Александр Волобуев

ЛЮБИМОЕ ТАНГО

рассказ

Остались позади остановки "Метро Сокол", "Поселок Сокол". Трамвай 23 маршрута поднимался на мост над железной дорогой Рижского направления. Сережа Лапчиков, ученик 10 "Б" класса 212 московской средней школы, возвращавшийся со своей мамой Клавдией Никифоровной от тети, у которой были по случаю ее дня рождения, все больше приходил в возбуждение. Он то и дело припадал лбом, точнее, шапкой к оконному стеклу, предварительно продышав там дырочку, и пытался что-то разглядеть. На улице стоял сильный мороз, и хорошо продышать и рассмотреть не удавалось - стекло сразу же затягивалось инеем.

- Ничего там не увидишь, да и далеко еще, - сказала Клавдия Никифоровна.

И действительно, даже если бы стекло было совершенно прозрачным, с этого места Сережа все равно бы не увидел того, чего желал - розоватого ореола над стадионом, нимба, который появляется над катком, когда он работает и включено все освещение.

- Я думаю, что каток закрыт, - Клавдия Никифоровна сочувственно посмотрела на сына, - в такой мороз вряд ли кто пойдет кататься.

- Но ведь в школах-то не отменили занятий, - возразил Сережа.

Он снова стал дышать на стекло и попытался что-то высмотреть. Трамвай уже сделал правый поворот и шел по Новоподмосковной улице. При небольшом морозе через окна на левой стороне, у одного из которых сидели Сережа с мамой, можно увидеть не только свет над стадионом, имевшим в разные годы названия "Машиностроитель", "Зенит", "Крылья Советов", а сейчас бывший безназванным, но увидеть и уголок самого стадиона.

- По-моему, работает, - сказал Сережа неуверенно, поскольку не понял: есть нимб или нет, - стекло и само было бледно-желтым от фонарных уличных огней и внутреннего трамвайного освещения.

- Даже если и работает, я бы тебе не советовала идти, - попыталась повлиять Клавдия Никифоровна, - если и придут, то один-два таких сверхэнтузиаста, как ты.

- Но ведь сегодня суббота...

- И чего ты так рвешься на этот свой каток?

Сережа промолчал. Конечно, откуда маме знать, почему он так стремится туда? Просто покататься? Нет! Предоставь ему стадион одному, он вскоре перестанет на нем появляться. Главное - общение. Много знакомых ребят из его школы и соседней 201-ой. И еще - много девчонок, а это приятно. И еще - при мысли о ней даже екнуло сердце - в предыдущие две субботы там каталась Юля Николаева из 9-го "А".

Трамвай шел полупустым. Во втором вагоне, кроме Лапчикова и его мамы, пассажиров не было. У двери сидела, плотно прижавшись к стенке, озябшая, одетая в тулуп и валенки, перевязанная крест-накрест темно-серым шерстяным платком кондукторша. На ее боку позванивала черная сумка с деньгами, на груди висели три ролика билетов. Перед каждой остановкой и отправлением она дергала за веревочку над головой. Один раз - если имелись выходящие, два раза - если можно проехать мимо остановки. Также два раза, когда все, кому нужно, вошли или вышли, и можно продолжать движение.

Когда Сережа с Клавдией Никифоровной на своей остановке вышли из трамвая и поравнялись с просветом между ближайшим и своим домами, то ореол (с небольшим сиреневым отливом) над стадионом различили явственно. И еще, на что сразу же обратили внимание, выйдя из трамвая, - мороз, к радости Сережи, значительно ослаб.

Войдя в квартиру, Лапчиков быстро скинул и, почти не глядя, определил на вешалку бобриковое пальтишко, подбитое ватином. Снял с гвоздя висящие на связанных шнурках - свою гордость, "ножи" - беговые коньки с ботинками, купленные в прошлом году. Проведя ногтем поперек ребра лезвия и убедившись, что ноготь почти не цепляется (не срезается), Сережа побежал к соседу Толику, на коньках не катающемуся, но имеющему станок для точки, оставшийся от отца. В мороз с неточеными коньками на стадионе делать нечего - будешь как корова на льду.

Сегодня Лапчиков одевался теплее обычного: под брюки спортивного костюма поддел двое тренировочных штанов, под куртку - байковую рубашку и свитер. Прежде чем надеть вторые шерстяные носки и черные с широкими белыми полосами гетры, обернул ступни ног двумя слоями газеты - так, по словам его отца, еще в двадцатые годы, когда было плохо с обувью, утепляли ноги. Сережа уже имел возможность убедиться - газета хорошо держит тепло. Коньки с ботинками он надевал здесь же, дома, а не в раздевалке на стадионе, как делали некоторые, - благо, идти ему не так далеко.

Приятели - соседи по подъезду - к катку не пристрастились, он в одиночестве преодолевал дорогу. Там, где дворники недобросовестно выполняли свои обязанности, двигаться было легко, удавалось скользить по ледяной корочке. Когда же пешеходная дорожка повернула вправо и пошла наискосок между домами, - скользить стало невозможно, пришлось идти по краю сугроба: лед был либо сколот до асфальта, либо посыпан песком.

Каток, к Сережиному восторгу, действительно работал. Но вот беда - как пару раз с ним случалось, - торопясь, он забыл взять деньги. Кассирша продавала через окошечко билеты, при входе стояла строгая мрачная женщина - тетя Нюра - и отбирала их.

