Анна Ветлугина "Золотой замочек" повесть
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

вернуться
на главную страницу

Анна Ветлугина

ЗОЛОТОЙ ЗАМОЧЕК

повесть

Посвящается сестре Валентине Новаковской

Старая, из потемневшего замшелого кирпича церковь святой Клары стояла на холме между тремя деревнями. Холм весь зарос столетними липами так, что летом только шпиль колокольни торчал из темно-зеленой листвы. Из-за лип за церковной оградой всегда было темно, и в цветнике выживали только скромные синие цветы, носившие, впрочем, страстное, не подходившее их облику название: Разбитое Сердце.
Приход церкви святой Клары был достаточно велик – сюда ходили не только из трех близлежащих деревень, но и из городка, который находился чуть дальше. Поэтому и священников здесь служило трое: настоятель, отец Леонард, и недавно закончивший семинарию отец Александр, молодой, с румяными, как у младенца, щеками. Настоятель ходил всегда озабоченный насущными проблемами: от сбора помощи для детских приютов до добывания сена на нужды приходской козы. Последнее, кстати, было делом довольно трудным, поскольку абсолютно бесхозная трава росла только вдоль дорог, и, конечно, содержала вредные примеси, непригодные для козы. Полезная же трава с частных территорий была чревата переговорами, удачными или неудачными, но всегда утомительными. Второй после настоятеля священник, самый старший по возрасту, был отец Леонард. Поговаривали, что именно наличие отца Леонарда снискало церкви св. Клары такую популярность. Он умел замечательно исповедовать. Конечно, неправильно так говорить о священнике, ибо Таинство Исповеди, оставленное людям Сыном Божиим, не может становиться лучше или хуже от исполнения тем или другим человеком. Тем не менее, особый дар отца Леонарда признавали даже самые строгие ревнители догматов. В чем же заключался этот дар? Отец Леонард обладал незаурядной памятью, позволяющей ему помнить истории грехов и семейные обстоятельства всех прихожан, даже если они появлялись раз в год на Пасху. Каждый, кто приходил к нему – чувствовал, что пришел к хорошему знакомому, с которым связаны давние дружеские воспоминания. Если кто-то из прихожан, пропустив несколько раз исповедь, потом стеснялся придти, или, не дай Бог, имел на душе настолько тяжкий в своем понимании грех, что боялся вспоминать о нем – отец Леонард сразу вычленял из толпы такого человека и подходил к нему с каким-нибудь отвлеченным разговором. Чаще всего уже к четвертой фразе о каких-нибудь загадочных природных явлениях, или не менее загадочных выкрутасах мировой экономики, собеседник начинал вздыхать. Вздохи становились все чаще и, как правило, заканчивались в исповедальне, хотя отец Леонард не был ярым формалистом и вполне мог исповедать кого-нибудь на скамеечке в тени старых лип.
- Ужасно, отец! – вздыхала одна из деревенских кумушек, садясь на скамейку и аккуратно расправляя на коленях парадную юбку в мелкую серую клетку. – Боюсь, во мне завелась ересь. Вот уже много лет моя корова кормит меня. Я продаю молоко и делаю сыр, вы знаете, отец. Теперь она заболела, и ветеринар сказал забить ее, но я смотрю ей в глаза и чувствую в них бессмертную душу, а Церковь учит, что у животных нет души. Что мне делать, отец?
Отец Леонард в это время смотрел на воробья, прыгающего вокруг скамейки. Воробей прискакал почти к самой ноге священника и выжидающе склонил голову набок. Отец Леонард торопливо полез в карман рясы, но там было всего несколько мелких крошек. Воробей разочарованно клюнул одну из них и, чирикнув, улетел.
– Как несовершенна людская доброта! – сказал отец Леонард. – Сколько бы добрых дел мы не сделали – все равно будет недостаточно по сравнению с добротой Сына Божьего, отдавшего за нас жизнь.
– Сожалей о своей недостаточной доброте, – обратился он к кумушке, – ну, и… прочитай три раза «Верую». Только от себя, а не по бумажке.
И кумушка, поблагодарив, ушла, с какими-то новыми мыслями. В следующее воскресенье перед Мессой отец Леонард, высокий и прямой вышел к воротам Церкви.
– Как корова? – спросил он, едва завидев кумушку.
– Отец! – воскликнула та. – Не поверите, выздоровела корова. А ветеринар уперся – неизлечима! Вот какие шарлатаны бывают!
– Помолись теперь за ветеринара, – сказал ей отец Леонард, – пусть Господь укрепит его в вере.
Однажды, служа рядовую Мессу, в один из будних дней, когда в церкви бывает совсем мало людей, отец Леонард заметил на скамейке незнакомого человека с лиловым пятном на щеке. Он был непричесан, и все время ерзал, как будто его кусали блохи. Может быть, так оно и было, судя по его неопрятному костюму и рубашке с пожелтевшим воротничком. Проходя к дарохранительнице за Святым причастием, отец Леонард столкнулся глазами с этим человеком и поразился странным сочетанием загнанности и хитрого лукавства. «Этот человек болен – понял отец Леонард. – Такой не будет причащаться. Надо будет поговорить с ним после Мессы».
Отец Леонард молитвенно сложил руки, готовясь служить заключительные обряды, и краем глаза увидел человека с лиловым пятном, суетящегося в уголке храма у статуи Девы Марии. Внезапно тот быстро схватил один из цветочных горшков, принесенных благочестивыми прихожанами, и бросился наутек. «Очень интересно!» – подумал отец Леонард. У входа стоял отец Александр, который, конечно, все видел. Отец Леонард развеял в своей голове сиюминутные мысли и воздел руки к небу, провозглашая заключительный обряд. После слов «идите с миром», когда те несколько прихожан, что были на Мессе, повернулись к выходу, отец Леонард тоже ускорил шаги, вспомнив о странном человеке.
Человек с лиловым пятном понуро стоял в фойе церкви, удерживаемый за руку отцом Александром. В другой руке отец Александр держал украденный цветок в горшке. Младенчески розовое лицо молодого священника стало пунцовым от гнева.
– Вот! – еле сдерживая негодование, обратился он к отцу Леонарду. – Вы видели это безобразие?
– Вы правы, это некрасиво, – согласился отец Леонард. – Я должен поговорить с этим человеком.
– Поговорите, отче, – вздохнул молодой священник – только смотрите, как бы этот жулик не утащил еще что-нибудь.
И отец Александр, с сомнением покачав головой, отпустил руку неизвестного человека и отдал горшок с цветком отцу Леонарду.
– Понимаете, – мягко начал отец Леонард, – то, что вы сейчас сделали – дурно.
Говоря, он окинул человека быстрым взглядом. Пожалуй, то, что издали показалось ему лукавством, на самом деле было нервным тиком. Человек действительно выглядел нездорово.
