тишина. Дверь туалета и стены коридорчика хранили следы пожара - длинные черные "языки" гари. Комната от коридора была отгорожена ситцевой, давно не стираной занавеской. За ней прямо на полу лежал огромный мужчина. Его большой живот был открыт, он поднимался с храпом и опускалось. В комнате невыносимо пахло перегаром. Разные грязные тряпки были раскиданы тут и там. Стоявший в углу диван был испачкан блевотиной.

- Эй, кто дома? - крикнул Сергей, и храпящий проснулся и испуганно посмотрел на незнакомца. Сергей спросил: - Ты Виталя?

- Нет, - все так же испуганно поглядывал на вошедшего мужчина.

- А где он?

- Не знаю. Я вообще по лицу не собираюсь получать. Чуть что, сразу Белый виноват. Они краску украли, а я-то при чем, не трогай меня, - мужчина не на шутку струсил и на всякий случай обхватил голову руками - они у него были здоровыми, с крупными ногтями на пальцах.

- Да не трону я тебя, я не хозяин вашей долбанной краски. Ты тут что делаешь?

- Ничего, - более спокойно ответил Белый.

- Чтобы я последний раз тебя здесь видел и сотоварищам своим так передай. Устроили тут ночлежку для бомжей. Сходи за Виталей.

- У меня брюк нет. Виталя надел, - с обидой сказал Белый, показывая из-под рваного одеяла рваное трико. Под глазом у Белого был сильный отек, лицо опухшее. От Белого сильно пахло потом.

Сергей жил недалеко от Виталия и отправился за старыми брюками. Дома его встретила жена Лена, но он быстро взял из шкафа брюки, и ничего не говоря, снова выбежал на улицу. Прибарахлив Белого, он отправил его за хозяином квартиры. Сергей сидел в ожидании целый час. На улице бушевал августовский ветер. Листва, не успевшая за короткое лето набрать сочную зелень, засоряла улицы жухлым мусором. Солнце как разбавленное пиво испускало блеклые струйки света. Серое месиво неба было испачкано черными мазками - худощавыми тучками. Лишь лужи придавали улицам осеннюю веселость. Как осколки зеркал они сверкали тусклым, но загадочным светом в разных уголках улицы. Сергей глазами из окна провожал Белого, хлюпающего по лужам, а потом принялся осматривать квартиру. Кухня и ванная, как и зал, были запущены. Все просило хозяйского ухода.

В ванной кроме труб больше ничего не было. Вместо унитаза сияла дыра. В кухне тоже вместо раковины торчала одна "кочерыжка"-труба. Окна были наполовину закрыты тепличной пленкой и кусками одеяла. Пол в комнате и коридоре был вздут, как живот Белого. Недавно в квартире был потоп. "Интересно до пожара или после? - подумал Сергей. - Да, работы много. Но можно продать без ремонта, подешевле. Однокомнатные сейчас в ходу".

Сергей мечтал немного поправить материальное положение. На предприятии, где он работал слесарем, платили мало, а уйти было некуда. Знакомый обещал устроить шофером, но как назло не освобождалось место. Жена Сергея работала в больнице санитаркой на две ставки, но денег катастрофически не хватало даже на еду. На эту квартиру Сергея навел один знакомый - Андрей. Он сказал Сергею, что можно отхватить хороший куш с продажи "хрущевки". Виталий много раз жаловался Андрею, что хочет уехать жить к матери в Башкирию, что здесь он совсем сопьется, и дружки уже просили его заложить квартиру, когда было нечем опохмеляться. Все что было в квартире ценное - от утюга до унитаза с кранами - было вынесено и сдано за водку. У Андрея чесались руки - он страсть как хотел продать квартиру Виталия и тем самым заработать. Но как подумает, что надо бегать по разным инстанциям - документы оформлять, так сразу махал рукой. К тому же у него как всегда не было денег. У Сергея тоже не было денег, но он был уверен, что продаст квартиру. "Это сделать просто, главное, чтобы втереться в доверие вначале к хозяину, потом к покупателю", - рассуждал про себя Сергей. Слышно было, как кто-то шумно поднимался по лестнице. Сергей присел на стул, стоявший напротив входа. Зашел мужчина лет пятидесяти с повернутым на бок носом. Небритый, лохматый, он, едва держась на ногах, неожиданно для Сергея произнес:

- Товарищ генерал, докладываю. На море шторм. Судно никак не может поднять паруса, матросы пьяные.

- Ты чего несешь? Ты - Виталий? - возмутился Сергей. Этот цирк уже стал раздражать.

- Нет, я - Ванек. Виталик сегодня прийти не сможет. Он никакой. Завтра утром...

И Ванек, не договорив, упал прямо на пол, засыпая. Сергей его стал с силой тормошить, спрашивая:

- Чего завтра?

- Виталик завтра будет трезв - только успей с утра.

И Ванек захрапел. Серега обратил внимание, что Ванек был в брюках, в которых ушел Белый.

Сергей вышел из квартиры. Запах затхлости, казалось, преследовал его. Прикурив у прохожего беломорину, он неспешно шел домой.

- Где брюки? - спросила его жена, не успел он войти в дверь.

- Нет.

- Ну, правильно, лежишь целыми днями на кровати, у тебя, видите ли работы нет, предприятие тебя все хронически во временные отпуска отправляет. Зарплаты ни копейки, а он вещами разбрасывается.

"Интересно, она надолго зарядилась?" - подумал про себя Сергей. Включив телевизор, он лег на единственную стоявшую в квартире кровать. Еще был один стол и стул. Вот и вся мебель. Лена раззадоривалась все больше:

- Дожился, здоровый парень, а жена ему из ничтожной зарплаты брюки покупает. А он их раздаривает. Сам бы зарабатывал, другое дело. А то все на халяву.

Сережа молчал. Из-под подушки он достал книгу про черного рыцаря, и задумался: "Вот молодой рыцарь. Свою женщину укокошил и в параллельный мир ушел. Там себе нашел другую - хорошую, нет у меня-то жена тоже хорошая, я ее тронуть не смогу, люблю ее глупую..." Но его мысленный поток был прерван руганью жены:

- Ты меня достал. Все одни обещания, а сам лежит и мой хлеб ест.

Сергей не выдержал и встал. В его глазах было написано - ухожу. Когда он злился, его серые глаза становились темнее обычного... Пройдя в коридор, он стал обуваться.

На время остановившись и переведя дыхание, Лена еще яростнее говорила:

- Да, как в мыльной опере. Никакой благодарности. Сейчас такая жизнь - надо крутиться, цепляться за эту жизнь. Не гнушаться никакой работы. Вот я лаборант-биолог. Но в институтишке - зарплата у остепененных сотрудников с гулькин нос, а у меня так вообще копейки. Зарплату чуть-чуть повысят, а цены как, самолеты кружат, не подступиться. Я вот в поломойки еще записалась. И на рынок, ты знаешь, торговать нелегально хожу, все лишняя копейка.

Сергей уже застегнул куртку и натягивал на голову вязаную, немного ему маловатую, шапку. Он достал из кармана ключи и повернулся к двери. Тут же Лена дернулась к нему и обхватила за плечи. По телевизору показывали криминальную хронику - то и дело раздавались выстрелы.

- Не пущу, - шептала Лена, вся переменившись в лице. - Прекрати. Я не со зла это говорю. Я просто устаю на двух работах. Прекрати, молю, я больше не буду...

