Анна Ветлугина "Кукиш и Виталик" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Анна Михайловна Ветлугина родилась 26 января 1974 года в Москве. Окончила Московскую государственную консерваторию им. П. И. Чайковского по классу композиции. Автор музыкальных сочинений: театральная месса "К нам пришел Иконописец"; музыкальный спектакль "Алиса. Шахматный этюд"; обработка стихир Иоанна Грозного; около 100 песен. Работает вместе с Петром Лелюком в ансамбле барда Евгения Бачурина. Как писатель дебютировала в "Нашей улице" в 2001 году, где опубликовала две подборки рассказов: “Сад Добрых Богов”, № 9-2001 и “Голосао”, № 10-2002.

вернуться
на главную страницу

Анна Ветлугина

КУКИШ И ВИТАЛИК

рассказ

Наконец-то оттепель пришла с солнцем - первый признак весны. Зимние оттепели всегда серые, и не текут, а сочатся, словно раны, вызревая изнутри, сами по себе, без солнечного благословения. И воробьи в зимнюю оттепель тоже, бывает, кричат, но только по делу - если хлебную корку друг у друга отбивают, а весной они кричат по-настоящему, долго и бессмысленно, наполняя звоном весь воздух, от земли до неба. И дворняги ходят степенно, и деревья, как беременные, внимательно вслушиваются в себя - не шевелятся ли почки? Даже взрослые люди, все знающие наперед и ни во что не верящие, начинают принюхиваться к ветру - не принесет ли он им чего хорошего.
В такое оттепельное утро мужичок среднего росту и среднего же возраста, Костя по кличке Кукиш, вышел на крыльцо подъезда - заценить погоду. Вид у Кукиша был весьма лохматый, торчала во все стороны борода, торчали волосы, уши, карманы у пальто, и даже шнурки кроссовок. На лице торчали толстые очки, с пострадавшим явно от бандитской пули, левым стеклом, которое прихотливо треснуло на много тонких лучиков. Через него было очень удобно щуриться на солнце. Кукиш пощурился немножко и, найдя солнце достаточно убедительным, вернулся в подъезд. Надо было рассказать Виталику про погоду и уговорить его на трамвайную прогулку.
Виталик был двенадцатилетний сын Кукиша. Он не любил гулять, поскольку был калекой и ходил на костылях. Одна нога у него была намного короче другой, а под носом был шрам от прооперированной заячьей губы. Ходить ему было трудно, да и назойливое внимание соседей не радовало. Но весной они с Кукишем совершали особые трамвайные прогулки, выбирая для этого самые длинные маршруты, какие можно найти в городе. Иногда, на какой-нибудь незнакомой улице они делали пересадку, просто так, в неизвестном направлении и с любопытством смотрели в окно, в предвкушении какого-нибудь нового красивого вида. Кукиш обожал эти прогулки, дававшие ощущение путешествия, и сейчас, представляя себе, как они поедут, буквально вбежал в квартиру.
Виталик уже встал и смотрел телевизор. Он был худенький и бледный, а глаза большие, темные и выразительные. Глядя на них, еще острее вспоминалось, что он - калека. Кукиш обратился к нему с той трепетной полувопросительной паузой, с которой он всегда начинал говорить с сыном. В ней была одновременно любовь, тревожное внимание и еще немного робость. Кукиш робел перед интеллектом сына, которому ничего не стоило прокомментировать какие-нибудь кадры политической хроники с приведением параллелей из истории, веков так на десять назад. Виталик постоянно читал и искал в Интернете исторические семинары, компенсируя этим недоступные ему другие развлечения. Кукишу это очень нравилось. Самому ему слишком умные книжки читать не удавалось из-за рассеянного внимания. Он предпочитал рыцарские романы и морские приключения. Там легко представлялись картинки. Можно было перенестись в них и жить там часами, пока Виталик укоризненно не напомнит: "Пап, ты опять задумался?" Из-за этой своей мечтательности Кукиш когда-то поступил в кораблестроительный техникум - думал, ожидают его корабельные сосны, море и тишина. На деле оказалось - получил грязную непрестижную специальность, с которой мало куда пойдешь. Так и перебивались они еще с Виталиковой мамой, и она все сердилась, и потом, уже без нее, с Виталиком, было время - бутылки собирали. Слава Богу, нашелся школьный друг, пристроил Кукиша к изготовлению бильярдных киев. К этому делу у Кукиша оказался настоящий талант, и они с Виталиком выкарабкались, наконец, из нищеты. Конечно, без Виталика бы ничего не получилось - Кукиш вечно путал заказы и сроки, забывал звонить клиентам, но Виталик завел толстую тетрадь, где скрупулезно записывал все клиентские пожелания, а также все расчеты, и бизнес начал процветать. Теперь каждое утро они садились с Виталиком над тетрадью и планировали день. В течение дня Виталик тоже все контролировал, напоминал про звонки и следил, чтобы Кукиш не задумался над кием, а это было трудно. Каждый раз, когда Кукиш касался ладонью гладкого или наоборот неотполированного, но зато пахнущего живым деревом, тонкого легкого стволика, его взор затуманивался. Он видел себя делающим мачту для какого-нибудь парусника. Правда, очень смущал размер кия - для настоящего корабля, понятное дело, мал, а для модели великоват будет. Кукишу тогда приходило на ум, что настоящие игрушечные корабли должны быть именно такого среднего размера. "Ну, смотри, - говорил он сам себе, - старик Лонгрен же не мог клеить совсем несерьезные крохотулины. Правда, их на рынок Ассоль таскала, ей же тяжести нельзя давать. Ну, хорошо, хорошо, пусть так: целая корзина крохотулин, а один - ну тот, который с алыми парусами - настоящий. Он же поплыл у нее, по-настоящему поплыл - значит массу имел".
В этот момент над ухом обычно раздавался Виталиков укоризненный голос: "Пап, но ты ведь опять задумался. Ты уж сделай им кий к сроку, а потом у тебя три дня свободных".
"Да ладно тебе, Виталька, - обыкновенно оправдывался Кукиш, - мне уже совсем чуть-чуть осталось". "Ага, - соглашался вредный Виталик, - чуть-чуть начать, да чуть-чуть закончить".
Но сейчас все срочные заказы были сделаны, и можно было отдохнуть, пользуясь погодой.
Кукиш вопросительно взглянул на Виталика.
