Анна Ветлугина "Федорино счастье" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Анна Михайловна Ветлугина родилась 26 января 1974 года в Москве. Окончила Московскую государственную консерваторию им. П. И. Чайковского по классу композиции. Автор музыкальных сочинений: театральная месса "К нам пришел Иконописец"; музыкальный спектакль "Алиса. Шахматный этюд"; обработка стихир Иоанна Грозного; около 100 песен. Работает вместе с Петром Лелюком в ансамбле барда Евгения Бачурина. Как писатель дебютировала в "Нашей улице" в 2001 году, где опубликовала две подборки рассказов: “Сад Добрых Богов”, № 9-2001 и “Голосао”, № 10-2002.

вернуться
на главную страницу

Анна Ветлугина

ФЕДОРИНО СЧАСТЬЕ

рассказ

Жила Федора. Она была капризной толстой девочкой. Потом она стала тетенькой, но не заметила этого и продолжала есть булочки и капризничать. Она ходила в гости к знакомым, и они говорили о ней, как о погоде: "Идет дождь", "Идет Федора". Она выразительно жаловалась на жизнь, проливала слезы на праздничные пироги, приносила в подарок полусъеденные бананы, потому, что покупала всегда самые вкусные бананы, которые нельзя было донести не попробовав. Привычно огорчившись этому факту, она, будучи в гостях, на праздничном столе, торопливо отделяла шкурки от еще целых бананов. При этом из сумки выползала пухлая телефонная книжка. Федора кошкой бросалась на нее, но книжка распадалась на множество листков-бабочек, которые грациозно планировали на цветки рюмок и полянки салатов, доверительно сообщая гостям телефоны давно умерших подруг покойной Федориной бабушки, информация, бережно хранимая и всюду носимая Федорой неизвестно для какой цели. Раньше Федора хорошо пела, но какой-то злой гений шепнул ей, что она - певица, и она пошла учиться вокалу, и теперь не могла уже петь просто и радостно, но должна была непременно найти особенную позу, наиболее подходящую для пения. Она ставила брови домиком, складывала руки лодочкой и приставляла их к животу, чтобы лучше контролировать звук. Знакомые вздохнули и стали относиться к ней как к очень ненастной погоде и говорили уже не "Идет Федора", а "Опять Федора!"
Она называла знакомых друзьями. У нее всякий день были новые друзья. Некоторые, особенно приближенные, имели ключи от ее квартиры. Некоторые из этих приближенных потихоньку растаскивали дорогие безделушки, доставшиеся от бабушки. Подруга Алла украла золотые серьги, подруга Белла - фальшивое яйцо Фаберже. Лиза, которая не была подругой, но любила Федору, возмутилась и назвала Федору дурой. Федора подумала и сменила замок.
В Федориной квартире стоял антикварный комод, над которым висел клок полуоторванных обоев. Осенью, когда по квартире гуляли сквозняки, клок шуршал по стене, приводя в ужас нервную серую кошку по имени Жаклин, которая начинала метаться по всей квартире, сшибая недобитые чашки. Федора была меланхолична и ходила в войлочной юбке и стоптанных башмаках. Волосы ее сиротливо и немыто свешивались с головы, но это были здоровые и густые волосы, они терпеливо ждали, когда Федора снова влюбится в кого-нибудь, чтобы рассыпаться буйной черной гривой по ее плечам. Когда Федора влюблялась - у нее все было клеш: брюки, рукава, сумочки, даже сережки-клеш, и вся она как будто каталась на мелких колесиках, разбрасывая всюду цветы своих мечтаний и надежд, но, увы! Как правило, через несколько дней оказывалось, что предмет воздыханий принадлежит к той части мелкого рогатого скота, от которой нельзя получить ни шерсти, ни молочных продуктов. "Везет же тебе на козлов!" - говорила Алла. "Ты наверно их специально коллекционируешь!" - высказывала предположение Белла. Лиза тяжело вздыхала и оставляла Федору ночевать у себя, предварительно выдав ей простынку-другую для вытирания бурных слез.
Действительно, мужчины неприятных душевных качеств прямо таки липли к Федоре. Самые благородные из них покупали ей розы, на деньги, вытащенные у нее из кармана во время бурных объятий. Однажды, в чудесном месяце мае, когда тюльпаны в парке подошли к зениту своего цветения, за которым уже угадывались облетевшие лепестки и садовники, сосредоточено выкапывающие клубни, Федора сидела в глубине парка, на одинокой, свежеокрашенной вкусным розовым цветом, скамейке под кустом сирени и читала великого Шекспира в замечательном переводе Маршака. На Федоре были синие джинсы-клеш и пластмассовые, но очень милые сережки в виде солнышек. Волосы ее блестели и были кокетливо подколоты сбоку заколкой-бабочкой, а лицо носило следы старательного умывания. Все эти признаки явно указывали на то, что в жизни Федоры снова появилась большая любовь. В кусте сирени, мелодично чирикая, возились воробьи, классик был велик и гениален. Федора чувствовала удивительную гармонию от всего происходящего: природы, бессмертной литературы, а главное - оттого, что она сама умеет наслаждаться Шекспиром, что, по правде говоря, не всем дано. Немного огорчали ее только недостаточно серьезные успехи в вокале, а также жирное пятно на мелованной бумаге роскошного академического издания, произошедшее из-за очень вкусного беляша, случайно уроненного на книгу.