- Сколько раз ты мне это говоришь, - произнес Сергей.

- Сереженька, миленький, ну прости меня, ты же знаешь, как тяжело жить, бороться. Ведь нам никто не помогает - все сами. Мои родители думают, что ты работаешь, а ты дома сидишь, не платят на вашем предприятии, попробуй другую работу найти, попробуй - я же не прошу тебя, чтобы ты бешено зарабатывал, а в море рыбаком больше тебя не пущу - это все равно что в шахту, ты и без того покашливаешь. Пусть другие там капусту рвут, я тебя не пущу. Сходил в море, заработал на квартиру и хватит. А ждать тебя месяцами и переживать за тебя - равносильно смерти, прости, давай больше не будем ругаться.

- Я не против, - тихо вторил Сергей.

- Не уходи, я сдохну без тебя. Мы же любим друг друга. Правда? Одно дело - любовь, другое проблемы - не надо все в одно смешивать.

Всхлипывая, Лена снимала с Сережи шапку, куртку, ботинки, повела его к кровати и стала расстегивать  брюки.

- Не надо, Лен.

- Я люблю тебя, - с жадностью говорила она. Ты мой, только мой.

- Да твой, твой, только успокойся, - обнимал он Лену и целовал ее волосы.

- Ты делаешь мне одолжение, - куражась, сказала Лена, чувствуя, что Сергей уже никуда не уйдет.

- С чего ты взяла, - он снова притянул ее к себе и стал расстегивать блузку.

Они оба скрылись под одеялом.

Рано утром Сергей пришел к Виталию. Тот задумчиво курил, сидя на стуле со сломанной ножкой. Виталий был небольшого роста, зеленые глаза - мутные. Лицо округляла заметно выступившая щетина. У виска розовел глубокий шрам, и это придавало лицу Виталия бандитский вид. Ему шел сорок третий год. Щеки шелушились, скорей всего, от частого недоедания. Виталий облизывал тонкие губы, будто вымазанные вареньем. Привстав, он поздоровался с Сергеем. Виталий оказался на голову ниже Сергея, трико висело на его худых ногах. Он ежился, как от холода, морщась и потирая грудь, сказал:

- В горле сохнет.

Эти слова переводились как "выпить хочется".

Сергей сухо отчеканивал:

- Я тебя поить не собираюсь, у тебя и без того дружков хватает. Ты к матери уехать хочешь. Андрей - твой друг и мой тоже друг - говорил, что хочешь, так ведь?

- Так, - как школьник ответил Виталий. Было видно, что этот разговор его глубоко волновал, но в тоже время он немного недоверчиво смотрел на гостя.

- А ты что? - растерянно задал он вопрос.

Но Сергей понял о чем спрашивает Виталий и легко ответил:

- Не торопись Виталий, как тебя там по батюшке - Силеверстыч? Не выговоришь. Я тебя по отчеству не буду величать, мы же не министры.

Сергей подошел к храпящему на полу Ивану, который вчера назвал его генералом. Растормошив его, он показал ему кулак и сказал: "Больше, чтобы я теперь здесь не видел".

Тот хотел что-то возразить, но Сергей добавил:

- Это приказание адмирала.

- Есть, - кивнул Ванек и испарился.

- А что он себя и тебя матросом называет?

- Так мы и были ими. За границу часто на судне ходили. Да, вот жизнь когда-то была, не то, что сейчас. Теперь вот на сухом дне барахтаюсь. Эх, жизнь - держись. А потом, когда "век воли не видать" было, так и сошел навсегда с палубы.

- Ты сидел?

- А, за другого. Круп один есть - крутой предприниматель, а раньше, как и мы, морячком-колпачком был. А мы теперь шушара, а он в люди выбился - в новорусские. А как был спекулянтом, так и остался им. Пять лет за импортную шмотку сидел. Он меня настрапалил, когда мы в Индии пришвартовались - типа возьми плащи, да возьми. Я же беру, перевожу, а ты что - не человек? Ну, я тоже купил. А когда проверка была, он, как чувствовал, весь мешок мне подкинул. У меня-то своих-то только три плаща было. Думал, один жена носить будет, а то вечно меня пилила - все из загранки привозят шмотки, а ты боишься. Вот и привез - на целых пять лет хватило.

- А жена-то ушла?

- Еще меня не успели посадить, я приговора ждал, она слиняла. Ну и счастья ей личного... Мне бы уехать к матери, но кому верить в этой жизни? Андрей мне тебя нахваливал. Но я то тебя не знаю, присмотреться надо.

- Ну и присматривайся, пока все не пропил - и квартиру, и себя. А мое дело маленькое...

- Не кипяти ты себе кровь, она тебе еще пригодиться. Ты вот мне прямо скажи - есть еще в жизни честность, не обманешь ли ты меня, по глазам вижу - вроде добрый ты, а как внутри?

- Ты Виталий сам думай - если хочешь, чтобы я тебе с продажей квартиры помог - твое дело.

- А сколько я получу?

- Квартира не приватизирована, так? С долгами - так? Словом, или я тебе помогаю с продажей, Эпилептик, или живи как живешь...

Эпилептик (так звали Виталия) кивнул...

И вот он подходил к своему родному селу Улинки. Увидев край одной крыши, сердце у Виталия-Эпилептика сильно заколотилось. Он даже боялся, что, не приведи господь, снова начнет трясти. "Проклятая эпилепсия. Трясучка чертова!" - ругался про себя он, а потом неожиданно встал на колени - прямо на подтаявший снег и стал молиться. Как-то раз он видел возле церкви отдающую поклоны Богу сухонькую старушку. Сделав крест, другой, он бил челом в снег, смешанный с грязью. Потом вдруг на минуту задумался: "Чегой-то я? Башкиры разве православные? Отец-то у меня башкиром был. Может, мне как-то по другому молиться надо, как мусульманину? И Эпилептик, почти по-детски поглядывая на небо, шепнул: "О, аллах!" - и перекрестился. Тут же понял, что делает не так и выпрямился. Село было неузнаваемым. Эпилептик долго думал почему? Догадался. Не было бревенчатой школы, пекарни и привычного плетеного забора, тянувшегося вдоль реки. "А может, и мать-то померла?" При этой мысли Эпилептик взял в рот чистый комоок снега и принялся его звучно сосать, как карамельку.

- Фу, жарко! - сказал он вслух, и расстегнул куртку.

Одна пуговица, державшаяся на гнилых нитках, отлетела к реке. Эпилептик было дернулся искать пуговицу, да так и стоял завороженный. Он увидел, что возле реки, в трех шагах громко журчал ручеек. "У речки еще только вены лопаются, а этот, смотри-ка уже во всю живет", - размышлял Эпилептик, а потом весело, прищурившись от солнца, крикнул ручью как человеку:

- Давай, брат, речку-лентяйку буди, хватит ей дрыхнуть!

Ручеек немного взбодрил душу Виталия, но возле забора материнского дома, он снова засомневался:  жива ли мать? Двор было не узнать. От калитки к крыльцу вела асфальтированная и хорошо очищенная дорожка. Эпилептик обвел взглядом три крепко сбитые стайки. Из ближайшей к нему доносилось довольное хрюканье. Где-то кудахтали куры, мычала корова. "Нет, видно, другие здесь живут. У матери все было запущено". Эпилептик так и стоял у калитки, не решаясь войти во двор. Да и хорошо сделал, что не вошел. Уже заметившая чужого овчарка следила за ним из-за глухого проулка, и на крыльцо вышел мужчина лет сорока пяти - в фуфайке, валенках, неся в ведре отходы - скотине. Кашлянув, Эпилептик крикнул:

- Извините, а Елена Ефремовна здесь живет?