Лапчиков помялся в сторонке, стараясь не попадаться тете Нюре на глаза. Стал ждать знакомых, чтобы одолжить мелочь. Как назло, никто из своих не появлялся. Просить тетю Нюру смешно - не пустит да еще и обругает. Но трагедии в данной ситуации не было. Сережа пошел к углу высокого забора, за деревянное административное строение с залом и кабинетами, расположенное на стадионе, но на полметра выступающее за ограду. Ему уже доводилось перелезать здесь с одноклассниками, и он никогда не слышал, чтобы кого-нибудь поймали.

Обошлось и сегодня. Перелезая, Лапчиков, находясь наверху, быстро, но внимательно окинул взглядом пространство перед и за забором - ничего опасного взгляд не зафиксировал. Спрыгнув, Сережа подошел к углу строения, готовый, если понадобится, махнуть обратно, и, не выходя из его тени, оценил обстановку. Чувствовать себя нарушителем не очень-то приятно, но трусить - недопустимо. Перед взглядом была привычная диффузия движущихся людей, только один мужчина, смотрящий в его сторону, вызвал беспокойство. Но вид его был мирным, и стоило ему отвернуться, - Лапчиков смешался с катающимися.

Не так уж и холодно, а народу всего на треть, пожалуй, от обычного заполнения. Из осторожности Сережа сделал пару кругов по льду, чтобы затеряться, смешаться с присутствующими, и лишь после этого подкатил к месту своей излюбленной стоянки - слева от раздевалки, невдалеке от въезда на лед, и начал осматриваться.

Катающиеся двигались по кругу против часовой стрелки: в одиночку и парами - чаще две девчонки, реже - парень с девушкой. Взрослых мало. Всюду - школьники. Освещение включено полностью, из репродукторов льется приятная мелодичная музыка, и создается праздничное, приподнятое настроение. Лапчиков вертел головой в разные стороны, пытливо оглядывая всех.

Юли не видно. Сережа загрустил и стал бросать частые взгляды на вход и на раздевалку. К нему подъехал одноклассник Санька Сигачев:

- Привет, Лапа, Вовика не видел?

- Нет. А что - он здесь?

- Обещал прийти.

Вовик - это сосед Саньки по парте.

- А ты что, ждешь кого-нибудь? - спросил Сигачев с любопытством, заметив, что Сережа все время бросает взгляды в сторону входа на стадион.

"Нет, не жду", - хотел соврать Лапчиков, но не пришлось. - А вон и Вовик! - произнес он почти с радостью.

Втроем сделали несколько кругов. Разговаривали больше Вовик с Санькой. Лапчиков молчал и старался незаметней озираться. Нет, Юли не было.

Снова встали на привычном месте. Обсуждали школьные события и начавший позавчера демонстрироваться в клубе "Машиностроитель" новый кинофильм. Сережа, как бы ненароком, встал спиной к катку, лицом ко входу. Так не нужно вертеть головой - обзор прекрасный.

Разговор Лапчикова не интересовал, отвечал он односложно, настроение портилось. Вовик с Санькой снова поехали кататься, а Сережа сел на перекладину барьера, отделявшего поле стадиона от трех рядов скамеек. Он начал подумывать - не отправиться ли домой. Все теряло для него значение: и мелодичная музыка, и предвещающий дальнейшее уменьшение мороза, начавший падать снежок, и услышанные школьные новости. Он поднялся и направился к выходу, точнее к административному строению, чтобы перелезть обратно, - встречаться с вредной тетей Нюрой ему не хотелось.

На полпути Лапчиков остановился. Юлю, выходившую из раздевалки, он скорее угадал, чем узнал. Одета она не как прежде в голубой костюм с темно-синими юбочкой и вязаной шапкой, а была в коричневой шубке и шапке-ушанке. Рядом шла ее одноклассница Аня, тоже миловидная девчонка, со вздернутым носиком, ростом пониже подруги. Они прошли к группе девятиклассников, самой многочисленной из образовавшихся у края катка. Сережа, сразу же вернувшийся на прежнее место - шагах в десяти от них, с неудовольствием заметил, как оживился долговязый Борька Десинов из 9-го "Б". Тот сразу же начал "травить", рассказывать что-то интересное - все заулыбались.

Нечего и говорить, что подойти к Юле в такой ситуации Лапчиков не мог. Но и стоять наблюдать, когда сердце часто-часто колотится и необходимо какое-то решительное действие, он не хотел. Поехав мимо этой группки, он покосился: смотрит ли Юля на него, заметила ли, что он здесь. Понять трудно - она чему-то улыбалась и смотрела в его сторону, то ли на него, то ли мимо.

Сделав пару кругов, Сережа сильно разогнался и, подъезжая к своему месту, не снизил скорости. Казалось, он сейчас врежется в барьер, но он резко повернулся всем телом, поставив оба конька поперек движения, отчего лезвия их заскрежетали по льду, срезая верхний слой и поднимая его веером, резко отклонился, чтобы не упасть вперед по инерции, и метра через полтора - в доли секунды - встал как вкопанный. Торможение получилось эффектным. Девчонки - какая-то мелюзга,- в сторону которых он летел на полной скорости и перед которыми резко затормозил, даже взвизгнули от испуга и инстинктивно отшатнулись. Стоявшие вокруг повернули головы в его сторону. Он и раньше иногда любил так порисоваться, но сегодня это было, как он считал, просто необходимо.

Лапчиков увидел, что Борька Десинов бросил реплику, кивнув в его сторону. Но смысл сказанного им Сережу не очень-то интересовал. Она его заметила, она наверняка обратила на него внимание!