«Может, хотел продать этот несчастный цветок, и купить себе еды?» – подумал отец Леонард, но вслух сказал совсем другое:
– Понимаете, храм – такое место, где нельзя вести себя суетно. Люди приходят сюда, чтобы отрешиться от суеты и поговорить с Богом. А это ведь так трудно – по-настоящему отрешиться! Мирская суета опутывает нас, как паутина. Только нам показалось, что мы немного очистились, как уже сплетены новые сети, уловляющие самое ценное, что у нас есть – наше время. Поэтому, в следующий раз, если вам уж так необходим этот цветок – ведите себя достойно храма. Не спеша, подойдите к нему, аккуратно возьмите горшок и несите его, не нарушая молитвенного созерцания других людей. А теперь идите и подумайте над моими словами, – заключил священник, вручая совершенно пораженному человеку краденый цветок и открывая перед ним тяжелую железную дверь храма.
Потом отец Леонард сидел на своей любимой скамейке позади храма и мучился вопросом: можно ли было говорить так с человеком, который, если видеть только факты, совершил тяжкий грех, нарушив заповедь? «Надо было хотя бы напомнить ему о существовании этой заповеди», – подумал отец Леонард и вдруг заметил целую стайку воробьев у своих ног.
– Ага, попались, – весело сказал он и сунул руку в карман рясы, где на этот раз приятно перекатывалась целая горсть проса. Вопрос о заповедях больше не мучил его – как будто сам Господь мгновение назад дал ему положительный ответ. За углом церкви по дорожке прошуршали гравием шаги, и отец Леонард совсем не удивился, увидев перед собой того самого неопрятного и дерганого человека, с краденым цветком, который теперь тот нес на вытянутых руках, словно намереваясь быть как можно дальше от этого сомнительного цветка.
– Простите, отец! – впервые заговорил этот человек. Голос его был очень глубокий и мог бы называться красивым, если бы какие-то болезни не испортили его, сделав глуховатым и временами срывающимся на хрип. – Ваши слова перевернули меня, – продолжал он, – всю жизнь я ненавидел храмы. Я видел в них ложный пафос и гордыню, но меня постоянно тянуло туда, и я старался в каждое свое посещение совершить какую-нибудь маленькую пакость, чтобы указать святошам на их ложь. Но Ваш храм, отец – это что-то совсем особенное! Умоляю вас, возьмите меня сторожем – я буду очень стараться.
– Это не я решаю, – улыбнулся отец Леонард, - пойдемте к настоятелю. Только сначала вернем на место цветок.
Настоятель окинул взглядом жмущегося в дверном проеме неопрятного человека и пригласил отца Леонарда побеседовать наедине.
– Сторожем, значит, – сказал настоятель, изучая пухлый зеленый гроссбух с расписанием текущих свадеб и похорон и одновременно сосредоточенно потирая потную лысину, – а не он ли нынче утром цветок в храме украл?
– Он, – пришлось признать отцу Бернарду.
– Оригинальное свойство для сторожа, – заметил настоятель, закрывая гроссбух.
– Он будет хорошо работать, – тихо сказал отец Леонард.
– Пусть соберет десять мешков травы козе, – решил настоятель, – тогда посмотрим.
Прошло несколько месяцев. Все привыкли к новому сторожу. Даже настоятель перестал подозрительно щуриться, проходя мимо колченого стула, на спинке которого теперь всегда аккуратно висел отчаянно протертый и засаленный пиджак. Козе тоже нравился сторож. Травы у нее стало больше, к тому же сторож взял обыкновение время от времени вычесывать ее специальной щеткой.
Отец Леонард продолжал вникать в грехи и беды своих прихожан, храня в себе их тайны, молясь и переживая. Как-то он заметил, что одна из его прихожанок – молодая и смешливая – перестала улыбаться. Шли месяцы, а печаль на ее лице все усиливалась. Но к Причастию она подходила, хотя отец Леонард уже давно не исповедовал ее. Само по себе это не говорило ни о чем плохом – и настоятель и отец Александр тоже иногда исповедовали, она могла специально ходить к кому-нибудь из них. Отец Леонард спросил себя: может, с ней вообще все в порядке, а ему просто обидно, что девушка, которую он помнит еще ребенком, ходит теперь исповедоваться к другому священнику? Нет, совесть его была совершенно чиста, ни капли ревности не обнаружил он в своей душе. Тогда он незаметно стал изучать лицо этой девушки, чтобы понять, какое темное чувство ее гложет. Ему удалось вычленить это чувство из череды настроений, сменяющих друг друга в мимике девушки, и он определил его, как ожесточение. Он представил себе, как подходит к ней и пытается так, ненавязчиво: «ты в последнее время очень грустна, не случилось ли у тебя чего-нибудь» ... и она замыкается еще больше. Нет, привычные, лежащие на поверхности способы не годились. Дорога к спасению, как всегда, узка. Отец Леонард, задумавшись, вздрогнул от странных звуков, доносившихся с крыши церкви. Как будто по черепице тащили что-то длинное и неудобное. Отойдя немного от крыши, отец Леонард увидел аиста, сосредоточенно монтировавшего ветки в удобное пространство за башней колокольни. Заметив священника, птица перестала работать, но не улетела, а, наклонив вбок голову, начала внимательно его разглядывать.
– Не переживай, мы подружимся, – сказал аисту отец Леонард и торопливо скрылся в церкви, осененный какой-то новой мыслью.
Войдя в церковь, он поднялся по чистым, еще пахнувшим уборкой деревянным ступенькам на хоры, где стоял орган. Здесь располагалось царство сестры Барбары – органистки и выдающейся аккуратистки. На стенах висели горшки с тенелюбивыми вьюнками – конечно, тщательно политыми, а над органом – картина, изображающая святую Цецилию, покровительницу церковных музыкантов. Самой сестры Барбары сейчас не было, но отец Леонард не к ней пришел сюда. Он подошел к полке, где лежали ноты – все ровными стопочками, тщательно рассортированные по периодам церковного календаря и пробежал глазами названия разделов. Ничего не заинтересовало его. Он решительно пригладил свои жесткие волосы, заметно поседевшие в последнее время. Это означало, что он напряженно думает. Повторив свой жест еще пару раз, он нагнулся, и на самой нижней полке обнаружил то, что искал – песенные сборники для детей, использующиеся на занятиях в воскресной школе. Внимательно пересмотрев их, он покивал самому себе головой, положил все, как было, и спустился вниз, аккуратно прикрыв за собой дверь на хоры.
В следующее воскресение сразу после Мессы он поймал ту девушку, она уже собиралась уходить. Отметил, что, увидев его, она вздрогнула, и лицо ее, ярко обрисованное густым макияжем, стало еще жестче. Он сделал искренний комплимент ее новому темно-бордовому платью. Она улыбнулась выжидающе: не ради же комплимента он бежал за ней. Энергично кивнув, будто вспомнив что-то важное, отец Леонард смущенно сказал:
– Дитя мое, мне очень нужна твоя помощь.
Она уже давно была не дитя, но они познакомились, когда ей было три года, и старый священник имел право назвать ее так. Она вопросительно посмотрела на него.
– Понимаешь, – начал отец Леонард, – мне понадобилась для одного дела та песня, про золотой замочек, которую вы, когда были маленькие, пели и танцевали. Очень нужно, чтобы ты ее вспомнила, вряд ли кто-нибудь еще мне в этом поможет.
Девушка заметно повеселела. Видно было, что она ожидала от отца Леонарда какого-то другого вопроса.
– Неужели не вспомнишь? – спросил он умоляюще.