- Солнце-то смотри, настоящее!
Виталик поежился.
- Да все равно, небось, холодно?
- Не. Весна. Настоящая. Я выходил только что. Самое время поехать покататься.
Виталик с озабоченным видом открыл свою деловую тетрадь.
- Сейчас посмотрю, нет ли чего срочного.
- Да нет, Виталька, я помню, все срочное мы сделали.
- Нет, уж, - занудливо сказал Виталик, знаю я твое "помню", надо посмотреть.
Солидно посапывая, он поводил пальцем по странице и, удовлетворенно сказав "угу", закрыл тетрадь. Теперь можно было идти. Кукиш сменил свое торчащее пальто на приличную синюю куртку и теперь занимался приведением бороды в порядок, плюя на пальцы, и пытаясь этими мокрыми пальцами сформировать у бороды мужественный силуэт. Очки с трещинками-лучиками явно мешали процессу. Виталик вздохнул.
- Пап, давай новые очки тебе купим?
- Да что ты! Мне очки покупать одно разорение. Я же всегда сажусь на новые, ты знаешь.
Это было правдой. Кукиш еще ни разу не носил вновь купленные очки больше суток, без того, чтобы нанести им какой-нибудь урон. Зато потом с ними уже ничего не случалось.
Виталик притянул к себе костыли и осторожно встал на длинную ногу. Коснулся пола, поднятой на цыпочки, короткой ногой и опять тяжело перевалился на длинную. Приладился и, довольно быстро поковылял через коридор. Кукиш закончил мучить бороду и, напевая что-то себе под нос, взял метелку из перьев. Он подошел к столику, на котором стояли вазочки, статуэтки и фотография смеющейся девушки. Она была очень красивая, но глаза смотрели неожиданно жестко. Это была мать Виталика, археолог, пропавшая без вести на каких-то далеких заграничных раскопках. Кукиш смахнул пыль с фотографии, и лицо его стало сразу таким вдохновенным, каким оно бывало, когда он рассказывал Виталику про маму. Виталик, уже успевший одеться, посмотрел на отца с сожалением. Соседки во дворе тоже рассказывали мальчику про маму. Про то, как она орала на мужа, требуя сдать урода в интернат, и поставила и условие - либо она, либо ребенок. Виталик мать не помнил никогда не говорил отцу об этом. Он терпеть не мог расстраивать Кукиша. Когда плохо было с деньгами - Кукиш с тоски напивался дешевой водкой и сидя на корточках в углу, тихо плакал. Виталика всего передергивало от стыда и гнева, он сжимал кулаки так, что потом оставались следы ногтей, и мысленно клялся кому-то отомстить.
Слава Богу, с налаживанием бизнеса Кукиш заметно повеселел и перестал пить.
Наконец вышли. Под ослепительным весенним снегом асфальт на глазах освобождался от снега. С одного из Виталиковых костылей слетела резиновая набойка и костыль постукивал по мокрому асфальту, словно каблучок модной туфельки.
Трамвай нужного маршрута подошел скоро и был двойной. Это хорошо, когда второй вагон - народу в нем мало и никто не бегает к водителю за талонами. Самые лучшие места - которые сзади - тоже были свободны. Кукиш помог сесть Виталику, плюхнулся рядом и тут же зашуршал разноцветными пакетиками, которые успел накупить на остановке.
- Смотри, какой выбор! - похвалился он Виталику. - Чипсы, драже, сухарики, даже фруктовое ассорти, которое ты любишь! Неужели не хочешь? - вдруг спросил он с такой тревогой, что Виталик тут же вытащил по щепотке из каждого пакетика.
За окном проплывали улицы и переулки. Их теневые стороны, по контрасту с ярким солнцем, выглядели почти сумрачно. Начинался центр, здания стали основательней. Проплыл сталинских времен кинотеатр, белый с колоннами.
- О! - оживился Кукиш, - это же "Слава"! Мы с твоей мамой в первое время знакомства часто сюда ходили.
Виталик поежился.
- Пап, ты, наверное, путаешь Москву с Севастополем. Ты же говорил, вы с мамой в Херсонесе познакомились.
- Конечно в Херсонесе. Но потом-то ей нужно было в Москву. Как раз очень удачно сложилось, что у меня было где жить.
- А-а-а... - скучно сказал Виталик.
Кукиш воодушевленно продолжал:
- Она же сама из Кишинева, ты помнишь. Там у них тогда очень ярко одевались. И вот, представь, здесь, Москва, а мы идем, и она в таком ярко-розовом брючном костюмчике, с цветочком серебряным на карманчике и манжетики из розового меха, на фламинго похожа, а под костюмом - настоящая тельняшка.
Виталик уже сто раз слышал эту историю, но опять не удержался:
- Тельняшка-то к такому костюму совсем не идет.
- Но ей нравилось, - с гордостью сказал Кукиш, и в который раз принялся рассказывать, как она испугалась милиционера, побежала и сломала розовую туфельку, а оказалось - железнодорожный билет дает три дня законного проживания в Москве и растроганный милиционер купил ей мороженого. Виталику в этом месте всегда хотелось спросить: где был Кукиш в момент покупания милиционером мороженого, но он боялся огорчить Кукиша. Уж лучше подумать о чем-нибудь своем. Виталик представил себе, как он в поисках материала для диссертации, ездит по хранилищам европейских монастырей. Короткая нога у него удлинена специальным протезом, о котором он читал. На нем широкие штаны, которые полностью скрывают все его проблемы и тросточка в руке на всякий случай. Вот он едет в трамвае, а за окном, допустим, Мюнхен. Трамвай останавливается и... Но тут Кукиш, беспечно рассказывающий очередную, знакомую историю, вдруг замолк. Виталик испугавшись, что обидел отца, стремительно обернулся. Кукиш, как завороженный, смотрел на бегущую к трамваю женщину. У Виталика почему-то защемило в груди, точно так же, как, когда Кукиш плакал. "Только бы не успела!" - само собой промелькнуло в его голове. Женщина не успела. Трамвай закрыл двери и поехал, когда ей оставалось еще несколько метров.
Кукиш помолчал и осторожно кашлянул:
- Слышишь, Виталька, давай выйдем на следующей? Понимаешь, мне показалось... Виталику так сдавило грудь, что трудно было говорить. Кукиш заметил, что сын очень побледнел.