В школе Лапчиков с Юлей даже не здоровался, как впрочем со многими. Когда он увидел ее на катке впервые, никаких особых эмоций у него не возникло. Но он стал замечать, что непроизвольно то и дело ищет ее глазами, выделяет из других. Когда увидел Юлю на стадионе во второй раз, появилось большое желание подъехать: постоять, поговорить, покататься с ней. Но повода не представилось...

Девятиклассники поехали по кругу. Юля с Аней - держась за руки, Борька и еще какой-то хмырь - имени его Лапчиков не знал - около. Потом все четверо и еще двое с ними гоняли "паровозиком" - цепочкой, держась за талию предыдущего.

Сережа то ревниво смотрел, то катался с Санькой и Вовиком, то один делал круги, выхватывая куски разговоров и косясь на Юлю. Снежок продолжал идти, образуя яркие белые конусы под фонарями, покрывая лед слоем легкого пушка. Музыка в падении снежинок казалась еще более приятной, но Лапчиков не очень-то прислушивался - все его мысли были об одном: "Как подойти к Юле?"

И случай представился. У Юли, видимо, развязались или ослабли шнурки, она отступила в сторону и присела, поправляя. В это время кому-то снова пришла в голову идея прокатиться "паровозиком". Первые поехали, остальные торопливо бросились за ними, хватаясь на ходу. Поднявшись, Юля даже и не попыталась догонять.

У Сережи внутри все напряглось, он понимал, что другой такой возможности может не появиться, но сильно волновался, - от холода или от нервного напряжения даже начали постукивать друг о друга зубы. Увидев, что "паровозик" заходит в последний вираж, он решился. Подъехал к Юле и, собрав всю волю, как можно более спокойным тоном произнес:

- Поедем прокатимся?

Она внимательно посмотрела Сереже в глаза, протянула ему руку и вложила свою яркую шерстяную варежку в его кожаную перчатку.

Но это был не первый случай, когда Лапчиков держал Юлину руку в своей. Сейчас шел декабрь, а тогда приближались ноябрьские праздники...

212 школа строилась до войны. Актового зала она не имела, поэтому, когда проводились собрания и торжественные вечера, коридор первого этажа заставляли стульями и ставили стол, покрытый красной материей.   

Так сделали и на этот раз. После митинга стол и часть стульев унесли, а оставшиеся расставили вдоль внутренней стены, загородив и двери в классы. Противоположная стена с окнами осталась свободной.

Начались танцы. Школа пустела - остались только старшеклассники и несколько учителей. Из репродуктора зазвучала музыка - заработал школьный радиоузел.

Лишь в середине танца вышли на всеобщее обозрение самые смелые - две восьмиклассницы, затем две девчонки из 10-го "А". Лапчиков с ребятами стоял у окна в конце коридора. Говорили о чем-то серьезном, но то и дело бросали взгляды на танцующих, на сидящих и стоящих девчат. Первая пластинка кончилась.

- А я пошел, - Санька Сигачев театрально встал по стойке смирно, потом с усмешкой сделал вид, что перекрестился, и пошел через весь коридор наискосок. Кого он пригласил, Сережа не рассмотрел, да это его и не очень-то интересовало - танцевать он не умел.

- Во дает! - кто-то посмотрел вслед Саньке с завистью, кто-то презрительно. Происходило все в середине пятидесятых годов, шел всего второй год совместного обучения мальчиков и девочек - до этого были раздельные школы. Ребята еще не привыкли к женскому обществу, дичились. Поувереннее себя чувствовали те, у кого имелись сестры.

- А чего такого? И я пойду, - Вовик пригласил Лиду из своего класса.

До возвращения ребят все молчали, сосредоточенно разглядывали танцующих - в основном, девчонки, ребят всего четверо.

- Мужики! - воскликнул Сигачев, вернувшись. - Чего вы стоите? Не робейте, идите топайте, это же так просто!

Любимыми танцами тогда были танго, фокстрот, вальс. Иногда играли некоторые бальные - падекатр, падеспань и тому подобные.

- Давайте быстро научу. Кто хочет? Тут всего-то два-три движения. Ну?

- Давай я! - Лапчиков игриво приподнял подбородок и сделал шаг вперед.

- Ну, значит, смотри, - Санька выгнул правую руку крючком, словно обнял партнершу, левую поднял на уровень плеча и, переставляя под собственный ритм ноги, продекламировал нараспев:

Тан-цуй тан-гo,   

Не так лег-ко,

Та-та-та-та.

Понял?

Лапчиков кое-что понял, но не совсем. Нога прямо, другая приставляется поперек к пятке, затем...

- Не тушуйся, ерунда это, всего три движения. Давай начнем, сам убедишься как просто.

Сигачев взял Сережу за талию, и они начали с небольшими поворотами топтаться на месте.

- Ну вот, ты почти и освоил. Только не шагай как слон - полегче, повоздушней и, самое главное, не наступай на ноги партнерше. Ладно, у тебя все нормально получается. Кто следующий?

- Попробую я что ли? - вызвался небольшого роста парнишка Вася Мушин.

Как прошло его обучение, Лапчиков не видел, он смело пошел к однокласснице Наташке. Они жили в одном доме, вместе играли с раннего детства, с ней можно не церемониться.