Надо же было так случиться, что именно в этот момент, когда гармония достигла апогея, и никого не было вокруг, Федору схватил незаметно подкравшийся усатый насильник и с глумливой ухмылкой стал шевелить ножом возле ее горла. Федоре, вместо испуга стало ужасно обидно. Еще бы! Умирать, когда впереди замаячила большая и чистая любовь, а главное - когда еще не волне получается верхнее до, без которого, как известно, уважающее себя сопрано существовать не может. Это вредное до вдруг захватило все мысли Федоры и она, с досадой отодвинув от себя страшную руку с ножом, привстала со скамейки, пробуя в порядке ли диафрагма. Диафрагма была на месте и Федора взяла верхнюю ноту. Но это было совсем не до. Как небо далеко от крыши самого высокого дома, так была далека от до эта неизвестная нота, находящаяся на границе ультразвука, но, взятая, между тем, по всем правилам вокального искусства. Федора даже зажмурилась от полноты ощущений. Когда же она открыла глаза, то увидела человека в клетчатом костюме, удирающего по газону и перепрыгивающего через клумбы с красными тюльпанами. На полном ходу, он вломился в дальние кусты сирени, и тут же над кустами взвилась целая стая испуганных воробьев.
Вечер Федора провела, обзванивая всех своих знакомых. "Я, кажется, научилась брать верхние ноты", - говорила она со стыдливой гордостью. На следующий день планировался приход в гости большой и чистой любви. Федора даже пропылесосила среднюю самую заметную часть ковра, уже порядком заросшего кошачьей шерстью. На ковре было черное, разлапистое пятно непонятного происхождения. Федора уже много раз безуспешно пыталась оттереть его тряпкой. Сейчас, она тоже намылила тряпку и честно повозила ей по пятну. Потом вздохнула и посадила на ковер большого плюшевого медведя. Отошла и посмотрела. Ковер выглядел хорошо, но медведь в любую минуту мог быть сдвинут со своего ответственного поста. Федора наморщила лоб и начала рыться в комоде. Через некоторое время она торжествующе вытащила из глубины комода портновскую булавку и приколола медведя к ковру. Потом взяла веник и энергично загнала им под диван конфетные фантики и шелуху от семечек. Теперь все было готово. Федора нарисовала себе на глазах веселые, смотрящие вверх, стрелки и в радостном ожидании уселась на тахту.
Раздался звонок, и Федора кинулась открывать. Любимый стоял, окутанный ароматом букета из трех маленьких, но очень хорошо пахнущих роз. За ним виднелась девушка в джинсовой курточке. Она, видимо, собиралась звонить в соседнюю квартиру. "Какие дивные розы!" - восхищенно произнесла Федора и широко раскрыла дверь, пропуская любимого. Он вошел, нерешительно переступая, а за ним почему-то и та девушка. В руках у нее был большой тяжелый пакет. "Вы, наверное, ошиблись", - ласково сказала Федора девушке, одновременно пытаясь чмокнуть любимого в нос. "Понимаешь, Федя, это - Маша", - сказал любимый. "Ты же настоящий друг, ты поймешь. Нам с Машей нужно серьезно поговорить, а пойти некуда". Маша в это самое время, присев на корточки, выгружала содержимое пакета на пол. Там были консервные банки, батон вареной колбасы с веревочным хвостиком и бутылка водки с этикеткой, на которой было изображено народное гуляние. Потом Маша вытащила хлеб и, не решаясь положить его также на пол обратилась к Федоре с вопросом: "А где здесь кухня?" и смущенно добавила, оглядывая разложенные на полу продукты: "Это к чаю".
Федора поняла, что нужно идти ставить чайник. Когда она вернулась - они уже принесли продукты в комнату. Любимый ходил из угла в угол и сосредоточенно курил. Маша сидела на ковре и трогала медведя. "Какой хорошенький!" - сказала она и попыталась взять медведя на руки. Медведь не поддался. "Прилип", - удивилась Маша и потянула что есть силы. Булавка не выдержала, и медведь покинул свой пост. "Пятно! - еще больше удивилась Маша. - Он что, протек?" "Он описался", - объяснила Федора и пошла звонить Лизе, чтобы поехать к ней переночевать.
После этого случая Федора опечалилась сильнее, чем обычно. Она даже попробовала запить, но водка была невыносимо противная, а на коньяк не было денег. Кстати о деньгах: Федора получила в наследство от бабушки возможность не ходить на работу и предаваться меланхолии целыми днями. В банке лежала какая-то крупная сумма, в размеры которой Федора даже не вдавалась. Федоре полагались ежемесячные проценты. Этого хватало только на то, чтобы сводить концы с концами, а капитал трогать было нельзя. Так распорядилась мудрая бабушка, хорошо знавшая Федорин характер. Всякие друзья уже неоднократно намекали Федоре, что можно нанять юриста, который разберется, как добраться до капитала. Некоторые, особо заинтересованные, даже предлагали свои услуги, но Федора боялась их. Она привыкла с детства слушаться бабушку, и были нужны особые условия, чтобы перевоспитать эту привычку.
Итак, Федора загрустила. День ото дня грусть ее становилась сильней, и так случилось, что не Лиза, а именно хитрая подруга Белла, уже заимевшая себе ключи от нового замка, нашла Федору, лежащей неподвижно на продавленном, изодранном кошачьими когтями, диване, лицом к стене. Федора была жива, но на вопросы не отзывалась. На полу валялся плюшевый медведь с оторванной головой. Вокруг металась, остервенело мяукая, голодная серая кошка Жаклин. Белла позвонила Алле и, они вместе вызвали врача и отвезли Федору в больницу.