– Она взъерошила прическу из коротких черных волос и опять стала похожа на ту девчонку, которая когда-то яростно бросалась отстаивать справедливость и на Страстную пятницу плакала над страданиями Христа.
– Почему же нет? Наверное, вспомню. Это та, где «золотой замкнет замочек мне на сердце и глазах».
– Да-да, она самая.
– Первый куплет я точно весь помню:
Добрый Бог на небесах
Мне не даст увидеть страх
Золотой замкнет замочек
Мне на сердце и глазах... А дальше там про ангела, который стережет, надо только вспомнить.
– Ох, прости! – вдруг прервал ее отец Леонард, – я совсем забыл, мне сейчас нужно к настоятелю. А ты не сможешь... Нет, мне совестно будет просить...
– Хотите, отец, я приду завтра? – сказала она, немного помедлив, – у меня сейчас как раз отпуск.
– Это было бы замечательно! – обрадовался отец Леонард, – приходи в любое время, я все равно завтра целый день здесь.
Она пришла ближе к вечеру. Теперь на ней был простой серый свитер с джинсами и почти никакого макияжа. Так она выглядела почти совсем юной, если бы не уставшая кожа вокруг глаз, а главное - сами глаза - по-прежнему внимательные, как у ребенка, но как будто, с выключенным огоньком внутри. Она села на скамейку, чинно сложив руки.
– Ну вот, отец, кажется, вспомнила:

Добрый Бог на небесах
Мне не даст увидеть страх,
Золотой замкнет замочек
Мне на сердце и глазах.

Я могу спокойно спать –
Ангел стережет кровать,
Он во тьме мне путь укажет,
Чтобы смог святым я стать.

И уже почти святой,
Светлой я пойду тропой,
Мне не страшны силы ада –
Добрый Бог идет со мной.

– Вот! – гордо сказала она. – Кажется, все вспомнила. Честно сказать, не особенно складная песенка. А в детстве мы ее так любили!
– Знаешь, – возразил задумчиво отец Леонард, – дети не всегда ошибаются. И складность – не всегда мера качества. Но, к сожалению, это не все, что мне от тебя нужно. Мне нужны еще и движения, которые вы делали под эту песенку. Я понимаю, что это, наверное, слишком большая просьба.
– Почему же, отец? – улыбнулась она. – Я покажу Вам движения, если вспомню.
– Сможешь придти завтра? – быстро спросил отец Леонард. – Но завтра я могу только вечером.
– Вечером... – задумалась девушка, – вечером у меня... (тут лицо ее вновь приняло то жесткое выражение, которое так встревожило священника)
– Ты не должна отменять из-за меня свои дела, – попросил он.
– Это совсем не дела! – вдруг решительно отрезала она. – Я приду к Вам, отец.
Вечер оказался таким же теплым и тихим, как тот, много лет назад, когда задорная темноволосая девчушка учила детей танцевать возле церкви. Это была почти шалость – устроить настоящую дискотеку на строгом церковном дворе, но в то же время они пели церковные детские песни, к которым были рекомендованы движения, правда, не такие безудержные. Дети синхронно кружились и прыгали, выбрасывая вверх руки, как будто желая взлететь, и когда казалось, что они уже взлетают, темноволосая девочка заметила отца Леонарда, уже давно наблюдающего за ними. Она испугалась, что нарушила допустимую границу и, не придумав ничего другого, запыхавшись, крикнула:
– Отец! Присоединяйтесь к нам!
– А кстати, что Вы тогда нам ответили? – спросила она, садясь на нагретую за день солнцем скамейку
– Наверное, что я слишком тяжелый! – улыбнулся отец Леонард. – Что в таких случаях говорят взрослые?
Она немного поскучнела, но, потом, оживившись, вскочила со скамейки и начала показывать движения. Когда-то маленькая девочка кружилась, раздувая колокольчиком клетчатую юбку. Сейчас незнакомые люди, обращаясь к ней, говорят «девушка», но она уже далеко не юна. Она начала кружиться и прыгать. Ее грудь прыгала вместе с ней, и джинсы обтягивали далеко не самые стройные бедра, но в какой-то момент она все-таки превратилась снова в девочку. Ее глаза зажглись и руки взлетали прямо в небо.
– Господи, помоги мне! – думал отец Леонард. – Если она не расскажет мне все прямо сейчас, то я – старый дурак, и мне нельзя быть священником.
– Спасибо тебе! – сказал он вслух, усаживая ее, запыхавшуюся на деревянную скамью. – Тебе удалось унести меня в прошлое. Я запомнил все движения, больше не смею держать тебя.
– Отец! – с отчаяньем спросила она. – Разве Вы не заметили, что я не хожу к Вам на исповедь?
Он помедлил с ответом, внимательно глядя на нее. Наконец сказал:
– Ты ходишь к Причастию, значит, на тебе нет смертного греха. Это самое главное для меня. Хотя мне грустно, что ты больше не прибегаешь к моей помощи.
– Отец (он услышал слезы в ее голосе) на мне есть смертный грех, и не один. Я огорчила родителей, разбила семью, убила своего нерожденного ребенка и сейчас... (она не знала, как сказать священнику про свою теперешнюю жизнь, истоптанную множеством чужих мужчин, отравленную пьянством, про исступленную ненависть к себе, к своим слабостям, порокам и телу, с каждым днем теряющему память о чистоте детства).
– Не понимаю тебя, – сказал священник. – Ты ходишь к Причастию, не исповедавшись?
– Я исповедуюсь у отца Александра, – и добавила с каким-то мстительным вызовом: – К вам мне страшно ходить. Вы слишком хорошего мнения о людях.
– А разве отец Александр не отпустил тебе грехи?
– Конечно, отпустил! – устало ответила она. – Но сама я не могу простить себе. Вы знаете, отец, я ведь мечтала прожить праведную жизнь. Сейчас для многих такие категории ничего не значат, но для меня это был смысл жизни.
– Дитя мое, – кротко сказал отец Леонард. – На тебе, действительно тяжкий грех, но не тот, который ты думаешь. Ты ставишь себя выше Бога.
– Вы ошибаетесь, отец! – горько возразила она. – Вы, наверное, даже не подозреваете, как я мучаюсь и ненавижу себя за грехи.
– Именно это я и имел в виду! – горячо подтвердил отец Леонард. – Бог простил тебя через таинство исповеди, но сама ты себя не прощаешь. Значит твое мнение в данном вопросе главнее, чем мнение Бога.
Она ошарашенно посмотрела на священника и прошептала:
– Господи! Почему мне самой не пришло это в голову!
– Именно по той же самой причине, по которой ты мучалась все это время, – улыбнулся отец Леонард.
Солнце коснулось земли, и его низкие лучи проникли под темные своды лип. Только в это время и можно было увидеть солнце на церковном дворе. Высокий и прямой, как палка, седой священник проводил до церковной ограды свою гостью. Она улыбалась.
– Спасибо Вам, отец!
– Это тебе спасибо, – отвечал он, – ты поддержала мою веру сегодня.
Она, помахав рукой, ступила за ограду, и уже пройдя чуть, вдруг обернулась и крикнула:
– А песенка, правда, совсем не дурацкая!