Их классный руководитель, бывший фронтовик, серьезный мужчина, стоял у окна в середине коридора и улыбался. Он видел и обучение, видел и, так сказать, "премьеру". Сережа считался способным, прилежным учеником, быстро все схватывал. Танцевал он сносно, только один раз отдавил Наташке ногу, отчего она поморщилась и слегка оттолкнула его.

На следующее танго Лапчиков пригласил  другую ученицу своего класса, переступал смелее, увереннее. Собрался было пригласить кого-нибудь на зазвучавший новый танец, но что-то его остановило. Музыка показалась быстрой, и Сережа понял - это не танго. Когда вернулся Санька, Лапчиков спросил его:

- Что сейчас плясали?

- Фокстрот. Обыкновенный фокстрот.

- Научи уж и его.

- Чего учить, он почти так же танцуется, только побыстрей. Вот смотри, - и показал несколько движений. - Запомни: надо чувствовать ритм, если его чувствуешь - безо всякой теории сумеешь правильно переставлять ноги. Понял?

На первый свой фокстрот Лапчиков опять же пригласил Наташку. Обошлось, хотя и не так удачно, как танго. Наташка посмеивалась над ним, доучивала. И все же фокстрот он больше ни с кем повторить не решился. А вальс - тем более. Зато ни одного танго не пропустил, и каждый раз - с новой девчонкой из девятого или десятого класса. А сейчас и вообще с восьмиклассницей. Ее подружки стояли в самом углу и пока Сережа отвел ее туда и сказал "спасибо", закрутилась новая пластинка, его любимая - "Брызги шампанского". Лапчиков стрельнул глазами по сторонам и увидел поблизости девушку в голубой блузке с бантом и в темно-синей юбке, светловолосую, с косичкой, уложенной на голове. Им все еще владел азарт то ли охотника, то ли первооткрывателя - только с новой! - и он подошел:

- Пойдемте?

Она, как показалось Лапчикову, равнодушно, безо всякого желания протянула ему правую руку, а левой взяла его пониже плеча. Звали ее, кажется, Юлей, а фамилия - вроде бы Николаева, или Никифорова - как-то на "Н". Сережа сумел хорошо освоить повороты и старался делать их почаще. С Юлей танцевать ему было легко, она не просто слушалась руки, - словно бы предугадывала его движения. В одном из поворотов Лапчиков, как бы нечаянно, посильнее прижал партнершу, так, что почувствовал ее грудь у своей, и задержал чуть дольше поворота. Такие "фокусы" он проделывал и с другими девчонками и они "не замечали" его проделки. Она же спокойно, так же глядя мимо него вбок, не резко, но настойчиво отжала его плечо. Они продолжали танцевать. Но Сереже до того стало стыдно, что он покраснел и уставился в пол, его словно бы уличили в чем-то очень некрасивом, недозволенном, мерзком.  Потом он начал злиться: "Подумаешь! Ну и ладно. Наплевать. Тоже мне..." Он безо всякого удовольствия домучивал танго и, слава Богу, оно кончилось. Лапчиков отвел Юлю на место, буркнул, глядя в пол, "спасибо",  и все-таки что-то заставило его взглянуть ей в глаза.  Видимо, хотел прочитать реакцию - смеется, злится, презирает? Но взгляд был спокойным, внимательным и никаких эмоций не выражал.

Лапчиков отошел к ребятам, и до конца вечера никого больше не пригласил...

На стадионе заиграли "Брызги шампанского", Сережа и Юля одновременно посмотрели друг на друга.

"Неужели и она запомнила - что мы танцевали?" - подумал Лапчиков. Снег падал на ее шубку, ушанку, так идущую ей, на светлый завиток, выбивающийся из-под шапки и даже на ресницы. Сережа старался на своих беговых делать шаги как можно короче, чтобы попадать в такт со снегурками. Это ему удавалось, тем более, что лед все больше покрывался снежком и скольжение стало хуже.

Когда заканчивали второй круг, Лапчиков заметил, что после реплики стоящего со своими Борьки Десинова те повернули головы в их сторону. Народу на катке еще поубавилось - некоторые потянулись домой. Мелюзги, снующей взад-вперед и поперек, и против потока, почти не осталось.

Юля каталась не очень уверенно и раза два чуть не упала на повороте. Сереже пришлось поддерживать ее под руку. На виражах он теперь крепче сжимал ее руку - для страховки и, взглянув, замечал ее улыбку - благодарную или извиняющуюся.

И все же один раз она упала. И не на повороте, а на прямой. Шпанистый Генка Слипикин, живущий в одном доме с Десиновым, обгоняя, неожиданно поехал наискосок перед Юлей и зацепил ее конек своим. Она сбилась с шага, ноги ее стали разъезжаться в стороны и, как Лапчиков ни пытался ее удержать, упала на колено и руку.

Сережа помог ей подняться, участливо спросил:

- Больно?

- Ничего, - Юля сдвинула брови и принялась отряхивать с ноги снег.

- Не больно, - она посмотрела в сторону и еще больше нахмурила брови.

Лапчиков взглянул туда же и увидел невдалеке ухмыляющегося Генку. Ярость охватила Сережу, не помня себя, рванулся он за Слипикиным и, догони его, неизвестно что бы с ним сделал. Но не так-то легко набрать скорость на "ножах", да и она не помогала - Генка на "канадах" легко увертывался от него.

Юля медленно двигалась по направлению к выходу. Лапчиков поспешил за ней.