-Что с тобой, Виталька?
Но Виталик улыбнулся.
- Ничего, пап. Уже прошло. Наверное, у меня аллергия на свежий воздух, больше гулять надо.
На следующей остановке они не вышли, а доехали до конца маршрута, погуляли немного на скверике внутри трамвайного круга и поехали домой.
В подъезде, на подоконнике между этажами, выше их квартиры кто-то сидел. Виталик вздрогнул, торопливо отпер дверь и проковылял в свою комнату, успев боковым зрением заметить, что этот кто-то спустился и подошел к Кукишу, который все еще не заходил в квартиру. До Виталика долетел голос Кукиша:
- Все-таки это была ты...
Виталик стал пристально оглядывать двор. Он знал этот двор до мелочей, но сейчас надо было просто отвлечься, чтобы не наделать глупостей. На подоконнике лежал теплый плед - специально, чтобы можно было сидя глядеть в окно и не простудиться. Впрочем, двор был сегодня довольно интересный. Слева к окну тянулась причудливо выгнутая ветка. По ней сосредоточенно шагала ворона. На ветке этажом ниже сидела белая кошка, которая следила за вороной, как будто была привязана к ней за середину зрачков. Из подъезда вышла вредная соседка, которая говорила про маму и насыпала крошек голубям. Тут же завязалась драка.
- Виталик! - осторожно позвал Кукиш, всовывая в комнату голову. - Пойдем чай пить. Мама приехала.
Ну что может чувствовать человек двенадцати лет, впервые встречающийся со своей матерью, но уже знающий, что когда-то она от него отказалась?
- Не пойду! - буркнул Виталик, но потом решил, что это ребячество, а он считал себя уже взрослым. Пришлось пойти.
Она была еще красивее, чем на фотографии, хотя и старше. Наверно, потому, что глаза у нее были не злые, а просто усталые. Но, несмотря на эту усталость, вид ее был ослепителен. Каждый локон в ее прическе закруглялся не случайно, а художественно осмысленно, на коже лежал мягкий и ровный загар (это в начале-то весны!), и костюмчик был похож на тот, про который рассказывал Кукиш - весь розовый и несерьезный, но все время хотелось смотреть на него. Из-под стола было видно ее ногу в странной обуви, тоже розовой: изящный ботиночек на высоком каблуке, а от него тянется и оплетает ногу шнуровка из такой же розовой кожи. Шнуровка заканчивалась выше колена кожаным ремешком. "Трудно, наверное, все это зашнуровывать, оттого и тапочки не надела", - мелькнуло в голове у Виталика. От нее пахло какой-то тонкой смесью цветочных запахов. Виталик, до сих пор знакомый лишь с одеколоном Кукиша, да с дешевой парфюмерией приходящих учительниц, остановился, как посетитель магазина "Цветы", пытаясь разложить аромат на известные составляющие. Она посмотрела на него ободряюще.
- Здравствуй, Витенька. Какой ты уже большой! Ну, иди торт есть. - И быстро сказала Кукишу: - Дикий совсем.
Виталик нерешительно тронул костылем порог кухни. Ему показалось, что он в гостях - так запросто она распоряжалась всем, что они с Кукишем любовно собрали по крупицам. Она даже как будто извинялась за скромность обстановки, которую надо было бы назвать убогой, но не позволяла деликатность. А ведь раньше их квартира казалась Виталику уютной, почти стильной. Еще бы, ведь три года назад, когда не было денег, она выглядела совсем по-другому. Ремонт начали делать с первых проданных киев - уж очень хотелось жить по-человечески. Делал Кукиш, Виталик помогал, как мог, и они были в восторге от того, как преображалась квартира. Кукиш даже стал говорить "наши хоромы".
Но сейчас, эта роскошная женщина из другой жизни, убила все очарование, оставив им только неровно побеленный потолок, линолеум, пытающийся подделаться под паркет, да дешевую плитку, с нелепо наклеенными изображениями парусников, - предмет явной гордости Кукиша.
Торт, который она принесла, тоже был не их уровня. Не было в нем ни жирной тяжести, ни той приторной сладости, которая ассоциируется со словом "торт". Виталик вдруг понял, что его пиетет перед тортом, как частью некоей "сладкой жизни", происходит именно из-за этой чрезмерной сладости дешевых тортов. Такого торта Виталик мог съесть только маленький кусочек, и, поэтому, каждый раз, медленно поедая приторное лакомство, он представлял себе, что лакомится чем-то очень изысканным, Торт же, который елся теперь, никак не удавалось распробовать - он сам собой проваливался в желудок и рука, как заведенная, безуспешно ходила с ложечкой ко рту и обратно, пока не закончились все кусочки, которые не стыдно было съесть.
(Кстати, подобные торты они с Кукишем видели в супермаркете, но им и в голову бы не пришло купить их, хотя нынешние заработки вполне позволяли это сделать.)
Занятый тортом, Виталик совершенно не слышал, что говорила Она (матерью назвать ее пока не получалось). Вдруг на слух легло слово "Мюнхен". Виталик в последнее время как раз мечтал об этом городе. Мюнхен был центром Баварии, а Виталика очень интересовал Людвиг Баварский, сумасшедший король, вырастивший для мира Вагнера и построивший в Альпах волшебный замок. Виталик прислушался. Она рассказывала, что живет в Мюнхене - у нее там дом, машина и собака. Еще у нее много друзей, а недавно появился новый друг - дивный хирург. Дивный! (Она мечтательно повторила это слово.) Но главное то, что он берется сделать Виталику ногу. "Это, что же, наращивать будет?" - недоверчиво спросил Кукиш. Она засмеялась. "Сейчас возможно и наращивание. Но здесь, скорее всего, нужно будет выпрямить сустав и нога сама удлинится".
Виталик почувствовал, как все вокруг него, как будто замедлилось и просветлело. Мюнхен, Людвиг Баварский, широкие штаны и можно даже без тросточки! Ну, конечно, первое время, может, совсем нельзя будет ходить, но зато потом!
Тем временем мать расспрашивала о здоровье.
- Я должна быть уверена, что Витенька перенесет операцию и восстановительный период. Меня интересует состояние сердца, давление, желудок и почки.
- Да нет, у него вроде все, кроме ноги, в порядке, - сказал Кукиш. - Только ОРЗ часто болеет. Да может, я карту возьму из поликлиники?
