Анжела Ударцева

МЫЛКА

рассказ

Галина Петровна торжествовала. В свои 57 лет она радовалась как 17-летняя девчонка. Побежала в зал, скинула халат с белыми лебедями и надела слитный ярко фиолетовый купальник. Поправила пухлые чашечки, из-за которых выглядывала крохотная грудь. Покружила миниатюрной попкой перед зеркалом, открыв дверцу полированного шкафа, повытягивала как балерина ножки, которые, не смотря на ее пост-бальзаковский возраст, были не так заметно поедены целлюлитом. Накрасила тонкие губы, накрутила бигуди, потом раскрутила их, бросилась к фену, лежавшему в коробке и начала “строить” прическу из своих стриженных обесцвеченных и сильно ослабленных волос.

Наконец, довольно улыбнулась себе в зеркало все того же полированного шкафа с трещиной, откуда несло нафталином и побежала снова в кухню.

- Лилька, фотай меня скорее, пока у меня причесон какой надо и блеск в глазах как у голливудских кинодив.

Дочка, не отрываясь от ноутбука, что-то безрадостно пробубнила. Одновременно она допивала кофе, схватив тонкими пальцами надломленный бокал.

- Лилька, я так счастлива! Твой папка аукнулся. И как!? Такую фотку по мылке прислал.

- Мам, не мылка, а емэйл. Это электронная почта, пойми ты, наконец. Ведь ты же ни в буфете заводском работаешь, а в известной в городе редакции, и ни кем -нибудь, а корректором.

И Лилька свела брови, что-то считая, уставившись в монитор.

- Дочунька, да прекрати свои расчеты. Ты покажи мне его еще раз на мониторе.

- Да сколько можно смотреть, мам, я вообще не хотела с собой компьютер брать, идя к тебе в гости. Комп меня на работу настраивает. Я же сказала, приду домой и на принтере распечатаю тебе хоть сто штук, всю квартиру как обои обклеишь.

-Лилька, ты чего такая злая. Нам же папочка весточку прислал, и какую. Супер просто! Вот оно счастье! Ну покажи, дочунь.

И Галина Петровна, повертев фиолетовой попкой, переходящей вверху в большой разрез, из которого смешливо выглядывали родинки. Их было много – от совсем крохотных до горошинных. Галина Петровна будто лента скотча пыталась прилипнуть к монитору, извиваясь, вытягиваясь. Лилька кисло ухмыльнулась, закрывая свои расчеты и открывая электронное письмо. Черно-белая фотография засияла контрастом во весь монитор. На снимке была большая голова зрелого мужчины в лыжных очках, за его широкими плечами был виден необычно красивый горный пейзаж, где крутые подъемы сменяли лыжные линии, на которых можно было разглядеть маленьких катающихся человечков. Внизу фотографии была подпись: сначала черная в виде продолговатого прямоугольника полоса, а затем в виде восклицания “Это я восхожу на Эльбрус!”.

- Как ты красив , мой Бог, - несдержанно, с сияющими от радости и слез глазами говорила Галина Петровна. Лилька нервно передернула плечами и захлопнула ноутбук:

- Мама, я тебя не понимаю. Он нас тридцать лет знать не хочет. Тридцать! С тех пор, как вы развелись. Мне сколько было? Полтора годика, так? И ты меня одна, работая как проклятая на четырех работах, растила. Так? Я и высшее образование получила. В школе преподаю. Вот еще контрольные студентам по математике делаю, дополнительный заработок имею.

- Что ты, Лиля? – Галина Петровна выкатила и без того большие, удивительной синевы, колдовской, глаза, - папа всегда давал о себе знать! Он и денег тебе периодически высылал.

-Пе-ри-о- ди- чески- передразнила мамку Лиля.

-Он и недавно тебе на свадьбу выслал аж четыреста долларов. Это ведь какие деньги, доченька! Мне полтора месяца надо в редакции всякие “жвачки” журналистов читать , глаза ломать и корвалол глотать, когда они такого понапишут, а в номер надо срочно ставить!