Аист уже натаскал в углубление за колокольней целую кучу веток. Гнездо обещало быть просторным и крепким. Понаблюдав немного за работой птицы, отец Леонард быстрыми шагами направился к церкви. Он всегда ходил стремительно, ему нравилось очерчивать шагами границы времени и дел, которые в этом времени можно было разместить. От этого рождалось бодрящее чувство свободы, в котором отцу Леонарду явственно виделись Образ и Подобие. Однако сегодня что-то произошло. Резкая боль пронзила поясницу отца Леонарда в тот момент, когда он поднимал ногу, чтобы опустить ее на последнюю ступеньку из розового гранита перед входом в церковь святой Клары.
Он достаточно быстро пришел в себя. Ничего не было сломано, только болела ушибленная нога и, уже несильно – поясница. В районе левого виска тоже, видимо, был ушиб. Отец Леонард подумал о том, что привычная для него легкость движений - очень ценный дар, тем более в таком немолодом возрасте. Однако беречь себя было не в правилах отца Леонарда. Помазав ногу травными мазями пару дней, он собрался с духом, и в следующее воскресенье прихожане опять наблюдали его высокую сухую фигуру, стремительно пересекающую туда-сюда церковный двор. Взгляд его, как всегда, внимательно ощупывал толпу, образовавшуюся после мессы в церковном дворе. На этот раз его внимание обратилось на семейную пару средних лет. Жена – остроносая, как спица, держала мужа под руку, крепко, но чуть отведя в сторону свою руку. Казалось, она одновременно решает две несовместимые задачи – не дает мужу убежать и в то же самое время старается сделать вид, что она якобы не с ним. Муж брел с привычной покорностью, иногда, впрочем, пиная порыжевшим от старости ботинком встречающиеся на дорожке камушки и свернувшиеся сухие листья. Его одутловатое лицо с красным носом и набрякшими подглазьями явно говорило о неумеренных возлияниях. Жена не смотрела на мужа – она все время озиралась на троих дочерей от пяти до десяти лет, которые чинно топали позади родителей. Отец Леонард вспомнил, как лет десять назад венчал эту пару. Тогда востроносость невесты выглядела по-девичьи трогательно, но держала она жениха так же крепко, как сейчас.
Увидев отца Леонарда, она остановилась (остановив при этом и мужа) и поздоровалась. Показала гордо своих девочек, которые тут же, почувствовав ослабление дисциплины, расцепили руки и начали подбирать тонкие рогатые палочки, всегда встречающиеся под липами.
– Давно вас не было видно! – сказал отец Леонард.
Женщина смутилась и начала рассказывать, как много времени отнимают дети. Священник улыбнулся.
– Да, дети требуют труда. Как, впрочем, и таланты и все другие благодати, которыми нас осыпает Господь. Но сейчас вы уже в церкви, и я думаю, вас не сильно затруднит разделить со мной чаепитие.
Они не смогли отказаться, и пошли за ним в маленькую уютную комнатку позади ризницы. Отец Леонард поставил на белоснежную скатерть резную деревянную подставку, а уже на нее - низенький пузатый чайник из темной керамики. На чайнике тут же оказался зыбкий фиолетовый отсвет от витража. Несмотря на липы, солнце все же ухитрялось дотягиваться лучом до этого окошка, на высоком подоконнике которого, скорбно сложив руки, стояла маленькая деревянная статуя Марии. Вокруг Марии, будто стадо овечек, стояли в горшках белые кудрявые фиалки с пушистыми листьями. Отец Леонард развернул салфетки и положил на блюдо клубничный пирог, принесенный доброй прихожанкой. Разрезал его на кусочки, налил чаю в темные керамические чашки. Семья сосредоточенно уселась за стол, причем жена усадила мужа, все так же держа его за локоть и не глядя на него, потом раздала дочкам пирога, что-то строго прошептав при этом. Себе же взяла самый маленький кусочек, да и тот не ела, потому что постоянно пыталась вести беседу с отцом Леонардом. Девочки тихо ели. Младшая начала болтать ногами под столом, но старшие сестры зашикали на нее, и она перестала. Муж постоянно смотрел вниз, механически жуя и так же безучастно отпивая из чашки. Отец Леонард понаблюдал семейную идиллию, а когда чаепитие закончилось и все встали - спросил у жены: не хочет ли она сказать ему пару слов наедине. Она явно обрадовалась, но подала дело так, что ей нельзя отказать священнику, а сама бы она никогда не позволила себе такой прихоти, как беседа, в то время, когда у нее трое детей. Она тщательно проинструктировала мужа, как именно он должен погулять с детьми, пока она будет беседовать, потом велела старшей дочке следить за младшими, потом, когда они уже пошли на улицу, бросилась вслед, крича мужу, чтобы не гулял с детьми на ветру.
– Не нужно так сильно беспокоиться, – сказал ей отец Леонард. – Помнишь, Господь сказал Марфе: Ты заботлива и хлопочешь о многом; а нужно одно!
– Простите, отец, – смиренно ответила женщина, – но трое детей – это очень серьезная ответственность!
На последних словах сквозь ее смирение прорвалась гордость. Она заметила это и пожаловалась:
– А мой муж, он совсем не помогает мне!
Отец Леонард подвинул ей стул и, усевшись напротив, молчал некоторое время.
– Давно твой муж пьет? – наконец спросил он.
– И ведь он совсем не пил раньше! – с нарочитой готовностью к слезам в голосе, отозвалась женщина. Она явно слышала не слова собеседника, а свои эмоции. От таких людей очень трудно получить прямой ответ на вопрос. Отец Леонард сочувственно покивал, чтобы успокоить ее, еще раз послушал о трудностях с детьми, в которых муж совсем не помогает, и задумался.
– А кто из вас больше зарабатывает? – спросил он женщину, хотя прекрасно помнил, что зарабатывает муж, который пишет великолепные рекламные тексты.
– Ну, он, конечно, побольше меня, – признала она, – но он совсем мало работает. Подойдет к компьютеру, пару клавиш ткнет и опять сидит на диване, бездельник!
«Тебе было бы понятней, если бы голова твоего мужа была прозрачной, и ты бы видела мыслительный процесс», – подумал отец Леонард, но вслух сказал совсем другое:
– А когда он последний раз покупал себе ботинки?
Вопрос был неожиданным. Женщина даже подняла голову и внимательно посмотрела на священника: не шутит ли? Потом устало пожала плечами:
– Не знаю. В конце концов, он взрослый человек.
– Ты хочешь, чтобы он перестал катиться в пропасть? – строго спросил священник. – Тогда будешь исполнять, что я скажу.
– Все что хотите, отец! – со слезами сказала она и на этот раз слезы были не нарочитые.
Отец Леонард взял свой черный кожаный портфель, с которым обычно ходил в городок, и вышел с женщиной во двор. Три девочки играли, муж меланхолично сидел на скамейке.
– Хорошего вам воскресенья! – прощаясь, пожелал отец Леонард и вдруг, вспомнив что-то, обратился к мужу: – Слушайте, я вдруг понял, что вы – тот человек, которого я ищу. Не пугайтесь! – замахал он руками, хотя никто не думал пугаться. – Речь идет о консультации в сфере рекламного бизнеса. Вы ведь не откажете мне в такой консультации?