- Какую еще Ефремовну нужно? Рыщут, тут, рыщут, бродяги, лишь бы стащить чего со двора, - топнув подшитым валенком кричал мужчина, а потом внимательно приглядевшись к незнакомцу, воскликнул: "Виталька, черт бородатый!".

Эпилептик растерянно усмехнулся, не понимая, кто с ним говорит.

- Да я твой брат сводный, чудо в перьях. Ты откуда свалился?

- Алеша! Брат! - не отвечая на вопрос, а захлебываясь от радости залепетал Эпилептик и бросился к Алексею.

Собака рванула к будке, но потом, вяло повиляв хвостом, подняла ногу. Братья обнялись.

Эпилептик кроме слога "ма" ничего не мог проговорить. Незнакомое чувство, поднявшееся из глубины его души, будто вынырнувшее, как айсберг, душило его.

- Мать жива. Правда прихварывает. Но ниче! - по-родственному заговорил Алексей. Она в больнице, в районной.

- Так давай к ней съездим! - сразу предложил Эпилептик. - Эх, знал бы, заехал к ней. Три часа в райцентре стоял, автобуса ждал, а до больницы рукой ведь было подать. Эх, ты, напасть...

- Не переживай. Завтра с утра и поедем! А тебе с дороги отдохнуть надо. Это ж сколько ты здесь не был? Лет пятнадцать?

- Страшно и сказать, двадцать один год.

- Вот время-то летит, были сопляками-мальчуганами, а теперь к стариковской стезе клонимся, у меня сын уже здоровый. А ты-то как, жена есть?

- Нет, а с женой уже давно развелся, - грустно произнес Эпилептик и отчетливо представил свою бывшую жену.

Когда Эпилептика посадили в тюрьму за спекуляцию, она сразу подала на развод, но все костюмы, всю утварь, которую он привозил из-за границы, забрала с собой. Сколько раз Эпилептик порывался съездить к матери, но жена говорила: "Вот, я тоже отпуск заработаю и вместе в отпуск поедем - в твою Башкирию". И ездили они вместе в отпуск, и не раз, но только к матери жены на Урал. Валя все деньги при себе держала, даже на сигареты Эпилептик у нее копейки просил, свои же просил, и жена их давала с криком, с причитанием. Была она сварливая, но Эпилептик думал, что такой и должна быть жена, да и сам он был покладистым, терпеливым. Так и прожили пять лет, пока Эпилептика в тюрьму не посадили. А ведь через полгода Валя должна была родить. Двадцатисемилетний Эпилептик был счастлив предчувствием стать отцом. Но Валя сделала аборт, и, как оказалось потом, роковой. Больше она не смогла забеременеть, и потом, как узнал Эпилептик, Валя со вторым мужем усыновили мальчонку из детдома.

Алексей что-то громко говорил Виталию, но видя, что тот задумался, взъерошил ему волосы, и сказал:

- Заговорил я, Виталий, тебя. Ты же с дороги. Заходи в хату.

Эпилептик робко вошел в дом. Пахло квашеной капустой - сразу в сенях стояла целая кадка. Все ему казалось чужим. Пока Алексей потрошил холодильник, гость осматривал комнаты. Их было три. "А раньше - две", - вспомнил Эпилептик. Коридор украшала ковровая дорожка. И в большой комнате лежал новый аляпистый ковер. В углу стоял телевизор "Самсунг". Модная видеоаппаратура. Потолок был похож на мозаику их пластиковых ажурных квадратиков. Точно такой же подвесной потолок Эпилептик видел у предпринимателя Круппова, когда приходил к нему домой. От этой встречи Эпилептика снова покорежило - он хотел выбросить ее из головы, но не получалось.

Накануне отъезда Эпилептик отправился в рыбоперерабатывающее предприятие "Кит". Эпилептик собрал в себе силы, чтобы снизойти до попрошайничества. Нет, было, конечно, когда он просил с похмелья на сто грамм или на хлеб, но просил-то у таких же как он сам, пьющих, еле сводящих концы с концами. И не считалось это вовсе попрошайничеством, скорее, братством... Чтобы отогнать это нежелаемое воспоминание, он прошел в следующую комнату. Она тоже было отделана вся под "евро". "Надо же, какие ремонты в деревне научились делать! А только все равно по-простому пахнет - опилками вперемешку с кошачьей мочой", - думал он, и не заметил, как очутился в последней комнате. По стыкам стен и потолка понял, что комната сделана в виде пристройки. Здесь и холоднее было. В этой небольшой комнате он почувствовал что-то свое, вернее мамино.

-Здравствуй, мама! - приглушенно сказал он комнате.

Его руки судорожно потянулись к фотографии, стоящей в глубине старенького шкафа - на снимке была мама. Ей на этой фотографии было столько же, сколько и ему - сорок три. Глаза, как живые, излучали нежность, платок был не подвязан, а красиво расправлен вокруг шеи - как воротничок. Волосы были красиво собраны в пучок. Еще на одной фотографии был он, лет двадцати. Эпилептика сняли с закрытыми глазами и высунутым и облизывающим тонкие губы языком. Может, Елена Ефремовна и выбросила бы этот неудачный снимок, но он был единственной фотокарточкой сына. Между стеклами шкафа Эпилептик увидел еще одну маленькую фотокарточку - на ней был портрет отца. Эпилептик уловил сильное сходство отца со старшим братом - Алексеем: такие же иссиня-черные брови, полные упрямства глаза с ярко-черными ободками ресниц, тонкий, с раздувающимися ноздрями нос. Волосы гривой были зачесаны назад. Отца Эпилептик помнил смутно. Силиверст Фаилович умер от туберкулеза, когда Виталию было всего пять лет. Незабываемой зарубиной был только один фрагмент - когда отец сделал лук Эпилептику. Мальчуган был на седьмом небе от счастья. Но Алексей, брат, долго выпрашивая лук у него, потом вырвал этот лук и убежал. А когда младший сын пришел жаловаться отцу, тот спокойно произнес: "Не сумел отстоять, твоя доля". На самом верху шкафа стояла иконка - Иисус Христос. Отец был мусульманин, а мать - православная. Но вражды по этому поводу на почве религии не было - оба были, как и все советские люди. Возле иконки лежало обручальное кольцо матери. После смерти мужа она так и не вышла замуж. Сердце в груди Эпилептика ныло. Он так хотел поговорить с мамой, прижаться к ней  - как в детстве! У него затряслись губы. Но услышав скрип половиц, он взял себя в руки. Заглянувший в комнату брат, сказал:

- Ну что, Виталька, пойдем, квакнем за приезд.

Тот стал отнекиваться. Но Алексей потащил его за руку, говоря:

- Никто не собирается тебя спаивать. Скидывай свою куртку, да садись за стол.

На столе стоял холодец, соленья, разогретая жаренная картошка с блестящими от жира поджарками и бутылка заводской водки. Эпилептик боялся пить. Он знал, что если чуть-чуть в рот попадет - гиблое дело. Братья опростали почти всю поллитровку, разговор "под мухой" стал более откровенным.