- Мама, вот о работе я еще больше не хочу слушать, нежели о достоинствах твоего отца. Ты на работе всю неделю пропадаешь, в субботу у тебя стирка, уборка, хорошо, что уже дачный сезон закончился. А сегодня у нас воскресное кофе, и давай поговорим о нас, девочках или о природе. А он недостоин того, чтобы говорить о нем.

Галина Петровна с задумчивым взглядом – таким, который , казалось, хотел протаранить все прошлое, весь хлам многолетний человека, сказала:

- У него нет недостатков. У него одни достоинства. Твой папка - супер, твой папка –романтик. Он – геолог, причем влюбленный в свою профессию и этим все сказано. И когда из нашего Магадана в Москву переехал жить, он снова в геологическое предприятие устроился. И семью с Колымы вывез, видишь, какой обязательный.

- Он что, тебя со мной полуторалетней малюткой на материк вывез?- уже не на шутку разозлилась Лиля. Но даже злой Лиля была красивой. От мамы ей достались большие, припушенные длинными ресницами глаза, только были они не синие, а коричневые как у отца. У дочки как и у мамы была тонкая талия, крохотная грудь, которая в обтягивающей блузке, в чем и была Лиля, почти не обнаруживалась. Но длинные ноги, обтянутые джинсами, длинные руки и длинная с немного распахнутыми, словно крылья бабочки, собирающейся взлететь, лопатками – все это как и маму превращало в балерину. Не хватало только соответствующей атрибутики в виде пуантов и прочего…

- Лилечка, - Галина Петровна все еще выжидающе склонялась возле захлопнутого ноутбука, и смотрела на технику как балонка хозяйки, которая, проснувшись, стояла возле стола, пытаясь подольше продержать поднятую лапу. Ее “голосование” окончилось успехом в виде полученного их холодильника куска окорочка. Это произошло, как только Буля начала поскуливать, чего не могла выносить Галина Петровна. Хозяйка, переменившаяся в лице, открыла дверцу старой “Бирюсы” и обмакнула тонкие пальцы в б застывший бульон с торчащей оттуда ножкой “Буша”. Буля начала в предвкушении обеда тереться о худые ноги хозяйки. Галина Петровна аккуратно отодвинула собаку и говорит:

- Буля, подожди секундочку, - и бросив в синенькую пластмассовую мисочку оторванный кусочек окорочка, продолжила:

- У него если и есть, то только один недостаток. Он полюбил другую женщину. Но это для нашей семьи недостаток, пойми. Он сильно полюбил другую и не став скрывать свои чувства, просто ушел от нас. Честно ушел, развелся. Дал половину получки тебе на ползунки. Он полюбил понимаешь! Ты ведь любишь Игоря?

- Мама, ну, причем, тут Игорь?

Нет, я желаю вам только счастливой и долгой совместной жизни. Но если бы, извините, твой Игорь, которого ты без ума любишь, полюбил другую. Нет, у вас все хорошо сейчас, я не спорю, не перебивай меня. Он работает в мебельном салоне, отличные диваны делает, вы по ипотеке квартиру купили, причем удачно, не по звериной цене да еще почти в центре Магадана. Но вдруг он сильно влюбится и честно тебе об этом скажет? Разве ты его не поймешь?