- Нет-нет! - торопливо сказала она, - в Германии не признают нашу медицину.
- Ну, как знаешь, - отвечал Кукиш, - а так вроде ничего. Ты говоришь: сердце, желудок...
- И почки.
- Да. Ну, почки... - пожал плечами Кукиш.
- Что? - вдруг с изменившимся лицом спросила она.
- Да ничего, - протянул Кукиш. - Откуда им болеть в таком возрасте? Вот вырастет, на выпивку подсядет, не дай Бог...
Она засмеялась, пружинисто поцокала по кухне своими розовыми каблучками и, порывшись в сумке, достала темно-зеленую бутылку.
- Это Франция, десять лет выдержки.
- Папа! - укоризненно сказал Виталик, хорошо помнящий пьяного Кукиша.
Но мать совсем расхохоталась.
- Витенька, это же не водка. Такие напитки даже короли пьют.
Виталик понял, что она права, когда попробовал крохотный глоточек. Вкус был такой же тонкий и сложный, как ее духи, даже не хотелось гадать, из каких частей он состоит.
Потом Виталик пошел к себе в комнату и начал все это обдумывать. Ему было немножко неприятно, что он так легко купился на ее обещания. С другой стороны: ведь Кукиш никогда не говорил о ней ничего плохого, а эти соседки - те еще сплетницы, небось, позавидовали ее красоте. Начало смеркаться. В дверь тихо постучали. Она вошла все еще в своих непонятных сапогах.
- Витя! Я ужасно перед тобой виновата, но я не могла раньше приехать. У меня были сложности, я болела и документы нельзя было сделать... Прости меня, Витя!
Он был повернут к ней профилем, и она не видела изуродованную губу.
- Ты вроде даже симпатичный, - вдруг сказала она и быстро прибавила: - Может, не поедешь в Мюнхен?
- Ну почему? - неожиданно для себя противно заныл Виталик.
- Хорошо, - согласилась она. Помолчала немного и проговорила, как будто нехотя: - Операция-то штука небезопасная. Боишься!
- Мне уже делали одну на лице, - сказал Виталик, и вдруг уронил костыль. Его изуродованная шрамом губа некрасиво задрожала и запрыгала. Мать осторожно из-за тесной юбки присела и подняла костыль.
- Нет, все-таки тебе нужно ехать, - сказала она, не глядя на него. Потом увидела свою фотографию на тумбочке.
- Ой, я как раз эту фотографию искала! Меня собираются разместить на обложке одного женского журнала, а это мой самый удачный портрет.
- Но папа ею очень дорожит.
- Я пришлю ее обратно. А потом, у нас теперь будет много новых, совместных.
И сунула фотографию в сумочку.
Она ночевала в мастерской Кукиша, а на следующий день с утра упорхнула оформлять документы. Кукиш просто цвел от счастья. Пропажу фотографии он заметил сразу, и смотрел теперь на пустое место многозначительно, приговаривая: "Ну и правильно. Зачем портрет, если она живая есть?" У Виталика поминутно менялось настроение: то ему грезились виды Мюнхена, то пронизывал страх перед болью. Вечером она вернулась с билетами до Бреста, а там их встретит друг и перевезет через границу. Ехать нужно было завтра с утра и, поэтому, собравшись, они постарались лечь спать пораньше. Но спать Виталик не мог. Изрядно поворочавшись, он вышел в коридор. Дверь в комнату Кукиша была открыта. Она лежала на кровати Кукиша с открытым ртом, и лунный заяц ходил по ее лицу. В противоположном углу, на диване заливисто храпел Кукиш. Виталик поковылял на кухню, хотел зажечь свет, чтобы почитать, но передумал и уселся в темноте. Он сидел и прикидывал разные ситуации, побеспокоился даже, не станет ли его кусать собака матери. Тут же решил, что нужно поговорить с ней спокойным голосом, как советовал дрессировщик Дуров, и она успокоится. Вдруг раздался странный звук - будто робот тужится. Вслед за тем бодро запищал "Турецкий марш" и заткнулся на половине фразы. Что-то бормотнули и в коридоре послышались легкие шаги. Мать с мобильником сунулась было на кухню, но, видимо, ее организм потребовал другого, и, не заметив в темноте Виталика, она пошла с телефоном в туалет и закрыла дверь за собой, но у Виталика был отличный слух, да и перегородки в их доме на удивление тонкие.
- Зачем ты звонишь, - приглушая голос, сказала она, - я же тебя просила!
Последовала пауза.
- Да нет, спят, - продолжала она, - но все равно еще день впереди.
В ее голосе появилось раздражение.
- Конечно, годится. Он урод, но почки у него здоровые.
Опять пауза, потом она стала говорить быстро и бессвязно:
- Ты дурак, Мартин, не немца, он твой ребенок. Я должна его спасти! А это была моя ошибка. Я их обоих ненавижу. Ты же знаешь, что мне была нужна московская прописка.
Опять пауза. Она начала всхлипывать.
- Ты хочешь меня потопить! Все разговоры пишутся! Но ты же получишь вторую почку!
Теперь были слышны одни всхлипы. Потом она, видимо, собралась с силами и коротко отвечала.
- Да, Да. Хорошо.
И после паузы:
- Я тебя люблю.
Виталик сидел, оцепенев. Она спустила воду, тихо, видимо босиком прошла по коридору, задержалась около двери Виталиковой комнаты, и, видимо не найдя ничего подозрительного, вернулась в комнату Кукиша. Первой мыслью Виталика было разбудить отца и все рассказать, но он знал, как реагирует Кукиш на беды. Тем более, сейчас, когда Кукиш так счастлив! Он даже может не поверить Виталику. А может это вообще ошибка? С чего он взял, что речь была о его почках? Но тут же вспомнились вопросы о здоровье. Она интересовалась как раз почками, а у Виталика было смутное ощущение, взятое из книг, что при таких операциях состояние почек не главное. Виталик решил, что он прикинется больным завтра утром, причем надо болеть так, чтобы она подумала, что почки таки не в порядке. Где же эти почки? Анатомию Виталик пока не изучал, но ему казалось, что это где-то в животе. Ладно, живот так живот.
Но назавтра он проспал все на свете, его разбудили, когда уже пришла машина. Эта самая мать сказала, что завтрак она приготовила с собой, очень вкусный.
- У меня ужасно болит живот! - заверещал Виталик.