Тюльпаны и сирень давно отцвели и даже сиреневые свечки иван-чая, которого так много на железнодорожных склонах, уже начали догорать, напоминая, что близится осень, а Федора все еще была в больнице. Старые корпуса из темно-красного кирпича вызывали в память крепостные стены. Больница была обнесена высоким забором. По ночам из самого дальнего корпуса доносились истошные рыдания и нечеловеческий хохот. Федора знала, что это злые духи, которые хотят к ней подобраться, за то, что она не всегда слушалась бабушку. Сестра, делая ей успокаивающий укол, утешала ее, говоря, что у них "там" на окнах решетки и можно не бояться. Федора молчала, привычно вздрагивая от укола. Сестра уходила, гулко шаркая ногами. Ночное небо, отравленное миллионами городских огней, вползало в палату и превращалось в серые бесформенные кошмары. Днем иногда приходили подруги с апельсинами и яблоками. Они обращали внимание на красоту клумб и старались не смотреть на Федору. При прощании на их лицах появлялась неестественная бодрость и тогда Федора чувствовала, что ее еще не скоро выпишут. Только в октябре, когда пошли затяжные дожди и клены на больничном дворе нарядились в красные и желтые краски, врачи сочли, что Федора излечилась от депрессии.
Дома Федору ждала кошка, подцепившая где-то лишай и теперь старательно вылизывающая проплешины. Белла за это время обжилась в Федориной квартире и притащила туда какие-то узлы со шмотками. Бабушкина фотография, всегда стоявшая на комоде, упала. На ней виднелся расплывчатый след от чашки. Федора вздохнула и потащилась в банк - снимать накопившиеся проценты. Непривычно крупная сумма развлекла ее. Она подумала, что неплохо было бы сшить себе новую юбку и приклеить кусок обоев. Тут же, в палаточке "все для шитья" купила она кусок добротной серой ткани, но потом ей показалось, что это мрачновато и она решила пришить к юбке веселенькую бахрому. "Как Вы думаете, это пойдет сюда?" - спросила она продавщицу, прикладывая серебристую бахрому к своей серой ткани. "Вы что, девушка, - негодующе посмотрела на нее продавщица, - не видите, это для штор!" Федора положила бахрому и молча вышла из магазина. Покупать обои ей тоже расхотелось, и она решила, что сегодня отдохнет, а завтра накупит чего-нибудь вкусного, например торт, или даже два разных торта.
Вечером деньги пропали. Федора бродила по квартире, мучительно вспоминая, куда могла их засунуть. Она даже спросила Беллу - не видела ли та. Белла денег не видела. Федора очень расстроилась и ночью не могла заснуть. К тому же рядом невыносимо храпела Белла. Уже ближе к утру Федора подумала, что Белле было бы неплохо вернуться к себе домой, но непонятно было, как сказать ей об этом. Решив посоветоваться с Лизой, Федора, наконец, задремала.
Проснувшись утром, Федора не сразу сообразила, что она уже дома. Приоткрыв один глаз, она увидела Жаклин, обнюхивающую отрез серой ткани, купленный вчера. Откуда-то протянулась толстая рука Беллы с обручальным кольцом на мизинце и взяла отрез. "Прибирается", - благодарно подумала Федора и скосила глаза, чтобы проследить путешествие отреза. Белла, неслышно ступая вязаными тапочками собственного изготовления, подошла к своему вместительному тюку и быстро впихнула в него отрез. "Ты что делаешь?" - испуганно закричала Федора. "А? Ты уже проснулась? - отозвалась Белла, игнорируя вопрос. "Зачем ты положила мою ткань в свою сумку?" - не унималась Федора. "Разве это твоя ткань? - удивилась Белла. - Ты же вроде не шьешь, это я все рукодельничаю. И вообще все у тебя везде валяется, я прибрать хотела!" - надрывно сказала Белла, увидев выражение Федориного лица.
Через два часа Федора сидела у Лизы и стыдливо подливая себе в чай дорогой лизин коньяк, жаловалась на Беллу. "Как ты думаешь, стоит с ней дружить дальше?" - закончила она свои излияния. "Конечно, продолжай, у тебя есть шанс стать святой", - ни минуты не раздумывая, ответила Лиза. "Но кошку-то она все-таки кормила", - совсем тихо произнесла Федора и даже перестала поедать восхитительное абрикосовое варенье из изящной китайской розетки со слониками. "Ладно, поехали разбираться, - согласилась Лиза и достала из белого шкафа-купе свой официальный костюм, серый, с легким металлическим оттенком, безупречно сидящий на фигуре. Он делал Лизу еще более убедительной. Лиза была политолог и часто присутствовала на официальных мероприятиях.
Они поехали. Федора радовалась, что у нее есть Лиза. Лиза говорила с Беллой и у Лизы была прическа, сделанная в салоне, а у Беллы - изъеденные химией волосы и бегающие глаза на испитом одутловатом лице. И Белла начала жаловаться на мужа и жизнь, а Лиза была вежлива, но официальна и все поглядывала на свои часики в виде размягченного ромба. Потом Лиза зачем-то записывала в свой органайзер Беллин телефон, а Белла, шмыгая носом, собиралась, отдавала ключи, паковалась, и так бы и унесла серый отрез, если бы Лиза не вспомнила о нем. "Мне снова поменять замок?" - спросила Федора, когда они закрыли за Беллой дверь. "Можно, - сказала Лиза, - но, думаю, она больше не придет.