Лиля надула губы, потом всхлипывая, сказала:

- Нет, мама! Наверное, это надо пережить, чтобы понять. Но бросить тебя с ребенком на руках… И ты, - тут Лиля, снова взяв железные нотки в голосе, перешла в очередную словесную атаку, - и ты его все эти долгие тридцать лет любишь, строишь иллюзии, что он вернется. Тебе сколько лет? Почти шестьдесят. Ты все молодишься, хотя это и хорошо, потому что и выглядишь бы обалденно, хоть и зарплата у тебя нищенская, но ты экономишь деньги, чтобы купить дорогую косметику, заказываешь дорогие наряды по каталогу и жертвуешь тем, что ешь одну рыбу и крупы. Ты жертвуешь своим питанием даже ради собаки, которую кормишь исключительно мясом и курицей. Сколько раз ты могла выйти замуж? Были ведь варианты? Но ты ни за одного не зацепилась, чтобы устроить свою замужнюю жизнь. Почему, скажи? Время-то идет, или вернее, ушло. Был девятнадцатый век на дворе, а теперь двадцатый начался. А ты прожила в одиночестве, даря свою любовь фотографиям. Вот и этой, как ты говоришь, мылке радуешься. Да я ее сейчас уничтожу.

И Лиля открыла ноутбук, звучно стукнув указательными пальцами по клавишам.

- Нет, миленькая, не надо! Прошу тебя, - со слезами бросилась к ней на шею мама, - не надо доченька, умоляю.

И сев за стол, где стояли две недопитые чашечки кофе, а рядом с ними в кремового цвета блюдце лежало молочное печенье, Галина Петровна зарыдала на локтях. Сквозь слезы, себе в локти она говорила:

- Главное, я люблю его. Это мой роман всей моей жизни. Я им живу, дышу и летаю. И эта мылка, хоть он и на твой адрес ее прислал, моя. Нет, это наша мылка, у меня ведь нет дома ни компьютера, ни электронной почты. Вот он тебе и прислал, чтобы нас двоих порадовать. Когда- нибудь, если ни сейчас, ты поймешь меня.

Задумчиво посмотрев вдаль, Галина Петровна вытерла слезы и сказала чуть приободренным голосом:

- Ладно, Лиль, когда принесешь распечатанную фотку, тогда и меня сфотаешь, а сейчас уже и глаза влажные. А я хочу, чтобы он видел меня счастливой, чтобы мое лицо, мой взгляд не омрачал его, а радовал, как его глаза, хоть и в больших черных очках, радуют меня. Я их будто вижу через отражающиеся как в зеркале блики. Он не меняется. Красив, царственен, подтянут. И я отправлю ему себя в купальнике. Пусть видит, что я и в свои почти шестьдесят выгляжу на все сто. Ведь он же нашел время прислать эту мылку мне, то есть нам!

Вздохнув, Галина Петровна встала из-за стола. Вместе с ней и Лиля, снова захлопнув ноутбук и расправив плечи, отчего послышалось маленькое похрустывание в ее длинном позвоночнике. Галина Петровна никак не могла оторвать взгляд от захлопнутого ноутбука. Лиля, понимая взгляд матери, сказала:

- Я обязательно тебе распечатаю снимок.

-А в цвете можно?

- Нет, она сама по себе черно-белой отправлена. Ладно, закрой за мной дверь. Счастливой тебе рабочей недели. До следующего воскресного кофе. А снимок я тебе завтра на работу завезу или вечером тебе домой. Не скучай, ни болей, пока, пока, созвонимся, - защебетала под конец разговора Лиля. Щелкнул замок, и Галина Петровна пошла в зал. Проведя пальцем по книгам больших стеллажей, между ее глаз мелькали тома Купера, Ремарка, Бунина, Дюма. В нишах перед книгами стояли большие портреты - дочки и ее большой любви. Причем его портретов было аж три. Галина Петровна приостановилась возле полочек и подумала, что последняя фотография с горным пейзажем, хоть и не цветная, но будет самая шикарная. Она даже уже придумала, куда ее установит – ближе к дочкиному портрету.

Подойдя к полированному шкафу, она начала стягивать с себя купальник. Уже обнажила грудь и тут тишину зала оглушил звонкий мобильник. Галина Петровна вздрогнула и побежала к кровати, где возле голубенькой подушки лежал сотик.