При этих словах на худом лице отца Леонарда появилось выражение такого отчаянья, что любой нормальный человек тут же бросился бы на помощь.
– Но Вы, наверное, должны идти помогать Вашим домашним? – грустно закончил священник.
– Не знаю, – сказал мужчина, – если жена не против...
– Конечно, помоги отцу Леонарду! – торопливо пробормотала жена.
– Тогда мы вот что сделаем... – отец Леонард открыл портфель и немного в нем порылся. – Мы отпустим домой Ваше замечательное семейство, а сами зайдем в кафе «Лесной Олень». Это примерно в десяти минутах ходьбы.
– Только я угощаю Вас, – объявил священник, когда, открыв тяжелую деревянную дверь, украшенную оленьими рогами, они ступили в шумный полумрак. Мужчина запротестовал.
– Ну-ну, не мешайте мне договариваться с моей совестью, – отклонил его протесты отец Леонард. – Я же позволил себе использовать Ваше время в своих интересах. Если сейчас не угощу Вас – мне придется мучиться угрызениями.
– Хорошо, – улыбнулся мужчина, – тогда я пожертвую Вам на храм.
– На храм – дело хорошее, – подтвердил отец Леонард, одновременно жестом указывая на уютный свободный столик, покрытый зеленой скатертью, – только мне это не по адресу. Пожертвования у нас кладут в ящик, который стоит у входа. Кстати, храм не обеднеет, если я разок угощу хорошего человека кружкой пива.
– А вы, отец? Неужели тоже пьете пиво?
– Я? – задумался отец Леонард, – нет, пожалуй, не смогу вас поддержать. Мне ведь еще служить Литургию Часов сегодня вечером. Пожалуй, возьму себе кофе.
– Тогда и мне кофе, отец, – решительно сказал мужчина.
– Вам черный или со сливками? – спросил подскочивший официант в егерском костюме и кожаной шляпе с перьями.
– Да-да, черный – рассеяно отозвался мужчина.
– А вот мне со сливками. И чтобы сливки от самой доброй коровы, – с шутливой строгостью велел священник. Официант понимающе улыбнулся:
– Все будет в лучшем виде, святой отец!
– Как вы, наверное, догадываетесь, я не собираюсь открывать рекламное агентство, – начал отец Леонард, когда на столе уже появились две белоснежные чашечки и кувшинчик со сливками, – просто у меня много духовных сыновей и дочерей, которым время от времени нужен совет. Вообще, очень трудно давать советы... Сейчас речь идет об одной девушке, которая хочет заниматься тем же, чем и вы, но ее беспокоит насколько эта работа подходит для женщины?
Мужчина резко отставил чашку.
– Вообще не подходит. Совсем не женское занятие!
– Но почему? – отец Леонард выглядел удивленным, хотя, на самом деле ожидал подобного ответа.
– Понимаете, отец, эта работа связана с креативностью. У женщин ее нет. Женщина, в лучшем случае, сможет пересказать то, что она где-то слышала, если, конечно, не переврет по дороге. Новую идею женщина создать не может.
– Но как же госпожа Н (священник назвал имя женщины-креативщика, очень уважаемой в мире рекламного бизнеса).
– Какие у вас разносторонние познания о мире, святой отец! – в свою очередь удивился мужчина. – Но, ваш пример, честно говоря, не убеждает. Я знаком с этой госпожой Н. Она не вполне женщина. Про таких говорят: мужчина в юбке. Хотя, юбок она, конечно же, не носит.
– То есть, Вы считаете, что все свойства человека даны ему от рождения, и мы не вольны себя менять? – уточнил отец Леонард.
– Именно! – подтвердил мужчина, потягивая кофе. Отец Леонард окинул его взглядом. Сейчас это был уже совсем не тот, подавленный и безразличный ко всему человек, который совсем недавно плелся по церковному двору, ведомый за локоть собственной женой. В его расслабленной позе чувствовалась уверенность и даже порыжевший, готовый в любой момент развалиться, ботинок, высовывающийся из-под стола, выглядел стильно.
– Возможно, вы правы... – задумчиво сказал отец Леонард, – но как же быть со святыми? Например, с блаженным Августином? Ведь он в корне изменил свою природу, для того, чтобы стать святым!
– Не знаю, отец! Должно быть святые – не такие, как мы.
– Уверен, что абсолютно такие же! – улыбнулся отец Леонард. – Огромное вам спасибо за консультацию. Если вы не возражаете – я сошлюсь на ваш авторитет. Но с госпожой Н мне тоже придется поговорить. Я должен знать мнения разных сторон.
– Так что же вы посоветуете вашей воспитаннице, отец?
Отец Леонард вылил в чашку последние капли сливок, потом заглянул в молочник и вздохнул.
– Вкусное быстро кончается… – помедлил немного и ответил на вопрос: – Мы не вправе никому советовать. Я могу только помочь человеку собрать информацию и научиться видеть в ней более или менее целую картину.
Размахивая черным портфелем, отец Леонард поднимался на холм, где за липами виднелся шпиль колокольни. Он был немного недоволен собой. Нет, разговор прошел хорошо, но зачем было пить крепкий кофе, тем более с такими жирными сливками? В голове теперь нехорошо стучало, к тому же явственно обозначились предвестники изжоги. Хорошо, что до Литургии Часов оставалось еще время на отдых.
В следующее воскресенье жена рекламщика пришла на Мессу одна. После службы она сама нашла отца Леонарда. Глаза ее были опухшие и покрасневшие.
– Я не знаю, о чем Вы с ним говорили, отец, – всхлипнула она, едва переступив порог ризницы, – но все стало еще хуже. Он запил с понедельника, а вчера…(она опять всхлипнула) вчера он поднял на меня руку!
– Ты разговаривала с ним перед тем, как это произошло? – быстро спросил священник.
– Конечно, отец! Я постоянно разговариваю с ним, пытаясь вразумить.
– Понимаю. Но теперь это, видимо перестало работать. Наверное, ты сказала слишком много одинаковых слов.
– Но что же мне тогда делать? – с тоской спросила она.
– А дочери твои хорошо ли слушаются тебя? – вместо ответа спросил он.
Она горестно махнула рукой.
– Да тоже в последнее время от рук отбились. Все у меня рушится, отец!
– А все оттого, что как Марфа, беспокоишься о многом, – строго сказал священник. – Вот что. Заведи дома большой кувшин с чистой водой. Как только соберешься вразумлять домашних – беги к кувшину и набирай в рот воды. Держи воду, пока мысленно не прочтешь десять раз Ave Maria, три раза Отче наш и один раз Верую. После этого воду можешь проглотить. И еще: пусть весь этот месяц твой муж будет для тебя на первом месте. Сначала заботься о нем, потом – о детях.
– Как необычно… Спасибо отец! – поблагодарила женщина и, озадаченная ушла.
Вечером пошел дождь, который не прекращался несколько дней. Стало так холодно и мерзко, что на будничные Мессы никто не приходил и священники служили в пустом храме. Даже бессменная органистка сестра Барбара подхватила кашель и была отпущена на лечение, так что вместо звучания органа по храму теперь разносилось монотонное латинское бормотание, иногда заглушаемое завыванием ветра.