Через десять минут Лиза тоже ушла. На тумбочке лежал спасенный отрез и деньги, оставленные Лизой на текущие расходы. В кухне мурчала покормленная Беллой Жаклин. Федора подумала, что если бы Белла воровала не так сильно - с ней можно было бы ужиться и они сейчас бы вместе пили чай и обсуждали Лизу или даже Шекспира. Но квартира была безнадежно пуста и, походив немного из угла в угол, Федора встала около пианино и, уперев в живот сложенные лодочкой руки, начала вспоминать вокальные упражнения.
Эта зима стала для Федоры временем осознания различных истин. Во-первых, она поняла, что люди не так уж плохо к ней относятся, даже когда они сами не очень хорошие. Во-вторых, даже прекрасно относящиеся к ней люди имели кучу своих важных дел и, оказывается, обижались, когда Федора по нескольку раз на дню звонила им с просьбой прослушать ее новейшие вокальные достижения. Осознав эти истины, она стала меньше плакать, но все-таки ходила в войлочной юбке и с немытыми волосами. Но вновь наступил чудесный месяц май, и все знакомые удивились перемене произошедшей в Федоре. У нее появилось новое платье клеш, и туфли-лодочки на шпильках, а волосы она теперь подкалывала высоко на макушке. Было ясно, что где-то, совсем рядом бродит большая любовь, но Федора почему-то отмалчивалась. Она стала звонить совсем редко, да и то не пыталась спеть по телефону, а задавала разные неожиданные вопросы вроде того: "можно ли обучиться философии постмодернизма?" или "подвержен ли единичный человек психологии толпы?"
Как-то вечером она позвонила Лизе и сказала, что выходит замуж. "Он" был идеальной парой для Федоры - любил Шекспира, кошек и был неудачлив в любви. К тому же он был певцом - тенором и никак не мог сдать в каком-то институте философию и психологию, чем и объяснялись странные Федорины вопросы. "Представляешь, - стыдливо говорила Федора, точно сообщая какую-то очень интимную подробность, - у него тоже есть некоторые проблемы с верхними нотами". "Слушай, а его, случайно, не Федором зовут? - спросила Лиза, еле сдерживая смех. Но Федора не заметила иронии. "Нет, - отвечала она, и невыразимая нежность сквозила в ее голосе, - Он - Вася".
Через некоторое время Федора позвала всех знакомых на свадьбу. У молодых не было свадебных костюмов. Невеста была в своем новом платье-клеш, у жениха был высокий лоб, обещающий наличие большого интеллекта и грустные собачьи глаза. Росту он был среднего, и весьма строен, так, что лыжный свитерок времен пионерского детства смог налезть на него. Внизу, приплюснутые свитерком, мешковато сидели костюмные брюки со стрелочками, черные, в знак торжественности момента. Вел он себя тихо, но старался выпить побольше. К концу свадьбы, осмелев, он вытащил откуда-то большую, аккуратно сложенную вчетверо афишу с завитушечной надписью "Чудные мгновения. Вечер романса". На афише не было обозначено ни времени, ни места, зато была Васина романтическая фотография в образе поэта, непонятого толпой.
Вскоре после свадьбы Федора опять начала доставать звонками всех знакомых. "Послушай, я не разбудила тебя?" - вежливо интересовалась она, позвонив кому-нибудь в восемь часов утра в воскресенье. Получив утвердительный ответ, она извинялась и обещала перезвонить попозже. Перезванивала она примерно через пятнадцать минут, так что формально обвинить ее было не в чем. Все это явно указывало на большие проблемы в Федориной семейной жизни. Выяснилось, что Вася ужасен. Мало того, что он разбрасывал вещи, ходил в грязных носках и постоянно жаловался на жизнь. У него к тому же обнаружилась пренеприятная привычка распеваться, запершись в ванной, и не слышать стука. Если учесть, что ванная в Федориной квартире была совмещена с туалетом, это действительно, было крайне неудобно. Распевшись, он выходил, и тут Федоре приходилось еще туже потому, что он весь день, не смолкая, исполнял арии, а несчастная жена должна была слушать и анализировать каждый изданный им звук. Федора рассказала о своей беде нескольким знакомым и заметила, что они все как-то странно реагируют. Вместо того чтобы хоть изобразить сочувствие, они многозначительно переглядывались или даже откровенно смеялись. Когда засмеялась Лиза - Федора просто обиделась. "Не надо обижаться, - сказала Лиза, - это правда очень смешно. Ты сейчас страдаешь от того же самого, от чего заставляла страдать других людей сама".
Федора задумалась. Она начала вспоминать, как реагировали люди, когда она донимала их жалобами или вокальными успехами. Люди чаще всего сразу делались необыкновенно заняты. Федора огляделась вокруг: чем бы заняться. На ковре лежала раздавленная конфета и несколько непарных носков. Чуть дальше виднелась сухая куриная кость, недогрызеная Жаклин. Конечно, все это не стоило внимания - ведь гостей на сегодня не планировалось. Но Федора решительно сгребла конфету и кость в мусорное ведро, а разные носки связала по два - пусть хоть примерная пара будет. Затем она выволокла из кладовки пылесос. Вася забеспокоился. "Ты не хочешь послушать, как я сегодня беру верхнее "до"?" - почти с угрозой спросил он. "Сейчас нет"- ответила Федора и включила пылесос. Она весело разъезжала пылесосом по комнате, втягивая всякую ненужную мелочь, увлекаясь все больше и больше. Кнопки и вышедшие из употребления копейки мелодично позванивали, заглатываемые пылесосом. "Как это я раньше не догадывалась! Теперь каждый день буду убираться" - сказала она и хотела в шутку пропылесосить Васины ноги, но натолкнулась вдруг на совершенно трагическое выражение его лица. "Жить не хочется", - объявил Вася - "Надо покончить с собой". Федора заплакала. Ей стало стыдно, что она так черство поступила, променяв любимого на пылесос. Она ногою со всей силы оттолкнула пылесос и долго утешала Васю, сидя на недопылесошенном ковре. Потом пришла серая Жаклин и под ее мурчание Вася постепенно оттаял и даже предложил послушать как он поет романс.