Хотя настроение испортилось, уходить Сереже, как вроде бы и Юле, не хотелось. Лапчиков расчистил край занесенной снегом скамейки и они присели. Но, разгоряченные катанием, быстро стали зябнуть. Сережа почувствовал облегчение, когда Юля, словно бы извиняясь, произнесла:

- Надо идти домой.

В раздевалке она только переобувала ботинки, это заняло немного времени. Гремя коньками по деревянному полу проходной будки, Лапчиков шел за Юлей, держа ее за руку. В свободной руке он нес сумку с ее коньками. Вредной тети Нюры на вахте не оказалось - да и кто в это время пойдет на стадион, поток уже тянулся оттуда. На выходе у Сережи екнуло сердце - в группе ребят перед входом он увидел пристально глядящего, явно ждущего его, Борьку Десинова. Все тоже были на коньках.

"Дрянь дело", - подумал Лапчиков, заметив рядом с Борькой ухмыляющегося Слипикина.

- Закурить не найдется? - Генка выступил вперед, загораживая дорогу.

Юля торопливо потянула Сережу за собой.

Борька Десинов, увидев это, сжал губы, нехорошим взглядом окинул Лапчикова и за ворот оттянул Генку.

- Ты чего?! - недоуменно воскликнул тот.

Ребята у входа заспорили, громче других звучал визгливый голос Слипикина. Юля несколько раз бросала тревожные взгляды в их сторону. Сережа не обернулся, он шагал спокойно, с чувством собственного достоинства, а нервы были напряжены до предела. Он представлял себе, как встретят они его, когда проводит Юлю, и пытался прогнать противное чувство страха.

Юля жила ближе, чем Лапчиков, и чуть в стороне. Перед поворотом в переулок она снова обернулась. Видимо, тоже боялась преследования. Когда зашли за угол и стадион скрылся из глаз, она, поежившись, сказала:

- Что-то стало зябко. Может, зайдем в подъезд погреться?

- Пошли. - Сережа с удовольствием принял предложение, его уже начинало слегка трясти. И хорошо, что он не держал Юлю за руку, ковылял около, выбирая участки с хорошим льдом, - а то бы она почувствовала его дрожь.

Ближайший подъезд оказался полутемным: лампочка при входе хоть имелась, но не горела, а горела та, что повыше - у первых квартир. Батарея висела между входными и внутренними дверями, на уровне груди Сережи. Без коньков Юля была на целую голову ниже его. Войдя, она сразу же прижала варежки к ребрам батареи.

Лапчиков стоял и смотрел на нее.

- Грейся, чего же ты?

Он тоже взялся руками за ребристые чугунные секции. Молчали. Прошел в дом, покосившись на них, мужчина. Через некоторое время Сережа, перехватывая руками батарею, как бы нечаянно прижал руку к плечу Юли. Она не отодвинулась. Лапчиков почувствовал, что теплей стало не только рукам, но и в груди. И все же мысли постоянно возвращались к Десинову и компании. Сам-то он вряд ли полезет в драку, но вот его приятели... Юля, как видно, тоже переживала. И эта общая тревога, когда, с одной стороны, периодически портилось настроение, мысли возвращались к неприятному, а с другой стороны, они чувствовали себя союзниками, сообщниками, - сближала. Минут через двадцать Юля провела ладошкой - варежки она сняла - по его рукаву:

- Пойдем, Сережа?

- Пошли, - с легким вздохом ответил он, и что означает этот вздох, сам бы не объяснил, хотя явно присутствовал в нем  налет обреченности - либо от того, что надо покидать теплое место с милой Юлей, либо от ожидания стычки, а скорее всего - от того и другого вместе. 

Переулок выглядел пустым - ни поблизости, ни в концах его не видно ни одного человека. Ковылять Лапчикову становилось все труднее - он проклинал себя за то, что не захотел переобуваться. Сдал бы чемоданчик с ботинками в раздевалке, ну постоял бы немного в очереди, зато сейчас уверенно бы шел, держа Юлю за руку, и не болели бы ноги - тротуар отвратительный, посыпанный солью и песком. Там, где проступал асфальт, из-под коньков вылетали искры.

У Юлиного парадного тоже никого не было. Она, поеживаясь от озноба, взяла у него сумку и протянула руку:

- До свидания.

Он осторожно сжал между своих перчаток ее руку в мягкой варежке, так бережно, словно это была птичка или зверек, которого хочется погладить. Она неуверенно, легонько покачивая руку, высвободила ее.

- До свидания, Сережа.

- До свидания.

Юля быстро подошла к двери подъезда, открыла ее и скрылась за ней. Сережа тоже подошел и потянул за ручку так, что образовалась небольшая щель. Через нее он слышал Юлины шаги до третьего этажа, легкий стук в квартирную дверь, открывание ее и захлопывание.

Ковыляя к дому, Лапчиков заметил, что снег пошел еще гуще. Безлюдные улицы выглядели по-новогоднему, сказочно. У подъезда дома его тоже никто не поджидал.

В воскресенье Сережа на каток не пошел, не хотелось, - Юля сказала, что будет с родителями у бабушки.

Утром в понедельник Лапчиков проснулся с радостным чувством - сегодня снова увидит Юлю. Проснулся поздновато - мама пожалела его, не будила до последнего момента. Наскоро перекусив, побежал в школу. До звонка оставалось еще несколько минут. Но... его не пустили.

Директор с неделю назад жестко потребовал наличия у всех школьников дневников. А поскольку слова не помогали, пришлось у входа устраивать дежурства старшеклассников. Каждый ученик, войдя в вестибюль, доставал дневник и показывал дежурным, и те пропускали, время от времени важно поправляя красную повязку на рукаве.