- Мы живем с матерью. Все, вишь, отделали. Был не дом, развалюха. Я когда из армии вернулся, тебя уже тю-тю. Тебя тоже в армию загребли, ты ведь меня на два года младше. Думал, после армии приедешь, а ты к черту на кулички забрался - аж в Магадан. А мы тут. Нашел я себе одну милочку. Да и зажал ее в укромном местечке. Уже сыну двадцать два будет. Я ему в городе комнату купил, он сейчас в ПТУ учится, а потом хочет в институт поступать. Это мы с тобой дальше училища не прыгнули, а молодежь сейчас вон какая боевая.

- Мать-то как? - тихо спросил Эпилептик.

- Да че ты все заладил - мать, мать. Нормально все. Это раньше надо было ныть, когда дом разваливался, все перекроил. И крышу починил, и полы перестелил. И пристройку сделал. И стайки. Живем, не горюем. Жена скоро с торговли - из райцентра приедет. Она раз-два в неделю ездит, молоко, сметану продает. Я сторожем в совхозе работаю. Сын тоже с города часто приезжает. Он в райцентре и школу заканчивал. Наша-то сгорела.

- И больше не стали строить? - с непоказной тревогой спросил Эпилептик.

- А ты что-ль приехал ее строить? Да и на хрен она тут нужна. Детей в поселке мало. Какая молодежь живет, не торопится детьми обзаводиться. Вот и мой говорит, не женюсь, пока институт не закончу. Деловые все стали.

- А у тебя чего, всего один? - спросил Эпилептик.

- У тебя, говоришь, ни одного. А у нас случай особый. У моей три раза мертворожденные были. Ну, больше не стали Бога гневить. На этого, одного все силы отдает. А он это, паразит, чувствует да кочевряжится. Эх, главное бы не эгоистом вырос. Я все порой смотрю - бесшабашный он какой-то, вроде уже и здоровый вырос, задается в разговорах.

- Да не ругай ты его. Мы разве лучше его были?

- Ага, а потом совсем на шею сядет. Я ему и без того комнату в райцентре купил, чтобы он поменьше по общагам шарился - моя на этом настояла - купи да купи. А теперь долг за нее выплачиваем. Ну, а ты-то как, насовсем или как?

- Насовсем, вроде.

- Ты сколько денег-то с собой привез? Дом-то покупать будешь? Где жить-то? Сколько денег-то?

- Ну штуки две... - Эпилептик хотел добавить - рублей. Но вошедший в азартный разговор Алексей его перебил:

- Ну на столько-то баксов можно домик скромный купить. И на корову еще хватит. А там и бабенка при корове с домом всегда найдется. Летом сено вместе заготовим. Знаешь, хорошо, когда рядом родной по крови есть. Ты не представляешь, как хорошо. С чужими делиться, сам знаешь как - клок сена дашь, а воз сами увезут. С родными по-другому. Вот мы с тобой кровные братья другой разговор, а чужие мне и на дух не нужны, смекаешь?

Эпилептик хотел сказать, что у него всего две тысячи рублей, а не баксов - те, которые ему жена Сергея дала, но снова смолчал. Водка кончилась и разговор не клеился. А Эпилептику хотелось еще выпить. Сказалась и дорожная суета, и переживания - как его встретит село.

- Давай еще купим пузырь, - молебно произнес Эпилептик.

- Вообще-то можно, я свиней уже накормил. И моя еще не приехала.

За дверью послышалась возня.

- Фу-ты, легка на помине, - фыркнул Алексей.

Жена на крыльце отряхивала грязь с сапог, сильно стуча каблуками. Открыв дверь и увидев на столе бутылку, она крикнула:

- Не успела в город уехать, а он в дом бича приволок, уже на пробку наступил. Пьет, кабель сраный, а отходы так в ведре на крыльце и мерзнут.

Эпилептик засуетился. Алексей, набычившись, сказал:

- Не ори, вынесу я твои помои. Какой он бич, это из Магадана брат приехал.

Эпилептик привстал и тут же в вошедшей женщине узнал Дуську, свою одноклассницу, которая когда-то обещала его любить до гроба. Но только обещала. В глазах Дуси появилась необъяснимая тревога, которую она пыталась скрыть за пеленой житейского спокойствия. Будто ее врасплох застали.

- Как живешь? - вроде простой, но и сложный вопрос задал ей Эпилептик.

Его снова охватило чувство, как перед фотографией матери. Евдокия держалась словно каменная. Нахмурившись, она спросила как-то не по-свойски, а со стороны:

- Припылило ж тебя, в отпуск? - и Дуся смахнула в подол фартука объедки со стола, ни разу больше так и не взглянув на гостя.

- Насовсем!

- Ишь, ты. И где ж ты жить будешь, - насторожилась она, но глаз не поднимала.

- Да он дом купит. У него денег куры не клюют, - вмешался в разговор Алексей.

Лицо Дуси сразу подобрело, но подойдя к ведру с помоями и вытряхнув над ним подол, она сомнительно поглядывала на стоптанные башмаки гостя, рваную куртку.

- Да не смотри, - уловив ее взгляд, защищал Алексей брата. - Он так маскируется - под але бомже. Мы еще бутылочку возьмем?

- В доме гулять не разрешу. Куда хотите идите, - зафыркала жена Алексея. - Купит он дом! Как же, вся деревня ему поможет, алкаши тут же дойку начнут! - а потом обратилась к Алексею. - Ты, чтобы недолго шлялся. Тебе если в рот попадет - все, как корабль в плавание отправляешься, и все больше на дно.

Алексей цыкнул на жену:

- Уймись, перед гостем не надо...

Когда муж вышел с Эпилептиком за порог, она в окно уже себе шептала:

- Как же, купит он дом. Стал алкаш-алкашом. По лицу видно - спился. А ведь любила ж его до смерти. Взгляд у него такой же, как и раньше добрый, - и Дунька с глазами, полными слез, прикусила губу.

Взяв ведро с помоями, она пошла к свиньям. Вылив им же в корыто съестное, она упала на колени и завыла громко, стараясь сжимать себе рот. Одна супоросная свинья, чавкая, посмотрела на хозяйку, и перекинув корыто, повернулась к ней задом.

Меся подтаявшую грязь, братья шли по улице. Алексей всем стоявшим возле своих домов - и взрослым, и малым кричал:

- Брат приехал с Магадана. Ни халам-балам!

Издалека Эпилептик заметил деда Бородая - друга его отца. Они были не разлей вода, и на войне вместе воевали. Дед Бородай - худой, с бородой и длинными руками, прихрамывая, подошел к Эпилептику. Тот крепко пожал руку другу отца и спросил:

- Как здоровье, дядя Коля?

- Нам много не надо. Ты как? - под мудрым и пристальным взглядом старика Эпилептик почувствовал себя голым младенцем. Кашлянув, он ответил:

- Да дядь Коль, насовсем хочу. Поди получится...

- А как не получится, здесь твоя родина, да и отцу будет кому могилку поправлять, - и дед с укором посмотрел на Алексея.

Старший брат, понимая цену взгляда, стал оправдываться:

- Ну этим летом не поправили, некогда было, так сразу вам чистить надо душу...