- Торта объелся, - засмеялась мать, пихая ему таблетки активированного угля, после чего они с Кукишем вместе вытащили сопротивляющегося Виталика на улицу и запихнули его вместе с костылями в такси. Она в своих немыслимых сапожках, плюхнулась на переднее сиденье, машина тут же взяла с места, Кукиш прощально махал, успевая при этом делать Виталику многозначительные ободряющие гримасы.
На улице на машину бросился Джек, известный дворовый пес, ненавидящий машины, и потому всегда израненный. Он остервенело кидался прямо на капот и, наверное, его бы задавило, но таксист заехал в глубокую лужу, подняв фонтан брызг, и Джек, обиженный грязным душем, отстал.
Виталик мучительно думал, что делать. Выскочить из машины? Можно совсем искалечиться. Начать орать, что его хотят убить? Наверное, посадят в психушку. Правда, там не убьют, но хорошего тоже мало. Как жаль, что он не может быстро бегать! Тем временем, машина подъехала к Белорусскому вокзалу. Мать расплатилась, помогла Виталику выйти и подала ему костыли.
Нужно было поспешить. Она шла чуть впереди, цокая своими розовыми шнурованными сапогами. Может сейчас рвануть? Вон какая-то дверка. Навстречу толпа людей. Виталик не решался. Он не привык доверять своему телу и не знал: получатся ли у него все эти резкие движения. Кроме того, безумно хотелось в Германию. Он решил, что доедет с Ней до немецкой границы, а там закричит и обратится в полицию. Он знал, что в Европе у детей есть права и его выслушают.
Поезд уже стоял на платформе, которая была вровень с порогом вагона, и Виталик на удивление для самого себя ловко оказался внутри. Там было столько нового и необычного, что мрачные мысли отодвинулись на второй план. Во-первых, сам коридорчик был выстлан тоненькой, точно игрушечной ковровой дорожкой. И люди в открытых дверях купе тоже казались выставленными напоказ, как в кукольном домике. На окошках висели вполне игрушечные занавески, а не столиках - стаканчики с пластмассовыми цветами. Виталик оглянулся и увидел позади большой железный бак с краником и, снова ему стало не по себе: с окна рядом с баком внимательно смотрел на него пластмассовый медведь, зажатый между стеклом и палочкой, на которой держались занавески. Одной ноги у него не было. Виталика уже пару раз толкнули пассажиры, которым он мешал пройти, а он все стоял и смотрел на медведя, пока мать не начала звать из купе.
Там уже сидело двое мужчин. Один чернявый с бородкой и брюшком, но, несмотря на полноту, весь какой-то вертикальный и основательный, как шкаф, другой - наоборот приплюснутый, как тарелка, с напряженно застывшим взглядом. Как можно было понять из их разговора - они занимались перегоном подержанных автомобилей из Германии, для чего и ехали сейчас на Запад. Едва тронулся поезд - они достали из сумки литровую бутылку водки и тут же предложили выпить матери Виталика, а когда та отказалась - начали пить сами, закусывая ломтями дорогой ветчины без хлеба. Пить они начали, видимо, еще до поезда, поскольку разговор их был не вполне связным.
- Смотри, они сидят, значит, в лесу в Белоруссии, - говорил приплюснутый, - а у меня - спортивка, я газ в пол и под двести до самого Смоленска.
Бородач солидно возражал
- А я тебе говорю: инжектор по нашей жизни только для приличного человека, а для пролетария - так бери карбюратор, и все дела.
Виталик не слушал разговор, он думал о медведе. Этот медведь почему-то пугал его больше вероятной смертью, которая могла ждать впереди.
Шоферы достали сигареты и ушли курить. Мать расшнуровала, наконец, свои чудесные сапоги и с наслаждением сунула ноги в тапочки. В этот момент у нее зазвонил мобильный. Мать говорила по-немецки. Виталик с непривычки не успевал понимать, хотя уже два года учил немецкий язык. Разобрал только "да", "точно" и, кажется, "пока". Тут же телефон зазвонил снова, мать посмотрела на экран и бросилась в коридор. Виталик тоже осторожно выглянул, чтобы увидеть медведя, но его на окне почему-то не было. Мать вернулась очень расстроенная.
- Друг, что ли, обидел? - вырвалось у Виталика.
- Угу, - безнадежно сказала она и вдруг, схватив шоферскую бутылку, припала к горлышку. - Мне, вообще-то, нельзя пить, - сообщила она оторвавшись. - У меня, видимо, рак, - она торопилась говорить, словно боясь, что ее перебьют. - И, вообще, полностью безвыходная ситуация.
- У тебя есть еще дети? - спросил Виталик.
- Нет, - сказала она после паузы. - У друга есть сын. Очень больной и отец его не любит.
"А сама?" - подумал Виталик, но сдержался. В конце концов, у него только непроверенные предположения. Поэтому он спросил только:
- Почему ты ушла от папы?
- Понимаешь, твой папа меня очень любил, и я согласилась с ним жить, а потом полюбила другого человека.
- Я те говорю, - донесся из коридора голос приплюснутого, - только лохов ловят. А я - газ в пол и за двести.
Бородач, входя в купе, с чувством ответил:
- Из того барахла, что ты возишь и сто семьдесят не выжмешь!
Приплюснутый хотел вскипеть, но увидел водку на столе и переключился на мирное поведение. Виталику стало ужасно жаль свою мать. Он очень любил Кукиша, но понимал ее тоже. Добрый и милый Кукиш ведь мог вывести из себя даже ангела, постоянно садясь на очки, забывая причесаться, но исправно корча рожи перед зеркалом. Кроме того Кукиш весь состоял из каких-то мелких ритуалов, вводных слов и важных многозначительных жестов. А она была так проста и говорила сразу попадая в цель. Наверняка ее раздражали манеры Кукиша. Виталик вдруг заметил, как бледна ее кожа (а ведь загар еще не сошел!).
- Тебе нужно поспать, - сказал он, чувствуя себя взрослым.
Она рассеянно кивнула и влезла на верхнюю полку. Потянулась за цветным журналом и вспомнила про Виталиков живот.
- Лучше уже, - успокоил он ее и осторожно вышел в коридор.