Между службами отец Леонард брал большой черный зонт и выходил смотреть на аиста, который к тому времени уже окончательно достроил гнездо. Аист представлял собой горестное зрелище – мокрые перья слиплись, отчего ноги казались еще более голенастыми, крылья были растопырены в безуспешной попытке защитить гнездо от сырости. Отец Леонард смотрел на эту картину, недовольно качая головой. Наконец его сердце не выдержало. После очередной безлюдной утренней Мессы, отец Александр встретил своего старшего коллегу решительно спешащего с двумя зонтиками ко входу на чердак. Никого не замечая, отец Леонард открыл дверь и начал карабкаться вверх по лестнице с ловкостью, совершенно неожиданной для своего возраста. Молодой священник помедлил, не зная, что подумать, потом осторожно полез вслед. Из чердачного окна был виден кусок черепичной крыши. По черепицам текли потоки воды – дождь еще усилился. Отца Леонарда нигде не было видно. Отец Александр поморщился, но все же вылез на крышу и чуть дальше, на неудобном скользком скате рядом с башней колокольни увидел отца Леонарда, прикручивающего проволокой свой зонтик над гнездом аиста. Сам аист – мокрый и несчастный стоял неподалеку, время от времени издавая жалобные звуки.
– Отец, что Вы делаете! Вы упадете! – в ужасе закричал молодой священник.
– Иди отсюда, быстро! – весьма нелюбезно отвечал ему отец Леонард. – Совсем птицу испугаешь!
Через полчаса совершенно мокрый отец Леонард извинялся перед коллегой за резкость.
– Там уже кладка в гнезде, – объяснил он, – если сейчас бросит гнездо – все погибнут. А так – промокнет совсем.
– Отец Леонард! – умоляюще сказал отец Александр. - Пожалуйста, переоденьтесь, вы простудитесь.
К следующему воскресенью погода наладилась. Аист гнездо не бросил, но часто выходил из него и, став чуть поодаль, внимательно осматривал черную круглую крышу зонта. Семьи рекламщика на службе не было. Отец Леонард обеспокоился по этому поводу, но воскресенье выдалось такое хлопотное, да к тому же у него после прогулки по мокрой крыше ужасно разболелась спина и нога, ушибленная раньше. Поэтому второй раз он вспомнил про эту семью только на следующий день. В понедельник в церкви всегда было тихо. Служители отдыхали после насыщенных воскресных служб. Думая о рекламщике, его жене и девочках, отец Леонард подошел к своей любимой скамейке, где ему всегда размышлялось особенно хорошо. Но сегодня его мысли были прерваны странным ритмичным стуком, доносящимся с крыши. Отец Леонард посмотрел на крышу и увидел своего подопечного аиста, остервенело крушащего зонт.
– Кажется, я испортил птице жизнь. Вечно человек вмешивается всюду, куда его не просят! – огорченно подумал отец Леонард и уже решил, превозмочь боль и полезть убрать зонт, но аист вдруг перестал стучать и резко взмыв в небо, исчез из пределов видимости.
– Неужели бросил гнездо? – испугался отец Леонард. Мысль об этом привела его в отчаянье. Однако через несколько минут аист появился снова, неся в клюве веточки. Он сел на уступ колокольни и этими веточками стал тыкать в зонт, изо всех сил стараясь прорвать ткань.
– Что же ты делаешь, глупый? – бормотал священник, наблюдая за птицей. – Ты же испортишь свою крышу!
Аист, словно услышав, бросил веточки и залез под зонт в гнездо. Теперь его стало плохо видно, но в гнезде определенно что-то происходило. Время от времени зонт основательно трясло. Отец Леонард решил подождать пару дней. Если птица так и не привыкнет к зонту – убрать его.
На следующий день ему пришлось идти в городок – причащать тяжелобольного. Вернулся он поздно совсем разбитый и сразу лег спать. Когда же наутро, отслужив будничную Мессу, он вышел проведать аиста – то не поверил своим глазам. На зонте над птичьим гнездом выросло еще одно гнездо. Голенастый хозяин стоял на этом диковинном втором этаже, как на капитанском мостике и деловито подправлял последние веточки.
– Спасибо тебе, – прошептал отец Леонард, – через тебя Господь преподал мне еще один урок...
На следующей воскресной Мессе семья рекламщика была в полном составе, но отец Леонард боялся смотреть на них. Ему вдруг стало неудобно, что он так лихо начал вмешиваться в их непростую жизнь и давать советы. Прошли еще две недели. Здоровье все больше беспокоило отца Леонарда, но он по-прежнему превозмогал свои недуги и опять ходил к тяжелобольным. На одной воскресной Мессе ему стало особенно плохо. Он еле дослужил до конца и ушел в комнатку, где окруженная стадом белых фиалок стояла статуя Девы Марии. Там он сел за стол и, подперев голову руками, некоторое время сидел, наслаждаясь неподвижностью. В дверь постучали. Отец Леонард быстро выпрямился. Ему не хотелось показывать свои немощи кому бы то ни было.
– Входите! – бодрым голосом сказал он. Дверь осторожно приоткрылась, и на пороге возникла жена рекламщика – нарядная и помолодевшая из-за новой стрижки. В руках она держала огромный бумажный сверток.
– Я не знала, что Вы любите, отец и на всякий случай испекла такой же пирог, как Вы нас угощали. Очень надеюсь, что у меня получилось не хуже!
С этими словами она опустила сверток на стол и начала разворачивать многочисленные слои бумаги, и с каждым ее движением восхитительный малиновый запах все больше наполнял комнату.
– А как твой муж? – священника очень тревожил этот вопрос. Женщина зажмурилась и вздохнула.
– Отец! Я постоянно благодарю Бога, что Он послал мне Вас! У нас все... очень хорошо, не знаю, как еще сказать. Я теперь совсем мало говорю, но меня слышат, а муж... Я просто счастлива. И я купила ему новые ботинки, и они не жмут ни в одном месте, представляете? Это очень редко бывает, чтобы новые ботинки нигде не жали. Единственное, что тревожит меня: мои дети теперь не самое главное для меня. Наверное, я не такая уж хорошая мать.
– Священное таинство брака Бог заключает между мужчиной и женщиной. Дети появляются позже – как благодать и великий дар. Иногда они не появляются, но Брак, заключенный на небесах, не перестает быть Браком. Понимаешь?
Женщина внимательно посмотрела на священника.
– Но... ведь получается, что многие так никогда и не поймут это?
Отец Леонард улыбнулся и поднял руку, благословляя женщину.
В этот вечер старому священнику особенно тяжело далась дорога до деревни, где он жил. Двадцать минут ходу, которые всегда радовали его возможностью моциона, теперь превратились в настоящее испытание. Дома он сразу лег в постель, не почитав, как обычно, на ночь и даже почти не помолившись. Старый деревянный дом, доставшийся от родителей, тихо поскрипывал, издавая непонятные, но знакомые священнику с детства, звуки. Но сегодня эти звуки не успокаивали, а наоборот вызывали тревогу, как в раннем детстве, когда родители выключали свет перед сном, а маленький Леонард еще не знал, что добрый Бог защищает детей от всего плохого. Сегодня ему впервые за много лет стало не по себе оттого, что он живет один.