Но дед Бородай уже направился к своей калитке - прихрамывая, но была в этой хромоте какая-то гордость. Ему нечего было стыдиться. Двое сыновей жили хорошо - один местный совхоз возглавляет, другой неподалеку от деревни в войсковой части подполковником служит. Младшая дочь раньше учительницей работала. Когда школа сгорела, ее в райцентр приглашали работать, но отказалась. Хозяйством занимается, муж водителем в совхозе работает. Деда Бородая все уважают. И только есть один человек, который его втайне побаивается. Это Елена Ефремовна, мать Эпилептика и Алексея. Знал дядя Коля семейную тайну Семенковых: Алеша был не родным сыном Елены Ефремовны. Настоящая мать умерла при родах, а Семенковы - Елена и Силеверст вместе с годовалым Лешенькой переехали в жить в деревню, в это село Улинки. И знал правду только близкий друг Силеверста - Николай. И хоть полностью доверяла Елена Ефремовна деду Николаю, но на ее сердце все равно жила тревога: "Вдруг кто узнает?".

Купив у Пултычихи две бутылки самогона, братья пошли к Пашке Юрикову - бывшему однокласснику и корешу Эпилептика. Он одно время был фермером, но потом разорился и больше уже не поднялся. Жена его бросила, и с двумя детьми в город уехала, а Юрикову и дела до них нет. Пил, пью и буду пить - его девиз. Недавно у матери со двора корову увел, но так все и отрицает - не брал, хоть ты кол на голове теши. Его мать Мария уже столько горючих слез из-за него пролила, а ему хоть бы хны. Баба Маша и в церковь ходит - за сына молится, чтобы не пил, и к бабкам-"говорушкам" за всякими травами-наговорами, но ничего не помогает.

Эпилептик и Пашка обнялись, детство вспоминали. Потом Юрок еще раза три бегал к Пултычихе за самогоном. Темнело. Дуся, ругаясь, потащила мужа домой - тот еле передвигая ноги, всю дорогу чихал. Эпилептик остался ночевать у Юрка. Там так на полу и уснул. Деньги - две тысячи были зашиты в трусах, так что он про них и не боялся. На следующий день был праздник Наурыз - Новый год по мусульманскому календарю. Особого духа праздника не было. Многие с утра пораньше уехали в город его отмечать. Но за селом на небольшом поле дед Бородай собирался покатать детвору на лошади. Тут же ребята постарше установили мишени. Один уже натягивал лук. На стрелах с металлическими наконечниками были привязаны маленькие разноцветные ленточки. Потихоньку маховик веселья раскручивался. Еще подъезжали на поле мужики на конях - и башкиры, и русские, устраивая скачки. Малыши ни на шаг не отходили от дочери деда Бородая - она созывала их поучаствовать в перетягивании каната. Вот только столб в этом году никто не устанавливал. В прошлом году директор совхоза сорганизовал и столб установить, и деньги на подарки (термосы, которые по обычаю привязывали к самой верхотуре) выделил. Но не прошло и полгода, как кто-то из сельчан столб спалил. Вообще больше не собирались отмечать праздник, раз такое дело. Но люди, есть люди. Все, как ни в чем не бывало, собирались вновь. Голова у Эпилептика болела сильно - ведро раскаленных углей в ней было, так она раскалывалась. Он никак не мог вспомнить, почему очутился у Юрка. Вместе они пошли на поле - посмотреть на праздник. А потом Эпилептик рассчитывал съездить в больницу к матери. На поле он увидел и Алексея. Он держал коня. Дуся же хлопотала по дому, собирала. Алексей окрикнул Эпилептика:

- Виталий, ну как голова?

- Да хреново, - ответил он.

- Ну опохмелись, предложил брат.

Эпилептик дал денег Юрикову. В этот момент к Алексею подошла ватага ребят и один из них попросил его:

- Стрельни, дядь Леш, из лука, ты лучше всех стреляешь.

- Да у меня голова трещит, ребятки.

Но все же лук взял и натянул тетиву. Целясь, он случайно попал в зад Юрикову. Помешал конь, дернувшись в сторону и мотнув головой по локтю Алексея. Юрок застонал: "Болит, болит". Ребятишки смеялись, а Юрок все повторял: "Убили, убили". Алексей кинулся к нему и удивленно поглядывая на него, говорил:

- Ты же проспиртован, ничего тебе не сделается.

Юриков обиделся и сквозь зубы зацедил:

- Вот ты мне ящик водки купи, тогда проспиртуюсь. У тебя все алкаши, только ты один не алкаш, - руки у Юрка были в слизистой грязи, ими он замарал и щеки, и губы. Он встал и продолжал с вызовом: - Ты тоже втихушку пьешь. Только жена тебя в руках держит.

Алексей сжал руку в кулак и хотел ударить Юрикова. Тот смотрел на Алексея широко выпученными глазами. Зеленая струя пустилась бежать из ноздри к подбородку. Алексей поморщился и сплюнул брезгливо, но кулак не разжимал. Вдали показалась Евдокия. Она была без платка, даже без куртки - так легко одетая, на улицу и выбежала. По ее движениям было заметно, что она чем-то напугана. Видно, уже кто-то успел передать ей о случившемся, да еще в преувеличенном виде: ее муж убил Юрикова. Красивый белый фартук развевался, как флаг. Эпилептик тоже загляделся в ее сторону. Душа его вдруг захлестнулась воспоминанием, сердце будто ошпарили кипятком...

- Ты меня любишь? - шептал он, молодой, в модной синей рубахе.

- Люблю, люблю. Куда же я денусь. Мы вместе, - отвечала ему Дуся с распущенными волосами. - Куда уж теперь. Мы - одно целое.

И спрыгнув с сеновала, она заплетала косу - с блестящими глазами, улыбкой.

А Эпилептик, не застегивая рубахи, раскинулся на сеновале, сомкнув ладони над головой. Казалось, счастливее его не было никого на свете.

Эпилептик, как конь, закачал головой.

- Ты че, спишь на ходу? - дернул его Юриков.

Дуня стояла рядом с Алексеем и вытирала платком его лоб. Люди уже собрались на другом участке поля. Там начались скачки. Детвора визжала, как ужаленная. Всадники не только трезвые, но и пьяные залихватски посвистывали. Мокрая земля большими кусками выбивалась из-под копыт. Лошадей было с десяток. Даже старик Бадяг, и тот привел свою Марусю, но стоял с ней в стороне. Детвора смеялась: "Кляча, кляча".

Алексей хотел поучаствовать в скачках, но Дуся на него прикрикнула:

- Забыл, как в прошлом году ногу сломал?

- Так это когда пожар был - столб горел, - возразил Алексей.

- Ну и что. Сломал ведь, а потом полгода хромал. Не лезь, не пущу! Снова буду сама вместо лошади - и свиней кормить, и сараи чинить.

Эпилептик смотрел на них со стороны и представлял себе: "А ведь она так меня могла целовать, ухаживать за мной". Голова у него шумела с похмелья. А воспоминания и вовсе превратили ее в кипящий котел. В горле горело, как в жаровне. Он чувствовал себя печкой. Он даже расстегнул рубашку. Она как и тогда была синяя. Жест Эпилептика и его глубокий вздох невольно уловила Дуся. А может, это только показалось ему, но мысли в голове зароились: "Что она в этот момент подумала. Может, вспомнила меня - восемнадцатилетнего в сшитой мамой рубашке? Ведь как ко мне не относись, Дуня, но я тебя испортил-то, я!".

Скачки развернулись интересным зрелищем. Тут еще и солнце стало светить ярче. Снег, как клочки на линяющей собаке потихоньку расплывался в лужицы. Земля, издавала едва заметные струйки пара. Пахло свежим конским навозом. Все сильнее чувствовался приход весны.