И надо же так случиться, - торопясь, Лапчиков забыл - впервые - дневник дома. Учащимся десятых классов обычно делали скидку - пропускали, не глядя, в школе их считали взрослыми. Но как назло - сегодня дежурил Борька Десинов и еще какой-то лоб из его девятого.

Лапчиков попытался проскользнуть, но долговязый Десинов, бывший выше его ростом, крепко взял за руку. "Лоб" загородил дорогу.

- Дневник!

- Да забыл сегодня.

У Борьки появилась злорадная усмешка превосходства:

- Приказано всех отправлять назад.

- В переменку принесу.

- Нет, без дневника не пустим, - Десинов улыбался с чувством удовлетворенной мести.

Сережа попробовал было пробиться силой, но дежурные цепко схватили его за руки. Улыбка сошла с Борькиного лица, оно налилось злобой. Не драться же! Продолжать лезть глупо. Спешащая мимо мелюзга с любопытством останавливалась и смотрела. Лапчиков скрипнул зубами, выругался про себя и побежал домой. Благо, недалеко - менее трамвайной остановки.

Когда он распаренный, потный от бега, возвратился - пять минут уже шли уроки, вестибюль был пуст. Только уборщица гремела ведром.

- Ишь как раскраснелся, проспал что ли?

Лапчиков, не отвечая, пролетел мимо. В класс его пустили, не спрашивая объяснений. Когда прозвенел звонок, он спустился этажом ниже, чтобы увидеть Юлю. В коридоре ее не оказалось. Он прошел мимо 9-го "А" - она с соседкой по парте разбирала что-то, водя пальцем по тетрадке. На следующей перемене Сережа застал ее в коридоре - она стояла у окна, разговаривала с Аней.

- Здравствуйте, - как можно небрежней произнес Лапчиков.

- Здравствуй, - ответила Юля, улыбнувшись и кивнув головой.

- Здра-авствуйте, - протянула Аня, удивленно и подозрительно посмотрев на Сережу, затем на Юлю, - раньше-то он с ними не здоровался.

Как только закончился последний урок, Лапчиков схватил папку из кожзаменителя с учебниками и, перескакивая через несколько ступенек, бросился в раздевалку. Быстро нахлобучив шапку и накинув пальто, выскочил на улицу.

Было градусов десять - не очень холодно. Сережа дошел до Юлиного дома. Во дворе выделялась деревянная с конусообразной крышей, вся окрашенная в зеленый цвет беседка, за которую он зашел и стал ждать. Вскоре на перекрестке он увидел Юлю и еще двух школьниц. Те, махнув ей рукой, прошли мимо, а Юля повернула в свой переулок. Лапчиков вышел из-за укрытия и медленно пошел навстречу.

Чем ближе к ней подходил, тем сильнее колотилось сердце. Юля, как ему показалось, совсем не удивилась, увидев его тут, улыбнулась. Он пошел рядом.

- Сегодня вечером будешь гулять? - спросил Сережа, повернувшись к ней и ловя ее взгляд. Он ожидал, что она тут же ответит: "Буду". Но она, глядя вниз, сжала губы, в раздумье свела брови. Потом произнесла:

- Нет, наверно. Сегодня по телевизору будут показывать пьесу Горького "На дне". Мои будут смотреть и я тоже.

- Понятно, - бросил Лапчиков огорченно. Телевизоры только начинали широко распространяться, имелись у немногих. Телепередачи являлись событием, на которое собирались целыми квартирами.

- Но ты знаешь, если хочешь, можешь тоже прийти.

"Вот те раз!" - подумал Сережа, к такому повороту он совершенно не был готов. Довольно застенчивый по натуре, он сразу же представил себе удивление ее родителей, которых никогда не видел, и себя, не знающего куда шагнуть, на что сесть.

- А родители? - неуверенно спросил он.

- Так это мама и предложила тебя пригласить.

"Ну и болтушка! - подумал Лапчиков, - вероятно, все рассказывает матери, как большинство девчонок".

- Хорошо, - не без колебания решился он.

- К семи часам, одиннадцатая квартира.

- Лучше бы с тобой вместе. Ты выходи полседьмого на улицу, а?

- Ладно.

Юля махнула рукой, произнеся "до вечера", и пошла к подъезду. Там обернулась и еще раз помахала остававшемуся на месте Лапчикову.

Вечером она ждала его на перилах той самой беседки, за которой он сегодня стоял. Сережа сел рядом.

- Наверно, рано еще идти? Надо бы узнать время, - Юля посмотрела по сторонам.

Лапчиков отодвинул рукав пальто и взглянул на свои старые швейцарские часы фирмы "Мозер", оставшиеся от умершего отца, и подтвердил:

- Да, рано. Еще двадцать минут.

- Давай походим здесь.

Они прошли несколько раз взад-вперед по переулку, снова вернулись к беседке. Говорила в основном Юля. Сережа чувствовал себя почему-то скованно. Посидели молча на перилах.

- Борис Десинов тебе не грозил, не приставал?  - резко повернувшись, словно внезапно что-то вспомнив, спросила Юля.

- Нет, - пожал плечами Лапчиков, - не приставал. - Он вспомнил сегодняшний инцидент с дневником, нахмурил брови, но не говорить же об этом Юле. И снова повторил: - Нет, не приставал. - Он-то понимал, что месть только начинается.