У окна маленькая девочка играла с тем самым медведем. Все лапы у медведя были на месте. Виталик недоуменно смотрел на лапы, потом, помявшись довольно долго, все-таки спросил у малявки: не терял ли ее медведь на днях заднюю лапу? Девочка объяснила, что медведь у нее аккуратный, никогда ничего не теряет, а одна нога у него еще не проснулась после зимы, вот и приходится укладывать ее спать днем отдельно.
Виталик совсем повеселел и подумал: а может, ночной разговор ему приснился? Это было бы хорошо. Он вернулся в купе. Мать спала. Шофера достали еще одну бутылку. Стало скучно, и мальчик улегся на свою нижнюю полку. Полистал немного материн женский журнал. Ничего интересного там не было, и он задремал. Проснулся оттого, что рядом с ним положили стопку разноцветных книжек. Виталик сел и увидел на книжках маленький белый листок, на котором было написано: "Помогите глухому, купите что-нибудь". Виталик пролистал книжки. Все они ему не понравились, но хотелось помочь глухому.
- Они плохие, - сказала сверху мать, - нечего продавать такую ерунду.
Виталик подал ей листочек. Она пробежала глазами:
- Еще хуже! Мы, значит, должны покупать то, что нам не нравится, только потому, что продавцы уроды! Пусть идут в артель работать.
Виталика больно кольнуло что-то, но он упорно не желал портить себе настроение, поэтому, стараясь выглядеть как можно более благожелательным, вернул книжки продавцу, парню лет тридцати со светлым отсутствующим взглядом. Впрочем, последовавшая за этим еда полностью вытеснила из головы Виталика воспоминание о глухом. Еда была великолепна - нарезка семги, сыр с большими дырками, немножко вспотевший от собственной качественности. Хлеб тоже был в нарезке. (Кукиш никогда не покупал такой, говоря, что за эти деньги он не только нарежет сколько надо, но и станцует потом на столе. Правда, на столе он никогда не танцевал.) Еще были помидоры, конечно, тепличные и безвкусные, но, зато очень красивые. Шоферы тоже стали угощать, но их ветчина не шла ни в какое сравнение с семгой. Они вытащили даже печеную курицу. Виталик с гордостью отказался. А потом, уже совсем вечером, в Минске, мать выскочила на платформу за пирожками. Они были еще теплые, с рыбой и повидлом. Виталик уже наелся семги, поэтому взял себе с повидлом, а мать съела все рыбные и отравилась. Утром она встала смертельно бледная и убежала, держась за живот. Шоферы выглядели свежими, как младенцы и опять рассказывали про погони в белорусских лесах. Матери они посоветовали выпить водки, и вообще пить ее чаще и больше, тогда никакая болезнь не прицепится.
А Виталик вдруг осознал, что он уже находится за границей. Он прислушался к себе - стал ли его духовный мир богаче? Пока, вроде, ничего особенно не чувствовалось, но ведь это было только Белоруссия, почти, что Россия. А впереди еще Польша, а потом уже и Германия с ее замками, черепичными крышами и Людвигом Баварским. Виталик полистал материн паспорт - истрепанный, советский, выданный в Кишиневе. Нашел себя в графе "дети" и как будто сам себя успокоил: "Видишь, все хорошо, законно и правильно, нечего трусить, а то всю жизнь можно в комнате просидеть".
Мать опять убежала в туалет. Виталик пересел поближе к окну, но что-то мешало ему усесться удобно. Оказалось, он сел на материну розовую жилетку, а в кармане ее что-то неудобно топорщилось. Не помышляя ни о чем плохом, он полез в этот карман и вытащил другой паспорт, немецкий, с красивой фотографией матери, сделанной, видимо, недавно. Фамилия там у нее была другая - Шванн (по-немецки - лебедь). В обложку паспорта была заложена фотография темноволосого, красивого мальчика, лет десяти. Руки у Виталика почему-то стали слабыми. Он с трудом пролистал паспорт до искомой графы "киндер" и обнаружил запись. "Мартин Себастьян Шванн" нагло торчали латинские буквы, написанные аккуратным немецким почерком. Ее второй сын (который был для нее единственным) действительно был всего на два года младше Виталика.
- Тебе кто разрешил лазить по карманам! - послышался крик над ухом.
Виталик отшатнулся к окну, испуганно глядя на мать, потому, что в ее глазах была неприкрытая ненависть. Он мгновенно сообразил, как себя вести.
- Оно выпало само, я куртку уронил, и оно выпало. - обиженно заныл он, и спросил с большим удивлением: - А что это вообще такое?
- Там же все написано, - неожиданно с улыбкой сказала она. - Ты разве в школе не немецкий учишь?
- Английский, - ответил Виталик, и это даже не было враньем. С приходящей учительницей он действительно учил английский, а немецким занимался самостоятельно.
- Это просто немецкий паспорт, - с какой-то ласковой снисходительностью произнесла она. - Без него мы не сможем ездить по Германии, поэтому я за него так волнуюсь.
Выпив таблетку, она углубилась в свой журнал. А Виталика одолели тяжелые думы. Этот мальчик с лебединой фамилией мог бы быть его другом, а между тем Виталику предстояло, видимо, умереть за него, даже не познакомившись. Может быть, если бы они познакомились и подружились, то смогли бы вместе что-нибудь придумать. Можно было бы, заявить в полицию и злоумышленников посадят в тюрьму, но лучше просто убежать и бродить по средневековым улицам. Бродить? Но у Виталика - костыли, а Мартин смертельно болен, ему нужна эта почка. Люди живут и с одной. Может быть, если бы Виталика спросили, он бы вызвался помочь своему несчастному брату и сам бы остался жив. Но мать, ее предполагаемая болезнь? А вдруг ей тоже нужны деньги на операцию?
Виталик погрузился в отчаяние, но его мысли все время скатывались на то, что он очень красиво погибнет, спасая двух человек. Ему, конечно, было страшно, но не больше, чем в страшном кино. И тут в вагон вошла проводница - торопливая и недовольная: "Кто на Кобрин, постель сдаем!" - выпалила она.
Виталик очень удивился. Он подумал, что это такой глагол "накобрить", и теперь размышлял: кто из пассажиров купе накобрен, и что это должно значить. Никто не отреагировал, только мать вытащила из-под стола свои розовые сапоги и начала возиться с ремешками и шнурками. Виталик взял костыли и вышел в коридор к окну. Скоро Брест. Легендарный город-крепость. Виталик представил себе, как поезд въезжает в пролом крепостной стены, вагоны погружаются во мрак, и в этом мраке, на древней кирпичной кладке мелькают белые надписи времен второй мировой войны. Он почти явственно увидел буквы "Враг не пройдет!" и тут из купе вышла мать, уже обутая и одевшаяся, с мусорным пакетом в руках.