Назавтра было то же самое. Как только Федора пыталась проигнорировать Васино пение и заняться делами - на Васю нападала черная тоска. Никакие объяснения не помогали и Федора, отчаявшись, позвонила Лизе и попросила ее вспомнить, угрожала ли ей Федора покончить с собой и что она, Лиза отвечала Федоре на это. "Ну, "угрожала" - это слишком сильно, - задумалась Лиза, - но, помнится, несколько раз намекала, что неплохо было бы удавиться". "Ну? А ты что?" - с надеждой спросила Федора. "А я что? Обещала поискать в Интернете, где продаются самые дешевые и прочные веревки". "Ты так плохо ко мне относишься?" - огорчилась Федора. "Почему же плохо? Я просто не люблю пустых разговоров. А хорошие веревки нужны в хозяйстве".
Федора задумалась. Конечно, Вася был нежен, и его душа могла не перенести такого неуважения к своим страданиям. Но суицидные разговоры стали для него уже привычкой, и Федора, как следует, начитавшись руководств по практической психологии, взялась за дело. Услышав в очередной раз Васины самоубийственные излияния, она проверила свою позу на наличие в ней зажимов, указывающих на тайное недоброжелательство, и, максимально расслабившись, произнесла: "Дорогой, давай подумаем, как именно ты это будешь делать". Реакция Васи, последующая за этой фразой не была описана ни у Юнга, ни у Карнеги. Объект взревел и занес кулак над Федорой. Федора перепугалась. Ее ни когда в жизни не били. Самое страшное, на что была способна бабушка - обидеться и примерно час не разговаривать с внучкой. Для маленькой Федоры это было равносильно краху всей жизни. Сейчас же происходило нечто более ужасное. "Ты меня не любишь!" - вопил Вася, мечась по комнате и разрывая попавшиеся под руку ноты. Внезапно Федора поняла, что ее опыт удался. Все было замечательно. Вася не собирался самоубиваться. Главный вопрос был решен. Оставалась только проблема: как успокоить разбушевавшегося Васю. Федора тихо выскользнула в кухню. Там была тишина и даже некоторая чистота (Федоре сегодня удалось-таки поубираться). На батарее нежилась Жаклин. Увидев приближающуюся хозяйку, она зажмурилась и царственно поскребла коготками. "Хватит спать, пойдем скандал улаживать", - сказала Федора, унося кошку в комнату. Там совместными мурчаниями они утихомирили Васю. Федора склеила разорванные ноты, поставила их на фортепиано и заиграла, а Вася запел. Романс назывался "О чем в тиши ночей?".
После этого случая Федора почувствовала себя строителем собственной судьбы. Она даже влезла на стремянку и приклеила висящий уже много лет, кусок обоев. Над проблемой самоубийства Васи она тоже продолжала работать. Поскольку Вася плохо поддавался обработке, временами на лице у Федоры появлялись синяки, но это ее не останавливало. Однажды, прекрасным солнечным днем, она обнаружила одновременно две неприятные вещи: отсутствие в потайном месте денег, отложенных на коммунальные платежи, и наличие большого количества пустых винных бутылок под кроватью. На кровати, завернувшись в одеяло, сидел Вася. Он гладил полосатый хвост Жаклин, мысля явно о чем-то возвышенном. На его высоком интеллектуальном, уже начавшем грозить лысиной лбу дрожал маленький солнечный зайчик. Федора вспомнила, что вот уже целую неделю Вася не помышлял свести счеты с жизнью. Федорина рука потянулась к телефону - узнать у Лизы: что делать в такой ситуации. Вдруг Федоре стало обидно. Опять советоваться с Лизой! С этой вечно насмешливой Лизой, у которой какая-то карьера, ухоженные ногти и дорогой коньяк! Всем остальным звонить хотелось еще меньше и Федора, сев на пол у телефона, задумалась. В этом положении комната виделась в новом, совсем неожиданном ракурсе. Длинный луч солнца, оказывается, залезал под кровать и играл там с зеленым стеклом крайней из бутылок. Из-под бутылки, пожелтевший и смятый, сиротливо торчал кусок афиши "Чудные мгновения", предмет Васиной гордости. Федора вдруг вспомнила, что она сама уже очень давно не пробовала взять верхние ноты. Неприятно, конечно, но у нее-то не было никакой афиши! Можно было только догадываться, какой душевный крах назрел в душе Васи.
Движимая пронзительной жалостью к талантливому Васе и немного к себе, Федора сунула ноги в башмаки и вылетела на улицу со всей силы хлопнув раздолбанной дощатой дверью, чтобы не тратить время на поиск правильного положения при закрывании. Вася приподнял одну бровь и попытался крикнуть ей вслед: "Дорочка, ты куда? Купи..." - здесь Вася замолк, потому, что просить пива было стыдно, а все остальное после вчерашнего портвейна абсолютно обесценилось.