- А то он почему-то весь день с ухмылкой на меня смотрел.

- Не приставал, - еще решительнее произнес Лапчиков.

Юля посмотрела на него внимательно и вдруг неожиданно сменила тему разговора:

- А ты стихи любишь?

- Н-не знаю, - вопрос застал Сережу врасплох. Просто сказать "не люблю" он не решился. Он не очень-то понимал, зачем нужно искусственно переставлять слова, рифмовать, высокопарно декламировать, когда можно абсолютно все тонко, умно, спокойно - но так, что будет сердце щемить - сказать прозой. Девчонки-то почти все любят стихи. Впрочем, и ему кое-что нравится, особенно у Лермонтова. Конечно, нравится, вдруг ободрился он и, не кривя душой, заявил: - Лермонтов мне нравится, сильно пишет, вот например:

Блеснула шашка. Раз - и два!

И покатилась голова...

И окровавленной рукою

С земли он приподнял ее.

И острой шашки лезвеё

Обтер волнистою косою.         

Лапчиков прочитал эти строчки, хотел добавить еще что-нибудь, но больше ничего путного вспомнить не мог. На ум приходили строки из школьной программы (не читать же их!) и распространенные среди ребятни романтические песни типа "В нашу гавань заходили корабли...", "Есть в Италии маленький дом...", "На корабле матросы ходят хмуро..." и тому подобные - о "красивой", в детском понимании, любви.

- Это откуда? - спросила Юля.

- Из "Хаджи Абрека".

- А мне Блок нравится.

- Да, интересная у него поэма "Двенадцать".

- Мне больше нравятся его стихи. - Юля чуть прищурила глаза, посмотрела в сторону - вдаль, в небо, - словно представила себе то, о чем собралась читать, и негромко задумчиво начала:

Ты в поля отошла без возврата.

Да светится Имя Твое!

Снова красные копья заката

Протянули ко мне остриё.       

Сережа не отрываясь смотрел в глаза Юли. Днем они казались голубыми, а сейчас, при свете фонаря, темно-серыми. Юлин голос, музыка строк очаровывали его. Он даже не представлял, что стихи могут так действовать. Его душу щемила грусть, но какая-то особенная, приятная грусть, после которой обязательно должно случиться что-то радостное, - он смотрел и смотрел в устремленные вдаль, теперь уже широко открытые Юлины глаза.

О, исторгни ржавую душу!

Со святыми меня упокой,

Ты, Держащая море и сушу,

Неподвижно тонкой Рукой!

Юля продолжала смотреть туда же, в пространство, словно не отойдя от стихотворения. Помолчали. Сережа, ошеломленный, но мало чего понявший, тронул ее за рукав:

- Прочитай еще что-нибудь.

- Хорошо. "Сукин сын".

Лапчиков удивленно и недоверчиво посмотрел на нее.

- Это название такое. Сергей Есенин.

В те годы Есенина, записанного в кулацкие поэты, заново открывали. Лапчиков эту фамилию слышал, но не читал ничего.

Снова выплыли годы из мрака

И шумят, как ромашковый луг.

Здесь Юля даже вздохнула. Она читала негромко, но вкладывая в строки всю душу. Лапчиков представлял себе  и луг, и клен, и собаку, и девушку.

...Но она мне как песня была,

Потому что мои записки

Из ошейника пса не брала.

Никогда она их не читала,

И мой почерк ей был незнаком,

Но о чем-то подолгу мечтала

У калины за желтым прудом.

Я страдал... Я хотел ответа...

Голос Юли стал выше, звонче, затем постепенно начал слабеть и закончила она почти шепотом:

Да, мне нравилась девушка в белом,

Но теперь я люблю в голубом.

"Вот это да! Надо же как написано, - прямо захватывает. Не фига себе! - Когда Юля читала, он смотрел на нее во все глаза. - А в школе почему-то не проходят этого поэта".

Вид у Лапчикова был, наверно, слегка ошарашенный, потому что Юля засмеялась, вставая с перил беседки:

- Прохладно. Пойдем в подъезд погреемся.

"Вот это девчонка, - думал Сережа, идя к подъезду. - Столько стихов знает! Да и прозы, видно, много читала, - упомянула какого-то Булгакова, я о таком и не слышал никогда. Я-то ведь мало читаю. Примитив..." - дал он себе неодобрительную оценку.

Войдя в парадное, Лапчиков неожиданно для себя заявил:

- А я в авиационный хочу поступать.

- Да? Как интересно! - воскликнула Юля. - Мой папа МАИ закончил, вечерний факультет. Он - начальник цеха.

У Сережи потеплело на сердце - все-таки свой круг, из авиаторов. Он тут же решил рассказать что-нибудь интересное об авиации, а интересного - и героического, и трагического - он вычитал достаточно, к таким книгам его тянуло. Но Юля спросила:

- А сколько времени?

- Может, не пойдем? - Лапчиков нехотя взглянул на часы. - Десять минут восьмого. - И он отстранился, пропуская мимо женщину с тяжелыми сумками.

- Здравствуй, Юленька, - произнесла та.

- Здравствуйте, - ответила Юля. Чуть помедлив, она решительно тряхнула головой: - Нет, надо идти. Я обещала маме.

Сережа пожал плечами и, как провинившийся, стал подниматься по ступенькам вслед за Юлей.

- Входите, Сережа, - как будто знала его раньше, приветливо встретила Юлина мама - молодая улыбающаяся женщина. - Мы уже решили, что вы не придете. Раздевайтесь.

