рассказ

- Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил... - Иван Грозный остановился и задумался.

Дьяк поднял голову от листа, робко взглянул на царя. Но тот не видел, как вздрогнуло от дыхания дьяка пламя свечи, не слышал ночных криков сторожей, бреха собак. "И нет никого... - тяжко думал царь, комкая пальцами складки одежды, - утешающих не сыскал..." Царь живо увидел лица сыновей, Ивана и младшего Федора, и худо стало на душе, потому что знал, сколько напастей стережет каждого: именитого и смерда, и как ни охраняйся, ждет всякого трилокотный гроб - и правого, и виноватого, нищего и богатого. Оградить как, защитить, когда останутся одни, а вокруг лихо и зачинщики смуты - и не дотянуться будет руками, не спасти? Иван вспомнил, как старший любил играть в детстве оружием: радостный смех, звяканье детских доспехов, блеск маленького меча в тонкой руке, - и снова помрачнел: не способны ни нож, ни пищаль отличить друга от тайного врага. Как допытаться правды, рассеять козни врагов?.. Смертью пытать тайны, спросил себя Иван Грозный, и все дознаешься, а если обманул холоп проклятый? Царь попытался увидеть лицо холопа, а видел только его бороду, глаза, мертвые, иссушенные...

Днем возвращались с Воробьевых гор, как вдруг метнулся из кустов, между конных - лохмотья одни, волосы клоками. Псарь ударил его плетью, сбил с ног, навалился телом.

Царь придержал, осаживая испуганного коня, приказал:

- Подыми...

Холопы тряхнули мужичка, с него посыпались комья грязи, поставили на ноги. Из-под спутанных волос глянули маленькие звероватые глаза.

- Пощади, батюшка-царь. - Ноги у него подогнулись, он бухнулся коленями в грязь, пополз к коню. - Защити, батюшка, никакой мочи нет, в могилу осталось лечь. Нет жизни от лихоимца: жену увел, детей малых прибил, дом пожег...

Конь всхрапнул и попятился от мужика.

- Поднять, - приказал царь. Мужика поставили на ноги. Царь сделал строгое лицо, спросил: - Кто тебя обидел?

- Головин Михаил, опричник твой, - голос мужика сник, глаза умоляюще остановились. Лицо царя закаменело. Стало тихо, только ветер прошумел в осеннем бурьяне.

- Ты посмел моего холопа клеветать! - Иван Грозный нахмурился и увидел, как задрожал мужик. - Говори правду, кто подучил?

- Смилуйся, как перед Богом, молюсь на тебя, - залепетал мужик и закричал вдруг отчаянно: - Не ведаешь, что творят именем твоим: мошну набивают, людишек твоих изводят.

- Упорствуешь! - угрожающе сказал царь и ударил кулаком по луке седла, а сам мрачно гадал: правду сказал мужик или тайные враги научили? Лицо мужика съежилось, почернело, борода топорщилась лохмотьями - и никаким взором не прожечь, не высветить, что таится в мыслях: чернота или правда. Царь вспомнил, как с месяц назад, уже под вечер, тоже по дороге в Кремль, с гиканьем из-за леса вынеслась навстречу дикая свора всадников. Охранный отряд переполошился, загремел оружием, выходя в голову царской свиты, но разглядели снаряжение опричников. Впереди несся Головин. Заметив царя, осадил ватагу, а потом мял шапку, сгибаясь в поклоне, а ноздри еще пыхали разбойным жаром, глаза воровски жмурились.

- На съезжую попадешь, - добавил царь, - все одно скажешь.

- Воля твоя, батюшка, - мужик перекрестился. - Жизнь мою возьми, правду говорю.

- Жизнь? - проговорил царь задумчиво. - Звать тебя как?

- Ефимка Грехов.

- Ну, Ефимка, торопись выдать наветчиков... или опоздаешь. Веревку, - приказал царь и указал на корявый дуб на обочине.

Мужик затравленно оглянулся на людей, что кинулись с веревкой к дереву, судорожно глотнул, побледнел и вдруг глянул царю в глаза тихо и спокойно.

- Не верил, - сказал Ефимка безнадежно, - что глаза тебе враги заговорили. На тебя одна надежда была... - Голова его поникла.

Царь махнул рукой холопам, которые ловили его взгляд. Мужика подхватили, спутали веревкой, потащили к дереву.

- Как же перед Богом?.. - задавленно прохрипел мужик, но тут же тело его повисло, забилось, раскачиваясь на веревке.

Царь хмуро смотрел, как жизнь оставила мужика, пробормотал под нос: - Правду сказал... - и сильно хлестнул плетью коня, вылетел на дорогу. За ним ударилась свита, загремели копыта, оружие...

Иван обеспокоено поднялся с постели, прошел по мягко лоснящейся медвежьей шкуре и остановился возле окошка: в темной слюде играли отсветы свечей и тонул непроглядный мрак, и не было как будто за окошком ни кремлевских хоромин, ни притихших улиц - только мрачная черная пропасть... Но тут долетел бодрый вскрик сторожа, царь облегченно вздохнул и подумал: "Может, и покривил душой. У-у, злоехидные змеи, - промычал он, - злобой налитые, и с веревкой на шее рады напакостить, очернить. Что без верных псов делал бы?.." Иван Грозный представил, как по малым и большим селениям тысячи верных опричников высматривают скрытные дела, настигают врасплох врагов заклятых. "Нет, времена самовольства не вернутся. Поплакал, помолился, слёз государевых не увидите, повластвовали над сиротой, поглумились - шеи теперь гните, не то голова покатится". Царь, воспрянув, обернулся к дьяку, глянул в его подобострастное лицо и тут же пронзили последние слова смерда: "как же перед Богом". Иван Грозный перекрестился, оглянулся на иконы.