Федора вернулась с новеньким черным дерматиновым органайзером, пахнущем школой и новыми надеждами. "Мы будем планировать здесь нашу карьеру" - сказала она удивленному Васе и недрогнувшей рукой расчертила первую страницу на две половины. На левой стороне она написала жирное "Ф", на правой - "В". "Это будет график наших репетиций, - объяснила она. - Здесь твои, а это - мои". "А как же дуэты?" - забеспокоился Вася. "Хорошо. Здесь - дуэты", - согласилась Федора, отчеркнув половину от своего репетиционного времени. Потом оглядела еще раз всю схему. Показалось криво и неэстетично. Она вырвала листок и начала чертить заново. "Ничего у нас не получится", - вдруг сказал убитым голосом Вася, наблюдая за ее стараниями и меланхолично шевеля большим пальцем ноги, вылезшим из дырявого носка, до неузнаваемости обросшего кошачьей шерстью. Федора поинтересовалась, почему не получится. "Потому, что мы - неудачники", - убежденно ответил Вася и прибавил с интонацией человека, планирующего ближайшие дела: "Что-то жить опять совсем не хочется".
Федора поняла, что в вопросах организации Вася ей не помощник, но это не слишком огорчило ее. Она еще больше почувствовала себя строителем собственной судьбы и донимала теперь всех своих знакомых, прося у них советов и телефоны концертных залов. Телефоны она записывала на клочках бумаги, которые постоянно терялись, а советы - забывала, но, несмотря на трудности, через несколько дней ей стала понятна обстановка, ожидающая их с Васей первые шаги на профессиональном поприще. Оказалось, что быть певцом очень накладно. О заработке речь не шла вообще, к тому же нужно было вкладываться в аренду зала и оплату аккомпанирующих музыкантов. Но ничто не могло огорчить Федору, поверившую в свои силы. Она объяснила самой себе и Васе, что оперное пение - аристократический вид искусства, поэтому нет ничего зазорного в том, чтобы уподобиться аристократам, организующим концерты за свой счет. Вася попытался устроить скандал, но деньги были Федорины, и он быстро сник, подсчитывая в уме количество не выпитых бутылок портвейна.
Вскоре Федора начала носиться по городу в поисках площадок, но везде что-нибудь было не хорошо. Либо запредельно дорого, либо далеко, либо рояль не настроен. Однажды она вернулась домой румяная и загадочная и рассказала о знакомстве с хорошими, а главное - нужными людьми, которые откроют им с Васей дорогу в особняк князя Голицына. Конечно, деньги нужно было вносить, куда ж без этого, зато получится настоящий концерт, с билетами и публикой. Новые Федорины друзья тоже были музыкантами и хотели поучаствовать в концерте.
Федора начала обзванивать всех своих знакомых. Голос ее переполнялся гордостью. "Я приглашаю Вас на концерт, - говорила она звонко и уверенно, как будто всю жизнь только и делала, что выступала. И добавляла, потупившись: "Самый центр города, роскошный особняк. У нас с мужем там совместный проект". Причем слово "совместный" она произносила с нежным придыханием, а "проект" - вообще шепотом, потому, что не была уверена до конца, можно ли называть этим словом единственный дуэт, который они разучили вместе с Васей. Правда, сольных произведений у каждого из них хватило бы на целый концерт, и они начали упорно готовиться. Вася даже дал Федоре несколько дельных советов по поводу верхних нот. К ним теперь ходила пианистка - немолодая носатая дама в ярко-сиреневом вязаном пончо. Она непрерывно курила и кашляла, подергивая носом. Любила красить губы темной помадой, а духи ее были такие крепкие, что у бедного Васи началась аллергия. Он чихал, но молча терпел во имя аристократического искусства.
Наконец наступил день концерта. Федора вырвала из порядком поистрепавшегося органайзера листок и тупым огрызком карандаша написала их с Васей программу. Треть концерта занимали новые Федорины друзья - баритон со своей пианисткой. Федоре вдруг захотелось сделать им приятное. "Вась, - задумчиво позвала она, - как думаешь, если уступить им половину концерта, а?" "Не надо баловать людей, - сурово отвечал Вася. - Ты и так уже им аренду оплатила". Федора грустно вздохнула. Иногда ей больше всего на свете хотелось быть щедрой, и почти всегда это не удавалось выполнить.
Федора с Васей прибыли в особняк князя Голицына. Их носатая пианистка уже была там и даже успела выяснить отношения с пианисткой баритона по поводу того, кому пробовать рояль первым. Особняк был вполне шикарен, и Федора радостно приставила к животу руки, сложенные лодочкой - намереваясь проверить голос и акустику помещения, но тут в зал ворвался Вася, яростно размахивая какой-то бумажкой. "Что они сделали! Как могли?!" - вне себя выкрикивал он. За это спиной маячили две, успевшие помириться, испуганные пианистки и весьма раздраженный баритон в темно-малиновом бархатном костюме и глазами навыкате. Федора всмотрелась в бумажку. То была программа концерта, очень красиво напечатанная. На обложке были фамилии участников. "Федора Аникеева (сопрано)" - прочла Федора и почувствовала, как сердце ее сладко замерло. Это было подтверждением того, что она настоящая певица, но Вася вырвал программку у нее из рук и ткнул в разворот, где был обозначен репертуар. Там стояли совсем другие произведения, чем, те, которые они с Васей готовили. "Ой! А мы же это не поем?" - испуганно сказала Федора, оглядываясь на Васю. "Именно! - вопил Вася. - Они будут петь весь концерт, а мы - только один дуэт!"