Лапчиков снял пальто и шапку, повесил их и встал у вешалки, не зная, что делать дальше. Юля бросила свои шубку и ушанку на трюмо:

- Пойдем.

- Они вошли в залитую синим светом комнату.

Телевизор "Ленинград" (раньше Сережа видел только "КВН - 49", он поменьше) стоял на тумбочке у левой стены. Два человека сидели напротив него на диване, двое - на стульях.

"Родители и соседи, наверно", - догадался Лапчиков.

- Юленька, идите сюда, - с дивана поднялся высокий полный мужчина с гладко зачесанными волосами. Сережа сразу понял, что это ее отец - так они похожи. - Садитесь, а я на кровати устроюсь.

Юля присела с правого края, Сережа - в середине. Сидевший с другого края мужчина только покосился на него, продолжая смотреть спектакль. Диван скрипнул пружинами, Сережино плечо оказалось плотно прижатым к Юлиному.

Артисты играли вроде бы хорошо, но Лапчиков не очень-то вникал, все время косился в Юлину сторону - незаметно, не поворачивая головы. Чтобы лучше ее видеть, плотнее прижался к спинке дивана. От прикосновения к Юлиному плечу разливалось приятное тепло по всему телу.

Они, оказывается, явились не самыми последними. В дверь постучали - звонки еще не вошли в моду, - пришли "соседи сверху", как шепнула Юля. Женщина была небольшого роста, полной, ей предложили стул.

- Потеснимся, друзья, - бодро произнес Юлин отец, - посадим Игоря Витальевича.

Освобождая место, сосед слева плотней придвинулся к Сереже, отчего тот оказался прижатым к Юле не только плечом, но и бедром. Было приятно чувствовать ее так близко, но стало неловко, показалось, что все обратили внимание, как неприлично близко они сидят, все - и Юлин отец, и ее мама, присевшая рядом с ним на кровать, и даже не отрывающий взгляда от экрана сосед слева. Сережа покосился на Юлю - вот сейчас она встанет и пересядет на какую-нибудь табуретку. Но она сосредоточенно слушала разглагольствования Луки.

Лапчиков сидел напряженно, боясь пошевелиться. Правая нога начала затекать, но передвинуть ее он не решался. Юля тоже, вероятно, устала сидеть в одной позе: немного отклонилась от спинки дивана, изменила положение, при этом голень ее ноги коснулась Сережиной. Он покраснел (хорошо, в комнате разливался синий полумрак) и весь напрягся, ему стало еще более неловко. Но что сделать? Отодвинуть свою ногу? Некуда. Положить ногу на ногу? Тесно. Слава Богу, Юля, конечно же, прижалась случайно - она быстро сама отодвинулась.

Эта двойственность - с одной стороны, очень приятно чувствовать Юлю рядом, с другой - очень неловко за это перед окружающими, держала Лапчикова в напряжении, мешала вникать в спектакль. И когда в конце первого действия Юля шепнула: "Пошли гулять?", он обрадовался.

На улице тихо, безветренно. Они прошли переулком, пересекли "Бродвей" - местную главную улицу с трамвайным движением, где вечерами слоняется много молодежи, школьников. Раньше Лапчиков любил здесь гулять с приятелями, они заговаривали с девчатами, в некоторых - не сильно - запускали снежком, здесь можно было встретить одноклассников и поболтать с ними. Но сегодня Сережа и Юля не хотели попадаться на глаза знакомым, они пошли в сторону - маленьким переулком вдоль забора лесопилки. На небольшой кочке Юля поскользнулась. Она устояла бы, но Сережа все равно подхватил ее под руку и уже не отпускал. Так они и бродили - вдоль лесопилки, по Вокзальной, по Коптевской. На углу Коптевской стояли две женщины лет тридцати, одна с сильно начерненными бровями и ярко-красными губами - в манто, другая, гораздо скромнее, - в сером клетчатом пальто. Накрашенная громко выговаривала:

- Жди-жди. Дождешься, как же! Где их, хороших мужиков-то, взять?

Она с видом превосходства посмотрела на проходящих мимо Сережу и Юлю:

- Вот и дети уже под ручку ходят. А ты дожидайся, - и противно засмеялась.

Лапчиков вспыхнул, хотел ответить что-нибудь резкое, но Юля потянула его дальше.

Неприятный осадок от этой встречи быстро исчез.

Вернулись в Юлин подъезд. Встали под лестничным пролетом, у батареи. Здесь была полутень, - прямой свет от лампы первого этажа не попадал. Стояли и грелись, изредка бросая как бы ничего не значащие взгляды друг на друга. У кого-то на первом этаже заиграла музыка - пластинка или радио. Взгляды их встретились, и столько тепла, столько щемящего нежного чувства, которого Сережа раньше просто не знал, наполнило его грудь. Он взял ее руку в свои и стал медленно гладить. Юля как бы нехотя, мягко высвободила руку и вдруг, привстав на цыпочки, припав на мгновенье к Сереже всем телом, поцеловала в щеку. Он не успел опомниться, а ее каблуки уже быстро стучали по лестнице.

Лапчиков слышал - как открылась и захлопнулась дверь ее квартиры, как перестало звучать на первом этаже танго "Брызги шампанского", а он все стоял и держался рукой за щеку, за то место, где запечатлелся поцелуй, словно так он дольше мог сохранить ощущение ошеломляющей радости.       

"НАША УЛИЦА", № 4-2004