- Ну, пойдемте в дом, пойдемте. Я пирогов напекла, - защебетала Дуня.

- И бутылочка будет? - вкрадчиво спросил Алексей.

Дуня сразу сжав губы, буркнула:

- Без бутылочки хороши, - и добавила: - Хватит вчерашнего. Тебя едва домой привела - "на рогах" был. Этот, - и она указала на Эпилептика, поведя бровями, - замертво упал, храпел.

- Да, Виталий все равно купит. У него денег куры не клюют. Че начинаешь-то, - раздраженно сказал Алексей. - Че настрой портишь. Сегодня грех не выпить - Новый год. У меня отец кем был? Башкиром!

- Ты же себя православным считаешь, тебе и зимой Нового года хватает - неделю от него отходишь, - не унималась Дуня. - Сегодня ты уже отпраздновал. Вон чуть Юрикова в жаркое не превратил. Все на охоту собираешься, а тут на тебе - на ловца и зверь бежит.

- Да я его слегка. Это ж детская стрела.

Юриков уже давно мог бы сбегать за бутылкой, на которую дал Эпилептик - и по глазам было видно - только дай ему старт. Но он продолжал изображать из себя больного. Вытерев рукавом нос, он подскочил к Алексею и заверещал:

- Ну-ка плати мне. Ящик водки давай или я в милицию заявление напишу. Вся деревня подтвердит, что ты в меня стрелял. Ты думаешь, тебе все так с руки сойдет?

- Юриков, ты сбрендил, что ли? Какое заявление? - говорил Алексей.

- А тебе сейчас не советская власть, когда нас всех тюкали.

- Это тебя-то тюкали? - чуть не смеясь, отвечал Алексей. - Ты что тогда пьянь-пьянью был, что сейчас. Еще и на коммунистов плюешь, а сам-то паскудишь - у родной матери со двора корову увел, - окончательно рассердился Алексей.

- Все, я пошел два заявления писать, еще и за клевету.

Алексей хотел Юрикову дать подзатыльник, но Эпилептик отвел его тяжелую, с выступающими венами руку и сказал:

- Да погоди-ка! Куплю я тебе ящик водки, Юрок, только не кипятись, и так тошно, - и он потер горло.

Юриков подбежал к Эпилептику и затанцевал возле него.

Алексей, махнув рукой, произнес:

- Ну лис Юриков, ну подлец, - и повел коня к дому.

Юриков уже взял деньги у Эпилептика. Дуся, поправляя платок с сердцем сказала:

- Короче, деньги все прогудит, какой там дом. Со стороны видно, алкоголик со стажем и связался с себе подобным.

Эпилептик замер, глядя на нее. Дуня, будто извиняясь, пролепетала:

- Ну это не мое дело, не мое, - и подалась догонять Алексея.

Эпилептик, поглядывая им вслед, чувствовал, что сейчас это произойдет. Пока этого не было уже два дня. Опохмелиться он не опохмелился. А тут еще и перенервничал. "Какой стыд, столько людей". Но глаза уже закатывались, тело начало бить, выворачивать, вселившаяся в него невидимая змея. Из горла вырывался хрип с пеной, как будто наливали мощной струей в кружку пиво. Дуня оглянувшись, вскрикнула. Все сбегались в круг и словно от волны к волне передавался шепот: "Что с ним, что с ним?". Старик Бородай с грустью произнес:

- Чего непонятного - эпилепсия. Скорей ему в рот железку.

Железки сразу не нашлось, и рот Алексей разомкнул уздечкой. Сидя на Эпилептике, как всадник, брат не давал ему сжать рот. Эпилептик выкручивался как мог - на одной руке слезами стекала кровь - была не сильно поранена стеклом ладонь. Минуты через четыре судороги кончились, и Эпилептик лишь тяжело подхрапывал, как спящий, но с открытыми глазами. Их оболочки имели красноватый налет. Капли пота скатывались с висков. Слипшиеся волосы были взъерошены. Дуня с жалостью смотрела на Эпилептика и вытирала набежавшие слезы - она открыто плакала. Юриков, глядевший на все с ужасом, свернул купюры и сунул в карман, облизал сухие губы и убежал. Алексей подняв Эпилептика и вместе с Дуней повел его до своего дома. Эпилептик прилег на материнскую кровать и отвернулся к стенке. Так и пролежал до вечера. Ни есть ему не хотелось, ни вставать. Будто весь мир ему был не мил. Но в горле жгло. И к вечеру жар раскалился сильнее. Поднявшись, он прошел в большую комнату, а потом и в коридор. В доме никого не было. Через окно он увидел, как Алексей рубил дрова, а Дуся процеживала через марлю молоко. Он взял свои стоптанные ботинки, снова прошел в комнату матери, открыл окно и чуть не задохнулся от свежего воздуха. На улице было ветрено. Надев ботинки, он спрыгнул на землю и огородами стал пробираться к Юрикову. Зайдя к нему, он увидел человек восемь. Все были пьяны. На столе среди множества пустых, стояла одна початая бутылка самогона. Тихо поздоровавшись, Эпилептик подошел к столу и налил себе полный стакан. Залпом его осушив, он налил еще и тоже выпил быстро. Пожевал огурец и сел. Один из сидящих тоже потянулся к бутылке, но его стало выворачивать - он не успел добежать до ведра и опростал желудок возле него. Юриков обнимая Эпилептика, говорил:

- Вот у меня друг, так друг. С детства, понимаешь. Это вам не халам-балам. Это из Магадана друг. Да я за него в огонь и в воду. Глотку за него перегрызу.

Но тут задиристый Петька сказал:

- А что ж тогда, когда его трясло, ты сбежал?

Юриков бросив на собутыльника злой взгляд ответил:

- Вечно ты, Петька, с подковыркой. В моем доме пьешь и в колодец же плюешь. Пошел ты, ничего ты в жизни не понимаешь. Скотник в совхозе ты и скотник.

- Я не понимаю, - завелся Петр. - Если у него денег много, он друг. Завтра у меня будут, и я хорошим стану. Так?

Другие мужики его стали унимать. А разорившийся фермер Николаев, в свое время продавший много совхозного добра (все ушло на оплату штрафов), икнув, сказал:

- Ты, Колыма, расскажи, как там люди живут?

Все Николаева поддержали, стали поддакивать. Эпилептик не ожидал такого вопроса. Наоборот, он думал, что, приехав на родину, он никогда не будет вспоминать о Севере. Но сейчас он почувствовал необъяснимую тоску - годы, прожитые там, бесследно не уходят. Эпилептик налил себе еще. Охмелевший, он сказал:

- Да как объяснить, - он не знал, что рассказать и лишь добавил, - везде жизнь одинакова.

Через некоторое время Эпилептик тоже был как и все - с тяжелой головой. Он дал еще денег Юрку, и тот сбегал к Пултычихе за "горючим". Все хвалили Эпилептика. Каждый говорил свое, почти не слушая друг друга. Кто правительство ругал, кто собаку соседскую. И все казались себе самыми умными и рассудительными.