С этой неприятной мыслью он заснул, а утром, когда он открыл глаза - вся комната была залита солнечным светом, что говорило о совершенно немыслимом факте: он проспал Мессу. Никогда в жизни с ним этого не случалось. Он рванулся, чтобы быстрее встать, но вдруг почувствовал, что но не чувствует своих ног. Да и общее состояние было такое разбитое, что он с огромным трудом протянул руку к телефону, чтобы позвонить настоятелю. Услышав голос на другом конце провода, отец Леонард хотел извиниться, но язык тоже не слушался его. Нечленораздельно промычав что-то, он выпустил трубку и опять провалился в забытье.
В больницу его отвезли довольно скоро. К тому моменту, когда он звонил - настоятель, встревоженный его отсутствием, уже послал к нему сестру Барбару. Больница была хорошей, огромное количество прихожан молилось за любимого священника и состояние его понемногу улучшалось. Через некоторое время речь восстановилась полностью, ушло зыбкое ощущение реальности. Только ноги никак не хотели слушаться. Врачи сказали, что ходить он не сможет. С таким заключением его выписали из больницы и привезли домой.
Теперь для отца Леонарда началось тяжелое время. Бытовых трудностей он не боялся, да их и не было. Все заботы о нем взяла на себя одинокая соседка. Время от времени навещала и сестра Барбара, но все реже, потому, что у нее было полно обязанностей в храме. На прикроватной тумбочке рядом с черным телефонным аппаратом, лекарствами и стаканом воды всегда лежали книги – те, которые он сам выбирал из своей библиотеки с помощью соседки. Некоторые их них он помнил почти наизусть, но были среди них и те, на которые раньше почему-то не хватало времени. Отец Леонард горько улыбался, думая, что, может быть, Создателю просто понадобилось, чтобы он, отец Леонард, обязательно прочел эти книги, поэтому его ноги и не хотят ходить. Книги читались плохо. Все мысли священника занимали прихожане, чьи беды и грехи хранились в его памяти. Как они там? Кроме того, до болезни он обещал одному тяжело больному мальчику навестить его. Худенькое бледное лицо мальчика порой представлялось священнику так явственно, что пару раз он пытался вскочить с кровати, забыв, что теперь не может ходить.
Прихожане тоже хотели помнить любимого священника, но память их, обремененная множеством повседневных дел, неохотно удерживала дополнительную информацию. К тому же его состояние стало стабильным, и те энтузиасты, которые навещали его в больнице и горячо молились о нем, теперь не находили повода для своих душевных порывов. Постепенно все привыкли исповедоваться у отца Александра, который стал выглядеть взрослее и очень старался быть внимательным. Он-то больше всех понимал, что не имеет дара врачевателя душ.
Отец Леонард постепенно привык к своему новому положению и даже научился благодарить за него Господа. Только теперь он понял, как мало размышлял над Словом Божиим, вечно занятый людскими проблемами. Еще он благодарил Бога за то, что руки слушались его так же хорошо, как и голова, и он мог записывать свои мысли. Однажды, когда он, в хорошем расположении духа, записывал вдруг открывшийся ему смысл особенно непонятного места из Библии, в дверь постучали. Стук был не соседкин – та всегда скреблась ногтем в замочную скважину.
– Войдите, – приветливо позвал он.
Дверь медленно растворилась и на пороге появилась девушка – высокая, худая и бледная. Одета она была очень скромно. Бледно-голубая кофточка сиротливо обтягивала ее сутулые плечи и была заправлена в длинную клетчатую юбку со складками. Такие юбки обычно носят младшие школьницы. К тому у нее была слишком короткая верхняя губа, что придавало ей сходство со зверьком. Отец Леонард стал вспоминать, кто она, но на ум ему приходили только сцены из мультфильмов, которые он смотрел еще в детстве. Хотя лицо ее все же было знакомо.
– Отец Леонард! – решительно начала она. Видно было, что она очень волнуется. – Я конечно, не должна так, но вы очень нужны в храме, все это понимают. Конечно, вас нельзя утомлять, но вас, наверное, больше уже утомило это лежание... если только я не говорю чушь...
Она выпалила это на одном дыхании, а отец Леонард вспомнил, на кого она была похожа. На бурундука, который хотел всем помочь. Только непонятно из какой сказки.
– Что вы придумали такое? – приподнимаясь на локтях, с улыбкой спросил старый священник. Вместо ответа она быстро вышла за дверь. Там послышался грохот, и через порог неуклюже перекатилась инвалидная коляска. Священник смотрел на нее, чувствуя, как радостная надежда наполняет все его тело.
– Дитя мое, и вы сможете иногда возить меня до храма и обратно? – робко спросил он, боясь спугнуть эту надежду.
– Нет, – резко возразила она, – не иногда. Я буду возить вас каждое воскресенье, а если нужно – и в другие дни.
– Я буду немножко платить вам, – (он уже предвкушал встречу с прихожанами), - к сожалению, только, много не смогу.
– Нет, я не возьму платы, – сказала девушка, – я сама очень много должна вам.
– Каким же образом? Стыдно признаться, но я не смог вспомнить вас. Наверное, память к старости ослабла.
– Нет, – возразила она, но уже не так строго и решительно, а как будто немного устало, – у вас замечательная память, это все знают. Просто я никогда не ходила к вам на исповедь. Мне жалко было тратить ваше время на мою жизнь. Поверьте, в ней никогда не было ничего интересного. Но вы между тем очень много дали мне. В своих поступках я ориентировалась на вас. Я тоже стала внимательной к людским проблемам, и моя никчемная жизнь наполнилась смыслом. Правда, мне пришлось познать одну горестную истину: те, кто много помнят о других – часто бывают забыты сами.
– Дитя мое, – смеясь, сказал священник, – но ведь мы должны чем-то платить за такую чудесную вещь, как обретение смысла? Разве не так?
И Отец Леонард снова начал служить в церкви святой Клары. Поначалу Марианна – так звали его самоотверженного шофера – довольно неуклюже обращалась с коляской, и пару раз священник едва не выпал. Но с каждым днем она возила коляску все уверенней, и отец Леонард как-то даже пошутил, что им пора на чемпионат. Марианна возразила, что для соревнований, скорее всего, используются коляски с мотором.
– Ах да, ведь они бывают и с мотором! – вспомнил отец Леонард и вдруг почувствовал, что медленно едет назад. Резко обернувшись, он увидел, что Марианна не держит коляску за ручки, потому, что закрыла лицо руками.
– Что случилось, дитя мое? – встревожился он. Марианна, отняв от покрасневших глаз руки, снова взялась за ручки коляски.
– Пожалуйста, не покупайте с мотором, – хмуро попросила она, – опасные они, эти моторы. Лучше я буду возить.
Священник хотел видно что-то сказать, но передумал и сказал совсем другое:
– Хорошо. Не буду покупать с мотором.
И снова каждое воскресенье прихожане выстраивались в очередь к исповедальне, где высоко, выше, чем обычно, из-за своего инвалидного кресла, сидел отец Леонард. Отец Александр тихо вздыхал, глядя на эту очередь, но не позволял зарождаться в себе чувствам, недостойным священника.