- Одевайся, подъезжаем, - сказала она.
Виталик надел куртку, а поверх нее нацепил рюкзачок, упакованный Кукишем. В нем лежали шахматы, аптечка с компасом на крышке и сто американских долларов.
Поезд остановился. Виталик с ужасом увидел, что платформа где-то далеко внизу. К счастью из вагона помогла выйти проводница, а внизу поддержала мать.
- Скорее! - сказала она. - Мы должны успеть вон на тот автобус.
Ничего похожего на крепость вокруг не было. Какой-то маленький серый городок. Виталику было тяжело идти так быстро, он смотрел под ноги, боясь оступиться, но все-таки увидел большие буквы на вокзальном здании: "Кобрин". "Как же так! - закричало что-то у него в мозгу. - Я же так хорошо учился! Я помогал отцу. Я даже не попробовал, что такое хулиганить? За что?" И он почувствовал, что вся его душа отчаянно заскулила, как пес Джек, которого ударила машина. Но мать гнала его, что есть сил, и уже почти задыхаясь с непривычки, он ввалился в этот автобус, который тут же взял с места.
Автобус был битком. Водитель почему-то гнал, как сумасшедший, и машину постоянно дергало. Какая-то старуха попыталась уступить Виталику место, но другая злобно остановила ее: "Ничего постоит, молодой еще!" Через несколько остановок много народу вышло, и стало можно смотреть в окно. Мелькали какие-то леса, деревеньки. Наконец, опять выехали к железной дороге - это была какая-то совсем маленькая станция. Мать попросила водителя остановить, и они вышли перед самой железной дорогой. Автобус укатил по кривой шоссейке в лес, позади был станционный домик, обсаженный тополями, у забора обшарпанная телефонная будка.
Мать растерянно огляделась, явно кого-то ища, неожиданно грязно выругалась и вытащила из сумки мобильник. Она нажала на кнопку, но в ответ послышался жалобный писк и экран погас. Ее лицо пошло пятнами. Она грубо дернула Виталика.
- Пошли к будке звонить, мобильник у меня сдох, а этого... друга моего нет.
Виталик вдруг ясно почувствовал, что это его шанс.
- Я не могу идти! - твердо сказал он.
- Как не можешь? - опешила она. - Только что же на автобус бежали. Не дури.
- Не могу ни шагу. Очень нога болит.
Она посмотрела ему в глаза недоверчиво-презрительно, как смотрела врачиха, хотевшая перевести с его с надомной формы обучения на обычную. Потом бросила к его ногам сумку с вещами:
- Карауль тогда. Здесь такой народ - стырят, как нечего делать.
И поковыляла на своих дурацких каблуках, через грязь к телефонной будке.
Железная дорога в этом месте немного изгибалась, поэтому с того места, где стоял Виталик, можно было обозревать ее очень далеко, не подходя близко к полотну. Виталик увидел, как на горизонте появилось зеленое пятнышко - поезд. Виталик напрягся, боясь спугнуть момент. Только бы она пробыла в будке, пока поезд не подойдет достаточно близко, а тогда как можно быстрее преодолеть эту железную дорогу, и поезд на какое-то время отрежет погоню. Что потом - Виталик не знал, только, молился о том, чтобы поезд был товарный - он длинный и идет медленнее. Она не думала выходить - лихорадочно тыкала в аппарат, потом что-то кричала в трубку. Поезд приближался. Нужно было бежать, а то с костылями можно не успеть. Виталик представил себе, что он - механизм и как мог быстро - ать-два, костыли-ноги, костыли-ноги двинулся к железнодорожному полотну. Слава Богу, там не было насыпи. Он уже был на рельсах, когда она выскочила из будки и погналась за ним.
- Вернись! - визжала она. - Вернись, урод, кому говорю!
Он не обернулся, но поднатужился и прибавил скорость. Рельсы остались позади. Вдруг что-то произошло с ней у него за спиной. Ее вопли стихли. Полный ужаса он обернулся и увидел, что ее дурацкий каблук, видимо, провалился в треснутую шпалу. Она отчаянно дергалась, пытаясь вырваться, потеряла равновесие и упала, неестественно вывернув ногу, но так и не смогла выпутаться из своих розовых ремешков, или разорвать их. Тогда лицо ее стало очень усталым, она сказала громко и с расстановкой:
- Господи! Как мне надоели уроды! Всю жизнь мне сломали! - и заплакала.
Виталик стоял, глядя на нее, как завороженный, а время - густое и тягучее медленно двигалось вокруг. Наконец, уже не стало слышно ее рыданий от шума приблизившегося поезда, а потом и ее самой не стало видно. Стремительно и весело стучали вагоны, украшенные уже знакомыми Виталику табличками: "Москва-Брест".
И в тот же миг зачарованное оцепенение кончилось. Поезд со скрежетом начал тормозить. Виталик понял, что нужно уходить отсюда, чем скорее, тем лучше. Он сошел в лес и некоторое время кружил, огибая березы и утопая костылями в размякшую от талых вод, землю. Наконец, решив, что с дороги его уже не видно, сел на пень и долго сидел неподвижно, разглядывая корявую березу напротив. Она теперь навсегда отпечатается в его памяти, эта береза, и поросший мхом черный пень, и нереально маленькая, но уже похожая на настоящую елочка, выглядывающая из-за пня. На пень прилетела синица, весело цвикнула, и, не глядя на Виталика, начала что-то искать во мху. Сверху с березы спрыгнула другая. Чувствовалось, что скоро наступит вечер. Виталик поднялся с пня и поковылял обратно к железной дороге, стараясь как можно дальше обойти ТО место. Поезд уже уехал, и вообще никого не было вокруг. Только на платформе стоял старик с сумкой на колесах и кривой суковатой палкой. Виталику не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому он определил направление по компасу на крышке аптечки. (Надо же, компас пригодился!) Однако, это экзотическое для цивилизованной местности, действие, еще позавчера приведшее бы мальчика в полный восторг, сейчас никак не потревожило его апатии. Он встал неподалеку от старика потому, что отсюда поезда уходили на Восток. Скоро стали подходить еще люди и это вселяло надежду. Потом пришла электричка, Виталику помогли влезть. Там было совсем не так, как в поезде, но сидеть было можно и не было проводников, которые требовали билеты. Виталик сел у окна, краем уха услышав разговор:
- Смотри-ка, электричка вовремя пришла, а предыдущая, говорят сильно опоздала.