Время перевалило за полночь. Эпилептик уже был сильно пьян, когда в хате Юрикова вспыхнула ссора, перешедшая в драку. Кто ее устроил, из-за чего, Эпилептик не знал. Сначала, как сквозь сон, он видел разбитый нос Юрикова, стоявшего на коленях, а потом чьи-то крепкие руки его схватили и поволокли в сени. Там его сильно ударили по голове. Больше Эпилептик ничего не помнил. Проснулся он от холода - раздетым, в одних трусах. Трусы были распороты и вшитых в них двух тысяч рублей не было. Вся его одежда была разбросана по полу. Сильно ломило голову. Он попробовал встать, но снова упал.

Прошло два дня. Эпилептик, лежа на материнской кровати ощупывал себя. К постели подошла Дуня и мягко спросила:

- Ну, как ты, горе? Мог бы и копыта откинуть. Да все обошлось. Жар у тебя был. Застудился ты. - Усмехнувшись, она быстро заговорила: - А Юриков-то, Юрок что вытворил. Перепугался, что тебя убили, побежал к участковому. Весь огород ему вспахал - еще земля не растаяла, как следует, а он вспахал. А потом домой сбегал, распорол подушку - разделся до трусов, облил себя подсолнечным маслом, обвалялся в перьях, надел старую женскую шляпу с полями, так и отправился к участковому. Встал на колени перед крыльцом и сказал: "Возьми меня на огород пугалом, только не сади"... Чудики вы, чудики, - и горько вздохнув, продолжила: - Не будет у тебя тут жизни. Пьянка одна. Непутевый ты, Виталий, какой-то, невезучий.

Эпилептик взял ее за руку - теплую, пухлую. Но Дуня, вырвала отстранившись, вышла из комнаты.

Из-за двери было слышно:

- Мамка, ты мне еще помидоров банку положи. Слышь! И картошки, а то она у меня закончилась.

Эпилептик догадался, что это был сын Дуси - Пашка. Он учился в райцентре, в ПТУ на столяра.

- Мамка, а Колька Дронин стал наркоманом, представь!

- А я тебе говорила, не связывайся с ним. Держись от него подальше, - говорила Евдокия, - а то не дай Бог...

- Не бойся, не сяду я на иглу, - прервал ее Павел. - Я в столярной мастерской буду работать. Меня уже там берут, я там первую и вторую практику проходил. Я тебе такую стенку сделаю, закачаешься. Я тебе, мамка, дворец в этом доме сделаю.

- К матери не забудь зайти. Только ты, - она стала говорить полушепотом, но Эпилептик навострил уши, - не говори про драку. Скажи грипп и все.

Эпилептик поднялся с постели. Он почувствовал боль во всем теле - но больше оттого, что все суставы затекли.

Походив по комнате, он остановился у окна. Шел дождь - первый весенний дождь. Снега не было совсем. На улице была "каша". За домами раскинулся чернозем. Где-то сильно заржала лошадь. Снова потекли воспоминания. Эпилептику хотелось, как когда-то в детстве, вспахать лопатой грядки. Неожиданно в комнату забежал Паша. Он сказал коротко:

- Здрасть! - что-то взял с полки и выбежал.

Эпилептик снова повернулся к окну. Дождь кончился. Засветило солнце. Его апельсиновые брызги раздражали. Эпилептик отошел от окна и очутился возле портрета матери. Ему было стыдно, больно, что он так и не навестил ее.

Эпилептик вышел из комнаты - прошел в кухню. Там вся семья была в сборе.

- Садись, Виталий, раз своими ногами уже ходишь, - произнес Алексей и запил фразу простоквашей. А потом, указав на Павла, сказал: - А это наш сын.

Тот уплетал картошку с солеными огурцами. Отец с заметной гордостью поглядывая на сына, сказал:

- Поздоровайся с дядькой.

- Да мы уже виделись, - жуя, произнес Паша.

- Ты на автобус не опоздаешь? - строго спросила мать.

- Нет, не опоздаю. Автобус еще только из города едет - он еще в пути.

- Не забудь к бабушке зайти, в больницу, раз едешь сегодня. Я, когда в город ездила в последний раз, не успела заскочить - надо было все молоко продать, а то прокисло бы, так что очень прошу - зайди.

- Да зайду я, - буркнул Паша.

- И чего тебя на выходные в город тянет, - рассуждала мать. - Остался бы, отцу помог с хозяйством.

- Я лучше в мастерской, - ответил Паша.

- Деловые все стали, - грозно произнес отец.

- Ну, чего ты, бать. Я же всегда тебе помогаю - и сено когда надо кошу, и когда картошку будешь сажать, тоже помогу. Вот тебе надо, чтобы все с утра до ночи в земле копались. Каждому свое.

- Ишь ты, умный ты стал в городе. Сначала жизнь построй, а потом учи других. А мы уже ученые, мы жизнь почти прожили.

- Ну что ты ребенка дергаешь. Ни чем же попало занимается.

- Какой он ребенок. Здоровый бык. Армию отслужил. Жениться бы надо.

- Вот получу специальность - осталось только практику добить.

- И здесь жить надо...

- Да ты что, бать, вот постарею, тогда приеду жить - и корову заведу, и курей.

Алексей хотел что-то возразить, но со двора послышался чей-то голос. У калитки стояла баба Маша - мать Юрка. Дуня ее провела в дом и предложила:

- Садись с нами, поешь.

Баба Маша села, но ложку не взяла. Она сказала:

- Дуня, ты мне займи немного денег. Леша, ты как, не против? Мне немного. Говорят в соседней деревне поселилась одна бабулька, которая от пьянки шептать умеет.

- Да бесполезно это все, теть Маша, пока Юрок сам не проявит силу воли, - говорил Алексей. - Сколько ты уже к этим шепталкам разным обращалась? А в последний раз что было - корову сын увел.

- Да не он, это его дружки, - и баба Маша подняла глаза к иконе, которая висела напротив нее, на стене.

Эпилептик, все время молча евший, тоже посмотрел на облик Богородицы. Баба Маша, как в церкви, говорила:

- Пресвятая Богородица, царица небесная, помоги, чтобы мой сыночка не пил, молю тебя.

И она тяжело вздохнула. Дуня ей дала денег, и та направилась к двери, потихоньку переваливая с ноги на ногу. Остановившись на время у двери, она сказала Эпилептику:

- Я прошу, Виталий, чтобы ты моему сыну на водку денег не давал. Я вчера к нему в дом зашла, там, как в свинарнике. Мил-хорош человек, я тебе пить не запрещаю, а вот с сыном дружбу пьяную не води.

И она ушла. Разговор за столом больше не вязался. Все ели молча. Алексей, доев борщ, бросил со звоном ложку, и вышел на крыльцо, за ним прошел и Эпилептик. Оба закурили. Алексей, покусав губы, сказал:

- На улице все веселее становится, потихоньку грязь подсыхает. Скоро все зеленеть будет. Вон уже ласточки гнездо вьют. Дело пошло. - А потом помолчав, наконец, спросил о том, что его волновало: - А ты что думать будешь? - Брат хотел казаться твердым. - Не всю жизнь ведь нахлебником жить. Думай брат, думай - сам за себя. А у меня еще мать на шее, да вон сыну еще надо помочь. Ты тут двадцать лет не появлялся. Тебе сорок лет, а ты себя водкой до эпилепсии довел.

Эпилептик молчал. Ему не хотелось возражать. Да и Алексей был старшим. После того, как отец рано умер - от туберкулеза, Алексей был за отца в доме.