Тут подошла та, вторая пианистка, которая составила Федоре сюда протекцию и мягко и дружески положила одну руку на плечо Федоре, а другую - Васе. Она все объяснила. Директор особняка не может рисковать, дав им сразу весь концерт. Даже по рекомендации можно только один номер. Зато в следующий раз, если они понравятся - можно будет спеть больше.
В зале уже начала собираться публика. В основном это были Федорины знакомые, которых она так усердно обзванивала все последние дни. Пришла и Лиза с огромным букетом красных роз, уставшая, с какого-то заседания. Пока она шла от гардероба до зала ей несколько раз позвонили на мобильный. Она вручила Федоре розы, извинившись, что не сможет быть на концерте - ей срочно нужно было возвращаться опять на заседание. Пожелала удачи и похвалила Федору за выбор зала. "Это лучшее, наверное, место в Москве для таких мероприятий, - сказала она, оглядывая лепные потолки. Прилично и арендной платы нет". "Как нет? - ужаснулась Федора. - Я же платила". "Неделю назад не было", - уверенно сказала Лиза. - У моей младшей сестренки бойфренд учится в консерватории, они тоже здесь концерт устраивали".
Федора не помнила, как они с Васей отпели этот несчастный дуэт. Помнила только, что когда они возвращались домой в метро - был час пик, и лизины розы ужасно мешали, кололи пассажиров, а перед самым выходом одна роза все-таки сломалась.
После этого концерта Федора целую неделю ходила как потерянная и, даже не спорила с Васей, когда он говорил о смерти. Опять надела войлочную юбку времен своей Великой депрессии. Заметив это, Вася попытался утешить ее и стать хорошим, но его хватило только на поход в магазин.
Через неделю Федора случайно вспомнила героя школьной программы из романа "Как закалялась сталь" и ей стало совестно за свою нестойкость и мягкотелость. Она продолжила занятия карьерой. Они с Васей еще пару раз спели свой дуэт в концертах, причем, даже не платя денег за свое выступление, что было несомненным движением вперед.
Однажды, они с Васей шли репетировать к носатой пианистке и увидели на столбе удивительное объявление. Оно гласило: "Миланский оперный театр La Scala ищет новые имена". К тексту прилагался телефон.
Носатая пианистка напрасно ждала их в этот день. Они дозванивались. Телефонный номер был постоянно занят. Все-таки они дозвонились и были приглашены на прослушивание. Они приехали в солидный дом в центре города. В вестибюле молчаливо сидел охранник с сизым носом, далее, в коридоре нервно бродили соискатели. Многие из них были совсем юные, и пришли в сопровождении мам. Федора вдруг с ужасом почувствовала, что она уже не девочка.
Наконец их вызвали в кабинет. Там, в огромном пустом пространстве сидел итальянец, очень похожий на продавца с рынка и красивая, хорошо одетая девушка, видимо, переводчица. Она попросила спеть и Федора с Васей по очереди, волнуясь, пели свой любимый романс "О чем в тиши ночей?" Девушка, посмотрев на итальянца, сказала "Достаточно", и попросила их оставить свои координаты. Огорченные, без всякой надежды, они поплелись домой. Через два часа раздался звонок, и та самая милая девушка сказала, что они оба прошли конкурс и теперь должны готовиться к поездке в Милан.
Они упали в объятия друг друга и плакали от счастья. Через некоторое время Федора освободилась, чтобы сбегать на кухню и принести Жаклин, которая тоже должна была переживать счастье вместе с хозяевами.
На следующий день они поехали подписывать договор, и тогда выяснилось, что нужна большая сумма денег на дорогу и первое обустройство. Федора с Васей никогда раньше даже близко не видели такой суммы, но теперь отступать не собирались. Федора немедленно начала обзванивать знакомых. Люди теряли дар речи, когда слышали, что Федоре нужно несколько тысяч долларов. Еще в больший ступор они спадали, когда она обещала вернуть долг в течение двух месяцев. Такой срок она говорила не случайно. Она планировала, что месяц им придется потратить на разучивание партий, а уже со следующего должны пойти гонорары. Лиза, услышав о Федориных планах, кашлянула, помолчала, и сказала тихо, но твердо: "Делай что хочешь, Федька, но бабушкиного капитала не трогай, а то сильно пожалеешь".
Через несколько дней Федора позвонила ей радостная и сказала, что деньги есть и бабушкин капитал цел.
- Точно цел? - недоверчиво переспросила Лиза.
- Точно. Ты что же меня совсем за дуру держишь? - обиделась Федора и хотела еще что-то припомнить, но Лизе было некогда. Она пожелала Федоре удачи, попросила писать и положила трубку.
Вскоре после этого Лиза сама уехала в Европу на конференцию политологов. После возвращения ее ожидала еще одна поездка, а потом она сменила квартиру и Федора уже не могла написать ей, даже если бы захотела. Несмотря на свою крайнюю занятость, Лиза время от времени вспоминала Федору, ей как-то не хватало Федориных чудачеств и Федориной доброты и наивной веры в непреложность счастья. Кроме того, Лиза была одинока. Пожилые политики, ищущие любовниц, ее не устраивали, а для тех, кто мог бы оказаться рядом с ней по-настоящему, у нее, как всегда, не хватало времени.