Тепло светились лампадки, лоснились золотом оклады, темно и смиренно глядели удивленные лики, без улыбки, с укором. Заныла душа, словно старая болезнь коснулась холодными пальцами, сжала нутро. Давняя ночь не давала покоя, возвращалась с безумством и страхом. Восемь лет не отступала память.

Тогда стоял на коленях, молил защитить от заговорщиков и чувствовал, как измена таится, потихоньку выползая из углов. Плохие вести шли из Ливонии. Курбский обернулся псом смердящим, Сильвестр и Адашев предали, похитили его любовь и доверие, замыслили черные дела. А больше всего томила брань Репнина Михаила на пиру. Царь ясно видел, как топтал сапогами маску, как хрустела уродливая рожа под каблуками Репнина, и чудилось царю, что хрустят кости его, лопаются его жилы под руками недругов. - Покарай, Господи, врагов моих, что любовь мою и привязанность топчут ногами. Я ли не с открытым сердцем к нему шел, руку царскую с почестями протянул... извести меня хотят! Заступись, открой помыслы врагов моих, дай глазам видеть, ворогов от друзей отличить..." - царь всмотрелся исступленно в глаза иконы, побледнел, качнулся, словно голова раскололась от боли, и вдруг - озарение в глазах... увидел: покривился темный лик, повел изумленно и ехидно глазами. Иван отшатнулся, прикрыл лицо руками, отступил на шаг и снова долго всматривался в неподвижные лики. И уже не молился, не поднималась рука ко лбу. Тяжко думал, опустившись на скамью. Перебирал в памяти боярские злодейства, убиенных любимцев, загубленных злодеями. Потом успокоился, пробормотал: - Покараю всех... рукою своею", - ударил кулаком в серебряное било, вздрогнул от поплывшего звона.

- В съезжую за Черным пошли, бегом пусть, - приказал царь. А когда он появился, осипшим от молчания голосом медленно проговорил приказ.

Черной ушел, а царь долго, не шевелясь, ждал, настороженно вслушиваясь в тишину, оглядываясь в темные решетки окошек. И чудилось, что вот сейчас полыхнет неземное пламя, обрушатся небесные своды и проступит кровь убиенных и будет жечь... Дрожащая рука тянулась ко лбу, на полпути обрывалась, тяжелела, голова не поворачивалась в красный угол, где смиренно и неподвижно светились угольки лампад.

Тело давно занемело, грудь болела от стесненного дыхания, кружилась голова... Дверь отворилась бесшумно, словно летучая мышь крылом махнула. Скользнула сгорбленная тень и приклонилась у ног царя.

- Исполнил? - выдавил глухо царь.

- Как приказывал, - кивнула голова, - Репнина Михайлу...

- Где?

- Подле алтаря.

- И кровь?..

- Вестимо.

- Сам видел?

- Вот и полу замочил.

Царь покачнулся, коснулся пальцами. Рука царя вздрогнула. Он оглянулся на иконы: бесстрастно и безмолвно светилось золото, дробя огоньки, и тишина, вечная, глухая, давила на уши. Царь встал, выпрямился, прошел несколько шагов, сжимая пальцы и вздрагивая от всполошенных мыслей.

- Своею рукою, - пробормотал он со свистом, поднес к глазам сжатый дрожащий кулак. - Настигнет моя ненависть врагов моих и не станет пощады... Без промедления! - Царь повернулся к склоненной фигуре, впился в нее глазами. - Скоро заутреня, подстережешь князя Юрия Кашкина... там же, где Репнина... - Человек в черной одежде шевельнулся, приподнимаясь. - Стой... - Иван Грозный подошел к мрачному окошку и с яростно проговорил: - По всей Руси пущу псов верных, чтоб клыками рвали лютых злодеев, каленым железом выжгу злоумыслие. Вы, шакалы голодные, станете моими руками... Ступай...

Иван Грозный судорожно вздохнул, отдаляя давние воспоминания и муку, с которой долгие месяцы лелеял свой умысел, по шагу, исподволь готовил дикую свору лютых псов... И пошли, разлетелись на быстрых конях по дорогам во мрак России, рвали на части ненавистных бояр, выметали нечисть заговорщицкую.

"Ведаю, сколько зла натворили, - думал царь, - не отрекусь. Взял на себя смелость казнить за грехи перед царством, возьму и все остальное, лишь бы... И слышу, слышу, как плачут безвинно загубленные души... и вечно буду слышать. Держава оттягивает руки и душу тянет в глубь. Будет она брести в темном царстве, глухая, немая, и тьма таких же вокруг - ни шепота, ни роптанья. Только вскрикнет иная: как же Бог... В беспамятстве, в неведении, потому как ни меч, ни огонь, ни молитва еще не открыли слово правды. Если бы ты, смерд, знал такое слово, не качался бы на веревке. Приблизил бы тебя, одел по-царски, поклонился бы в ноги. О, тяжко! Дети мои, ужели и вам достанется нести сей гнет? - Царь закрыл глаза, чтобы пересилить боль. - Избави вас Бог от участи моей... А что ежели, - царь в изумлении застыл, - поднимите брат на брата руку? - Он увидел детские лица, искаженные злобой и ненавистью, а потом проступила на них алая липкая кровь. - Только не это", - прошептал он.

Царь закрыл глаза, повернулся к дьяку, взглянул на него и промолвил, дрожа:

- Пиши... Заповедаю вам, дети мои, да любите друг друга... - Иван Грозный замолчал, провел рукой по лицу, стирая мрачные видения и продолжил...