Алексей снова пошел на кухню, а Эпилептик сел на крыльцо. Он видел, как подъехал к магазину автобус и стал выгружать пассажиров. Одна фигурка отделилась и пошла на их улицу. Эпилептик почему-то внимательно смотрел на эту фигурку. Когда между ней и калиткой осталось метров двести, сердце у Эпилептика вздрогнуло. Он засуетился, бросил сигарету - то сошел с крыльца (зарычала собака), то снова поднялся. Елена Ефремовна аккуратно открыла калитку. Найда, радостно завиляв хвостом, подбежала к хозяйке. Елена Ефремовна, увидев сына, слогами протяжно произнесла:

- Виталенька.

В сердце у Эпилептика кольнуло. Кроме мамы его больше так никто не называл.

- Ты когда приехал, Виталенька, - она подошла к нему и нежно провела по волосам. - Родненький ты мой, что ж так долго не приезжал.

Эпилептик, сглотнув подступивший к горлу комок, крепко обнял мать. Ее волосы были седыми и пахли лекарствами.

- Я мам, к тебе в больницу собирался...

Дверь с шумом открылась. Выбежал Пашка. Он удивлено произнес:

- Ба, ты чего здесь?

Следом за Пашей вышла Дуня. Елена Ефремовна старалась произносить без упрека:

- Меня уже как пять дней выписали, что же вы не приходили?

- Пять дней, - изумилась Дуня. - А Пашка говорил, что вчера к тебе заходил. Надо же, я поэтому и не поехала в город. Ну балбес, Пашка, ну, балбес.

Пашка с набитой сумкой уже бежал по улице к автобусу.

Эпилептик не знал, что говорить матери. За двадцать лет столько воды утекло, а сказать ему было нечего. Посидели за столом. Мама сказала, что здорова и сердце пока не барахлит. Эпилептик в этот день вычистил свинарник и коровник. Никогда еще себя так хорошо Эпилептик не чувствовал, хоть и устал. Но вечером, когда все собирались укладываться спать, произошел скандал. Елена Ефремовна не обнаружила своего обручального кольца на полке.

- Кто же его взял? - спросила она, войдя в большую комнату, и развела руками.

Алексей и Дуня смотрели какой-то сериал. Эпилептик тут же сидел у входа. И брат, и его жена автоматически взглянули на гостя. Тот пожал плечами и сказал:

- Да нет, я не трогал.

- Может Пашка? - спросила, но с уверенностью Елена Ефремовна.

Тут Дуня вспылила:

- Чуть что, сразу Пашка. Как проклятые мы! Кормим вас, поим, а вы еще и помои на нас льете.

Елена Ефремовна посмотрела на Алексея, но тот молчал. Она в сердцах сказала:

- Я на свою пенсию живу.

Тут и Алексей не выдержал и возразил:

- Ну и иди, живи на свою пенсию. Много наживешь.

- А вы меня хлебом не попрекайте, и из дома не гоните, я здесь всю жизнь прожила. И тебя в этом доме воспитывала, - ответила мать.

- Надо же, да от твоей избушки на куриных ножках уже ничего не осталось. Я все перестроил. Есть у тебя комната и не дергайся.

Эпилептик глядел то на мать, то на Алексея, то на Дуню. Все будто его не замечали, и в то же время он чувствовал, что он во всем виноват. Эпилептик громко кашлянув сказал:

- Не ссорьтесь вы, я взял кольцо.

Так все и разошлись по комнатам. Эпилептик расположился возле кровати матери. Дуня, молча, принесла ему матрас. Мать вытащила из тумбочки простынь, дала одеяло. Уже сильно сочился через окно лунный свет. Но не спалось Эпилептику. Ворочалась и мать, но потом она произнесла:

- Виталенька!

- А? - он лежал к ней спиной.

- Ты же кольцо не брал?

- Да не брал, ты же знаешь.

- Знаю, Пашка его пропьет в городе. Ну ладно спи сынок...

Мать хотела открыть ему тайну: сын-то, Пашка - его, Виталика, сын. Она хотела окрикнуть Виталия, рассказать ему обо всем. Но решила сообщить это завтра. Долго она еще не спала. Все смотрела на сына, о чем-то думала, вздыхала. Потом взяла из-под подушки снотворное, выпила его и провалилась в сон.

Рано утром - еще и петухи не пели, Эпилептик встал, открыл окно в зале и пошел пешком до райцентра. Матери оставил короткую записку: "Обратно еду в Магадан".

...Полгода добирался Эпилептик до Магадана. Сильно исхудавший, постаревший он сошел с судна которое привезло в порт колымской столицы уголь из Находки.

- Ну ладно, брат, пока, - сказал он капитану. - Ты ведь рисковал, взяв меня на борт. Но я тебе палубу до зеркального блеска натер.

- Да что я рисковал! - воскликнул капитан. - Я же тебя знал, ведь когда-то вместе в море ходили!

Бухта Нагаева была погружена во льды и снег. Одна ледовая проводка говорила о том, что море - живое, только спит крепким сном до  поздней весны. Эпилептик приехал в Магадан - знакомый и незнакомый. Теперь у него не было квартиры. Где жить, как быть? Он гнал эти мысли. Хотелось выпить. Больше ему ничего не хотелось. В районе Нагаева жил его друг - в небольшом частном домике, похожем на сарай. Друг всегда был либо пьяный, либо с похмелья. Жил тем, что ловил корюшку, навагу. Если рыба не клевала, самогонку брал в долг. С распростертыми руками встретил Эпилептика Эдик. Правда, дальше калитки друга не пустил. Эдик был наголо обрит и, все поглаживая темя, говорил:

- Лучше наголо стричься, экономнее!

Эдик оказывается подженился. Эпилептик понял, почему друг его не пускает в дом. Жена Эдика, завидев Эпилептика, сказала:

- Никаких друзей! Алкаши вонючие. Уйду, загнешься здесь.

Хотя сама она была навеселе. Эдик тоже был слегка пьян. Он глуповато улыбался. Эпилептик, кивнув другу, побрел по улице. Он знал, чувствовал, что это скоро его настигнет. "Надо бы к врачу, надоела эта трясучка", - рассуждал он.

- Стой! - окрикнули его.

Бежал Эдик. Он сунул в руку Эпилептика бутылку самогона, а потом, ударив себя по щеке, спросил:

- Слушай, так ты же с "материка" приехал? Я только сейчас сообразил. Ну, как-нибудь в другой раз посидим. Ой, слышь, а Круппа-то убили. Вот так-то...

И он снова захрустел по снегу, потирая руками замерзшие уши.

Эпилептик смотрел на мутный напиток. В первый раз он так приглядывался к бутылке.

- Выбросить бы? - подумал он.

Но Эпилептик крепче прижал к себе самогон, почувствовал дрожь в теле. Он спустился к морю. Очистив камень от снега, присел и откупорил бутылку. Стакана не было, и он стал пить из горла. Не отрываясь, выпил почти полбутылки. По телу растеклась сладость. Дурман вскружил голову.

- Мама, - шептал он. - Мама, что же я так живу? Завтра же я устроюсь на работу, завтра же брошу пить. Я не алкаш, мама. Ты так не думай. Я не такой!

Эпилептик потер лоб снегом. Его зеленые глаза снова устремили взгляд на бутылку. Он хлебнул еще самогона и, кутаясь в легкую куртку, лег прямо на снег. Его клонило в сон. Пурга резвилась. Снежная пыль делала невидимым небо. Ветер с пронзительным воем рвался со стороны моря...

Магадан

"НАША УЛИЦА", № 4-2004