Так прошло еще несколько лет. Подросли дети. В двухэтажном гнезде сменилось поколение аистов. И вдруг отец Леонард почувствовал, что его феноменальная память, которой так гордились прихожане, слабеет. Сначала он спутал двух мужчин с совершенно непохожими судьбами, потом пожелал, чтобы хорошо учились дети, женщине, которая никак не могла забеременеть. После этого ужасного казуса он уже опасался говорить с людьми об их жизненных обстоятельствах и произносил только стандартные формулы, полагающиеся при исповеди. Но память слабела все больше, знакомые лица со своими, такими родными когда-то историями, словно медленно уплывали в туман. К тому же зрение тоже стало ухудшаться. Отец Леонард начал чувствовать себя мошенником, нарядившимся в рясу и притворяющимся исповедником с помощью нескольких правильно заученных фраз. Он решил поделиться своими переживаниями с настоятелем, которым теперь стал отец Александр. Прежний настоятель внезапно умер от сердечного приступа.
Марианна закатила коляску в настоятельский кабинет, и отец Леонард некоторое время собирался с мыслями, глядя на лицо нового настоятеля, который уже не выглядел таким бесконечно молодым, как раньше. Его младенческий румянец приобрел чуть багроватый оттенок, свидетельствующий о повышенном кровяном давлении, и если бы отец Леонард мог видеть так же остро, как раньше – он бы разглядел первые еще незаметные морщинки на его полноватом лице.
– С чем пожаловали, отче? – приветливо спросил новый настоятель. Отец Леонард, вздохнув, начал рассказывать о своих бедах. Говорил он, как всегда, кратко, четко формулируя свои мысли – это у него еще получалось. В конце попросил освободить его от служения, поскольку он не хочет больше обманывать прихожан.
– Обманывать? – искренне удивился отец Александр, – но ведь мы с Вами, отче, не психологи, которые распутывают семейные дрязги. Мы – служители Божьи, исполняющие Его таинства. Не так страшно, если мы забудем что-нибудь мирское, главное, чтобы мы помнили Его заповеди и были проводниками Его воли. Вы согласны со мной?
Отец Леонард молчал. Ему нечего было возразить на это утверждение. Правда, было немного неприятно, что такие элементарные вещи ему говорит человек, которого он помнил маленьким мальчиком, готовящимся к первому Причастию, или застенчивым семинаристом, приехавшим к матери на выходные. Отец Леонард отогнал от себя неподобающие мысли и, поблагодарив отца Александра за беседу, попросил его позвать Марианну, чтобы она отвезла коляску обратно в зал храма. Там он долго молился, прося Господа дать ему силы для дальнейшего служения.
Но Господу было угодно распорядиться по-своему, и буквально через неделю отец Леонард почувствовал, что ему невыносимо трудно сидеть в исповедальне. Особенно тяжело было держать голову наклоненной к решетке, за которой стоял на коленях очередной кающийся. Отец Леонард раньше и предположить не мог, что держать голову на весу – такое нелегкое занятие. И тогда он понял, что пора уходить. Он сказал об этом отцу Александру, и тому не оставалось ничего другого, как согласиться. После беседы грустная Марианна повезла старого священника домой. Она шла очень медленно, и путь, который когда-то отец Леонард проходил своим стремительным шагом за двадцать минут, теперь растянулся почти на час. Она осторожно вкатила коляску в комнату и молча стояла теперь рядом.
– Ну, вот и закончилось твое нелегкое служение! – старательно-бодрым голосом сказал ей отец Леонард. - Спасибо тебе за все.
Со своей коляски он плохо видел ее. Понял только, что она резко отвернулась к окну. Раздался странный звук, больше всего похожий на шмыганье носом, и она проговорила особенно хмуро и решительно.
– Я все равно вас в храм возить буду, мне не трудно. Что вам дома делать, сами посудите?
– Хорошо, – сказал отец Леонард, – пусть Бог благословит тебя за твою доброту.
Прошло лето и осень. Все начали готовиться к Рождеству, а потом – к Пасхе, и так повторялось согласно календарю, снова и снова. И вот наступила очередная весна – яркая и пыльная, с набухшими почками и тоненькими зелеными травинками, упорно пробивающимися сквозь сухие прошлогодние листья. Весна пришла и в церковь, которую знали все в округе из-за удивительного двухэтажного птичьего гнезда, расположившегося на ее крыше. Старые липы, из-за которых летом в церковном дворе было сумрачно, еще не распустились, и весь двор был залит солнечным светом, дрожащим от чуть заметной кружевной тени липовых веток. В этом свете в самом углу двора стояла инвалидная коляска, в которой полулежал дряхлый старик, когда-то работавший в этой церкви священником. Он уже почти ослеп, а его волосы – когда-то густые и жесткие – превратились в островки абсолютно седого пуха, сквозь которые просвечивал желтоватый череп. В нем едва теплилась жизнь, но что-то мешало ему спокойно греться под ласковым весенним солнцем. Он бормотал себе под нос, время от времени тяжело вздыхая. Он жестоко страдал от того, что его память отказывалась работать. Уже почти забыв, кто он сам – он продолжал помнить о том, что когда-то его память была выдающейся, и ощущение утраты мучило его. Самым ужасным было то, что он чувствовал приближающийся конец, и ему казалось, что необходимо успеть вспомнить нечто важное. Но чем больше он напрягался, пытаясь упорядочить остатки воспоминаний, тем больше на него надвигалась черная пугающая пустота. Ее пятна, поначалу отдельные и небольшие, постепенно сливались в одно пятно, и через это пятно уже едва пробивалось теплое весеннее солнышко. Охваченный ужасом, старик хотел позвать ту добрую девушку, которая возила его коляску, но в этот момент какой-то звук отвлек его внимание. Это аист с длинной веткой в клюве опустился на крышу церкви и теперь волочил эту ветку, шурша ею по черепице. Старик поднял голову и посмотрел на крышу. Вряд ли он смог увидеть аиста, но что-то вдруг произошло в его голове. Последние остатки воспоминаний рухнули, как подгнившая плотина и черная пустота хлынула, поглощая его. И тогда он вспомнил! То, что он вспомнил, конечно, было в Евангелии: «Марфа, заботишься ты и беспокоишься о многом, а одно только нужно» и эти слова наиболее точно выражали смысл того, что он вспомнил. Но он уже не оперировал словами и перестал знать, что такое Евангелие. Он воспринял этот смысл непосредственно своей душой и сразу все его страхи стали маленькие и несерьезные, как будто кто-то большой запер их на сияющий золотом замочек, который не могут открыть темные силы. Словно в ответ на его новые ощущения где-то неподалеку раздались звонкие детские голоса, поющие песенку:

И уже почти святой,
Светлой я пойду тропой,
Мне не страшны силы ада,
Добрый Бог идет со мной.

Весеннее солнце светило все ярче. Аист на крыше церкви дотащил, наконец, ветку до своего двухэтажного гнезда и теперь старательно прилаживал ее. Закончив работу, он отошел, придирчиво осмотрел работу и, видимо придя в полнейший восторг, расправил крылья навстречу солнцу и, хлопая ими, закричал что-то на своем языке.

“Наша улица” №122 (1) январь 2010