- Алло

-Галчонок!, - услышала она мужской и до боли знакомый голос. Она даже присела, теребя одной рукой похожий на урюк сосок. Голос ее дрожал, да еще так сильно, будто это был ни голос, а большая росинка, которая вот-вот должна была упасть с листа. Галина Петровна, сделав большой вдох, чтобы не расплакаться, сказала:

- Петенька! Как я рада, родной! Спасибо тебе!

- За что – раздался в телефоне удивленный голос.

- Ну, как за мылку, то есть за то фото, которое ты по компьютеру прислал.

- Я? Я ничего не присылал вам, Галиночка

- Как же, - Галина Петровна переменилась в лице и встала, снова натягивая спущенные лямочки купальника – сегодня дочка по почте получила.

- Я вам ничего не присылал, Галиночка. Я звоню чтобы ты мне справку для перерасчета пенсии из магаданского архива прислала. Ну, помнишь, как ты раньше мне высылала, когда я на пенсию выходил. А теперь вот снова понадобились такие справки. Ты извини, долго не могу говорить, я из Америки звоню, в командировке сейчас. Но не забудь, не затягивай.

- Хорошо, закажу справки, отправлю. Петя, Петр, но как же снимок. Это ведь ты, Петечка, еще тут твоя подпись, что ты на Эльбрусе.

Да, на Эльбрусе я недавно был, когда отпуск образовался. Это была мечта моей жизни там побывать, ты ведь знаешь Галя. И фото высылал уже здесь, будучи в командировке. Но я высылал ни тебе с Лилей, а моей жене Надечке. Я так и написал: “Любимой Надечке, это я на Эльбрусе”. Странно. Может, по ошибке вам отправил. Нет, не может быть. Если только по запарке. Сейчас я посмотрю по отправке электронной почты. Так, так. Вот черт побери. Ну, пока, бывай, Лильке привет. Про справку не забудь, Галчонок.

Держа мобильник у груди, сложив руки как перед иконостасом, Галина Петровна сидела опустошенная, будто ее на время отключили от системы питания. Что-то в полушариях мозга звенело – это мысли принимали свой торопливый ход:

“Как же так, Петечка, по ошибке прислал? Но как же так? А как же подпись? Я помню ее хорошо: “Это я на Эльбрусе”. Сама своими глазами видела. И никакой “любимой Надечке” впереди там не было, только какая-то черная полоса. Точно помню, у меня ведь память фотографическая. Я ведь корректор!