- Там, вроде как, авария, расписание изменили.
- Да нет, не авария, просто человека задавило, говорят какую-то немку.
Виталик отвернулся к окну и стал сосредоточенно рассматривать пейзаж. Через некоторое время его потрясли за плечо. Над ним наклонилась толстая тетка, похожая на учительницу, с какой-то непонятной железной штукой в руке.
- Мальчик, где твой билет?
Виталик молча стал подниматься. Тетка быстро оглядела его и сказала почему-то шепотом:
- Нет, что ли, билета? Ну, сиди так, никто тебя не тронет.
Уже сгустились сумерки, когда электричка доползла, наконец, до своего конечного пункта, и это был не Минск. Виталик, с трудом разбирая белорусские надписи, выяснил, что последняя электричка на Минск только что ушла. Зато на этом вокзале был пункт обмена валют, где добрая кассирша, не обращая внимания на подозрительный возраст и отсутствие каких-либо документов, отсчитала ему кучку белорусских денег, остальное - русскими рублями. Съев в буфете доисторический засохший сэндвич с краковской колбасой, Виталик устроился на ночь в зале ожидания.
Ближе к ночи народ сильно изменился. Стали появляться пьяные и люди, похожие на ряженых - например бабка в красном сарафане с грязной болонкой, на которой болтался красный же комбинезон, какой-то мрачный дядя в треухе... Вдруг появился пацан, лет четырнадцати, без куртки в грязной рубашке с закатанными рукавами и с ходу подсел к Виталику. Вместо одной руки у него была культя.
- Ты у кого работаешь? - деловито спросил он.
- Я не работаю, я еду домой, - ответил Виталик.
Парень нахмурился.
- Ты мне (ругательство) мозги не пудри (ругательство). Те, кто (...) не работают, давно дома.
- Оставьте меня в покое, - сказал Виталик, чувствуя, что сейчас треснет обидчика костылем.
Милиционер, проходящий мимо, заинтересовался.
- Мальчик, пройдем со мной.
Виталик покорно прошел за милиционером в комнату с решетчатым окном.
- Ну, и что делаем ночью на вокзале? - спросил милиционер, садясь за стол.
Виталик ответил, что не успел на последнюю электричку в Минск.
- Ты из Минска, что ли?
Виталик подумал, что если он скажет "да", его могут спросить адрес, поэтому лучше говорить правду.
- Я из Москвы, - ответил он.
- Ладно тебе врать. Ты ее в глаза-то хоть видел, Москву?
Виталик назвал свой московский адрес, номер школы, к которой он был прикреплен, как надомник, и объяснил, что ездил на лечение к бабушке в Брест, а она неожиданно тяжело заболела, поэтому его некому сопровождать.
- Заболела? - недоверчиво переспросил милиционер. - А родители-то что не в курсе?
- У меня только отец. А он.. - Виталик закашлялся, пытаясь возвести какой-нибудь безопасный поклеп на Кукиша.
Милиционер сам пришел ему на помощь:
- Пьет, что ли?
- Угу, - сказал Виталик, незаметно постучав три раза по деревяшке стола, чтобы случайно не накаркать Кукишу такое несчастье.
- Ну что мне с тобой делать? - раздраженно сказал милиционер. - По уму надо тебя сдать в детскую комнату, пусть там разбираются.
- Послушайте, - тихо попросил Виталик, - мне дали с собой в дорогу сто долларов. Я их разменял на белорусские и российские деньги и купил только один бутерброд.
Все остальное у меня при себе. Может быть, вы оштрафуете меня на половину? Можете, конечно, и на все, но тогда мне будет совсем трудно добраться до Москвы.
Милиционер перегнулся через стол и посмотрел ему прямо в глаза.
- Слушай, пацан! Не надо думать, что в милиции одни отморозки служат. Просто есть порядок, по которому дети не должны шататься ночью по вокзалам. А иначе они начинают там работать, как этот Толик, который к тебе пристал. - Милиционер задумался: - Слышь, тебя зовут-то как?
- Виталий.
- Витька, значит. Так вот, Витька. Ложись пока у меня на диване спать, а к первой электричке я тебя разбужу. А деньги свои рассуй по разным местам, чтобы, в случае чего не все пропали.
Милиционер не обманул, и даже не только разбудил Виталика, но и сопроводил его до электрички, пожелав удачи на прощание. Удача пригодилась. Виталику сказочно повезло на границе - его просто не заметили. Дальше он ехал без приключений и следующую ночь в Смоленске, крепко проспал, свернувшись на двух сидениях в зале ожидания. В Москву он приехал еще до обеда и не сразу пошел домой, а некоторое время побродил вокруг Белорусского вокзала. Потом все-таки влез в метро.
Дома открыл дверь своим ключом. Прислушался. Кукиш в мастерской увлеченно беседовал сам с собой. Это означало, что он опять задумался. Виталик тихо отворил дверь. Посреди мастерской стояла большая, в рост Виталика, модель корабля с зелеными парусами, не вполне доделанная. Кукиш обернулся и удивленно вскрикнул:
- Виталька! Вы уже вернулись? - но, увидев лицо Виталика, осекся. - Что-то случилось? Где мама?
- Опять пропала без вести, - сказав это, Виталик понял, что все его силы закончились. Он уткнулся в Кукиша, чувствуя, что лицо стало совсем мокрым. Кукиш усадил его на диван, сел рядом и задумчиво проговорил:
- Наверно, если человек - кошка, ничто из него собаку не сделает.
Потом обнял Виталика и прошептал ему в самое ухо:
- Знаешь, когда она в первый раз пропала, я тоже плакал.
- Я уже не плачу, - сказал Виталик.
Кукиш кивнул на корабль:
- А я, видишь, пока тебя не было, как следует задумался. Три кия угробил. Но ничего, правда?
Виталик осмотрел модель.
- А зачем паруса зеленые?
- Ну, зачем мне алые? У меня же не Ассоль, а ты...

"Наша улица" №109 (12) декабрь 2008