Прошло уже достаточно много лет. Лиза по-прежнему была одинока, хотя выглядела на десять лет моложе себя самой и могла позволить себе любые наряды. Теперь она работала в команде перспективного депутата и совершала вместе с ним поездку по Подмосковью, в целях изучения жизни простого народа. Депутат был немолод, его толстые пальцы каждый раз похотливо шевелились, когда он смотрел на Лизину фигуру, обтянутую дорогим костюмом. Лизу трясло от него, но приходилось выдерживать дипломатию и к концу поездки она чувствовала себя совершенно вымотанной. В последнем запланированном населенном пункте - городке со странным названием "Итларь" дела закончили до обеда. Депутат затосковал по Москве, отказался от обеда, ожидавшего его в самом дорогом из местных кафе, и сославшись на дела, взял Лизу под руку и повел к машине.
- Нам ведь нужно с Вами многое обсудить по дороге, - сказал он, масленно глядя на Лизу.
Лиза представила себе поездку с ним в машине, на заднем сидение, в полумраке тонированных стекол и срочно придумала себе родственников здесь в Итлари. "Вы же понимаете, специально в эту глухомань я вряд ли приеду" - сказала она извиняющимся тоном, закрывая за депутатом черную блестящую дверцу иномарки.
Лиза, задумавшись, брела по незнакомым солнечным улочкам Итлари. Она уже отвыкла ходить, постоянно пользуясь машиной и, сейчас, как будто вспоминала утраченные ощущения. Была ранняя осень, почти лето, тополя шумели еще зелеными листьями. Над дорогой кружилась белая бабочка. Лениво подошла лохматая собака и понюхала лизину модельную туфельку. Лизе вдруг захотелось пожить немного в этой Итлари. Хотя, зимой здесь, наверное, страшная скука. Деревня деревней. Лиза свернула на узкую улочку, где начинался частный сектор. За ним торчала церквушка с пятью куполами.
Вдруг откуда-то донеслись звуки рояля. Звук летел неравномерно, и никак нельзя было понять, что играют. Лиза пошла туда. Рояль слышался из раскрытого окна деревенского домика. В палисаднике домика цвели ноготки, а на подоконнике - красные и розовые герани. Лиза узнала музыку: это был любимый Федорин романс "О чем в тиши ночей", но пел его детский неуверенный и необработанный голос. "Где же теперь Федора? - с грустью подумала Лиза, - и не связаться теперь с ней никак. Так за работой можно всю жизнь растерять".
К домику с геранями бодро топал маленький школьник с ранцем.
"Мальчик! Как зовут твою маму?" - вдруг совершенно нелепо закричала Лиза, бросаясь ребенку наперерез.
"Федора Ивановна, - строго отвечал мальчик, - а Вы сама-то, кто?"
"Позови скорее маму,- сказала она, одновременно стыдясь своей выходки и боясь заплакать, - скажи: тетя Лиза приехала".
Мальчик бросился исполнять поручение и скоро по деревянному крыльцу загрохотали шаги, и выбежала Федора, совершенно не изменившаяся, в той же самой войлочной юбке и с заплетенными в косу черными длинными волосами. Она бросилась целовать Лизу, а потом они пошли в дом, и по пути Федора объясняла, что ставит голос Машеньке (дочке). Пока непонятно, но может случиться замечательное сопрано.
"Вот, Василий Василич уже сложившийся певец", - говорила Федора, кивая на мальчика, который нетерпеливо ерзал за столом, ожидая обеда, потому, что с улицы его уже не раз звали. Лиза вспомнила про Васю. "А супруг?.." - неуверенно начала она, боясь задать неприятный вопрос. "Вася-то? - безмятежно отвечала Федора, - Да в храме. Где же ему еще быть".
Лиза узнала, что Вася помогал при постройке близлежащего храма, и теперь стал диаконом. Людям в храме очень нравится, как он поет. "Как же ты оказалась здесь, Федора?" - спросила Лиза. Федора рассказала, что сменяла свою московскую квартиру на этот домик, а разницу отдала фирме на поездку в Милан. Только потом выяснилось, что фирма липовая и когда Федора с Васей пришли разбираться по знакомому адресу - там уже находилась продажа компьютеров, и никто не слышал про итальянцев и оперные арии. "Но бабушкин капитал все-таки цел", - улыбаясь, закончила Федора.
"Ты мне звонила?" - спросила Лиза.
Федора помотала головой. "Нет. Сначала стыдно было, а потом дети пошли, не до того стало".
Пришел Вася, порядком облысевший и все, помолившись, сели за стол. Тут же откуда-то появились три серые кошки и начали тереться об ноги и мяукать. Вася и Федора расспрашивали Лизу о делах, а она чувствовала, что рассказывать ей не о чем. Вряд ли были кому-то интересны были ее депутаты, статьи, бесконечные заседания. Зато здесь, в Итлари рос храм, росли дети и постоянно случалось что-то важное. В это лето, например, на огороде уродилась тыква с приросшим к ней маленьким тыквёнком и Лизе показали эту тыкву и тыквёнка. Вечером вся семья пошла провожать гостью к электричке. Вагон, в который села Лиза, тронулся, а они все четверо смешно бежали за ним по платформе и махали вслед. Вагон был почти пустой. Лиза скинула надоевшие фирменные туфли и забралась с ногами на сиденье. Она бездумно смотрела в окно на пробегающие пейзажи и чуть слышно напевала себе под нос:
"О чем в тиши ночей таинственно мечтаю,
О чем при свете дня всечасно помышляю -
То будет тайной всем..."

"Наша улица" 97 (12) декабрь 2007