Галина Петровна подошла к столику у окна, включили и включила настольную лампу, потом еще два раза надавила на плохо поддающийся включатель. Посмотрела в окно. Через газовые шторы бледно-голубого цвета, купленные на распродаже на китайском рынке, она смотрела на магаданские сопки, возвышавшиеся прямо за ее домом. У Галины Петровны был пятый этаж, поэтому низенькие, немного горбатенькие сопки она могла видеть во всей красе. Выеденный осенью стланик, окутывающий подножья сопок, был похож на выкрашенную перекисью короткую челку подростка. А верхушки сопок, сверху слегка припорошенные ранним и таким ненадежным снегом, были похожи на подтаявший пломбир в стаканчиках, припудренный шоколадной крошкой. Снег - самый первый в этом году, сентябрьский сползал с сопок как будто весной и смешивался с коричневой кашей сопок, стекая слезой цвета чая с молоком. Слышался шум ветра, рвавшего оставшуюся на приклоненных к земле деревцах листву. Одна женщина в плаще выгуливала собачку и Галина Петровна вспомнила, что Буле тоже нужно на воздух. Галина Петровна переоделась. Ее рука потянулась к ни к маленькому беретику, а шляпе с самыми большими и гнущимися (отчего можно было фантазировать с формой головного убора по-разному) полями – эту модную вещь она заказала оп одному каталогу, пропагандирующему французский стиль. Надела кожаное, бордового цвета пальто, которое ей с барского плеча подарила одна подружка – богачка и натянула на тонкие длинные ножки сапоги –ботфорты, блестевшие как черная смородина после дождя. На шею Галина Петровна накинула малиновый с ярко выраженными бордовыми полосками воздушный шарфик, который так изящно развевался на ветру. В пору было выйти в люди – куда-нибудь в ресторан. Но с кем, на что, когда. Нет, “когда” всегда бы нашлось, а вот с кем. В очередной раз с восхищенными, раскрытыми как два горлышка бутылок шампанского смотрели на нее глаза соседа с четвертого этажа. Он свою таксу гелю уже прогулял и держал на руках. Она терлась грязными лапами об его ядовито коричневую тряпичную куртку с жирными пятнами возле карманов, из которых выглядывали платежки за коммуналку, свернутые трубочкой и местная газета “магаданская правда”, которую он как ветеран труда получал бесплатно. Он давно хотел жениться на Галине Петровне. Но та была неприступна, потому что не нравился он ей, вечно обмякший, как сама балоньевая куртка с этими сальностями возле карманов и смотрящий на нее влажными глазами. Не раз он ей высказывал, что у них мог бы получиться хорошей старческий “сэкс” - что он конкретно имел в виду, она и не переспрашивала, но, возможно возраст, потому что ему тоже как и ей было под шестьдесят. В этот раз она даже не нашла в себе сил кивнуть ему, когда он широко улыбнулся и постарался как можно сильнее выпрямить сгорбленную уже будто навсегда спину. Буля, радостно лая, волокла хозяйку оп грязным ступеням. На первом этаже, уже выходя из подъезда, она услышала громкую реплику воздыхателя, оравшего сверху: “Разоделась тут, на старость лет, а собака твоя гадит в подъезде, безобразие!”. Так он выразил обиду в связи с тем, что с ним “его любимая” не поздоровалась. Даже ни кивнула.

Буля , чуть ли не срываясь с поводка, тащила Галину Петровну к сопкам. Шагая по глиняной жижице, вдохнув свежего северного ветра, Галина Петровна вся напряглась как струна. Она не могла выйти из этого напряженного состояния, пока не обдумала все до конца. И вдруг одна мысль как острый кинжал пронзила душу: “Это Лилька!” “Да что же я сразу не сообразила про черную полосу! Это Лилька стерла начало подписи “Любимой Надечке, вернее зачеркнула и получился продолговатый черный прямоугольник! Кто же еще, кроме нее. А Петечка в суматохе перепутал адреса и выслал мылку доченьке. Он же вечно так занят, так занят…”

Галина Петровна похлопала по карманам и вспомнила, что мобильник оставила у настольной лампы. Но и звонить не надо было – она была уверена, что это Лилька сделала черную полосу на компьютере, чтобы зачеркнуть “любимой Наденьке”.

“Вот Лилька, вот умница какая! Надпись про Надечку стерла. Потому и злилась на меня, моей радости. Она не хотела говорить, что ни мне эта фотка. Вот умница. А я то думала, что она меня не понимает. Чуть не поругались. Надо теперь рамочку для снимка заказать. С аванса так и сделаю, обязательно. И свое фото отправлю – обязательно в купальнике сфотаюсь, пока подруга не забрала у меня его. Себе бы такой купить, с удобными чашечками”. Подумав, вслух сказала, сдерживая слезы в глазах, в которых от всего этого напряжения, свалившегося на Галину Петровну появились красные крапинки: “Это хорошо что по ошибке, это хорошо”. И уже совсем утвердительно сказала, смахнув слезу: “Это прямо очень хорошо!”. И взглянула в насупившееся колымское небо, разбросавшее как тряпки рваные тучи.

И с развевающимся шарфом Галина бежала как девчонка по раскисшей от дождя тропинке к пожелтевшим зарослям стланика, склонившимся перед сопками. Все было серым, хмуром, в легкой дымке тумана и только края красного шарфика вспархивали как крылышки бабочки, уцелевшей в холоде.

"НАША УЛИЦА" №109 (12) декабрь 2008