рассказы
1.
- Под Варяцком - катастрофа. Разбился 12.48, сломался
поворотный узел правой ноги. На взлете. Летчик погиб.
- Кто проектировал узел?
- Гризов.
2.
Валентин Гризов ехал на работу. Автобус был
переполнен и только на предпоследней остановке наполовину опустел. Валентин сел
за двумя пожилыми женщинами, обсуждавшими форму стоявшего впереди летчика.
- Коротковата шинель. В такие морозы холодно,
наверно.
- Не думаю, сукно хорошее.
- Вот и мой Алеша в такой форме. Летает... - В голосе
женщины прозвучало столько гордости, что Гризов понял: тут не только
материнское чувство, - к летчикам отношение особое. - Старший лейтенант он. В
прошлом месяце приезжал с невестой...
Автобус остановился. Валентин зашагал на работу.
3.
Гризов пришел в Опытное конструкторское бюро пять лет
назад. Добродушный и общительный, он легко вписался в коллектив бригады шасси,
занимающейся взлетно-посадочными устройствами. На бригадных вечеринках по
поводу повышений и новоселий он был заводилой.
Такие “заводные” ребята быстро подключаются к
общественной работе. Валентин стал председателем профсоюзного бюро отдела.
4.
Знакомство Гризова с ОКБ началось еще до окончания
авиационного института, - здесь он проходил преддипломную практику, здесь же и
защищался. Начальство видело его четкие, грамотные чертежи, серьезное отношение
к работе. Сразу после защиты диплома Гризову поручили
проектирование трудоемких ответственных узлов нового изделия 12.48, -
поворотного узла и полувилки.
Шасси этого самолета - стойки с амортизаторами и
колесами - получилось сложным, с несколькими пространственными осями поворота.
Оно складывалось при уборке примерно так, как складной метр у плотников, только
не плоско, с непараллельными осями. Но если на складной метр нет никаких
нагрузок, то на детали шасси приходят силы по несколько десятков, а то и сотен
тонн.
Валентин Гризов хорошо справился с работой. Он постарался
исключить сложные переходы и перепады толщин - те места, с которых обычно
начинаются разрушения. Прежде чем чертежи пошли на станки, все было подробно
просчитано на прочность и изучено всевозможными специалистами. Лишь собрав
подписей по пятнадцать, они попали в производственные цеха.
И самому Гризову нравились детали - он мог обосновать
каждый радиус, каждый переход, каждую канавку. Ничего не делалось “просто так”
- лишь самое необходимое для работы агрегатов. Даже Роден в своих скульптурах
мог позволить себе при желании оставить кое-где лишний материал. Конструктор
же, создающий “скульптуры”, которым летать по воздуху, не имеет права ни на
один лишний грамм (по крайней мере, к этому следует стремиться).
Узлы проектировались в очень сжатые сроки, как,
впрочем, и все, что относилось к новому изделию. Чертежи выполнены аккуратно и
грамотно, замечаний из цехов почти не последовало.
За эту работу Валентин Гризов в числе других
отличившихся приказом Генерального конструктора был переведен в следующую категорию
с повышением оклада. Прошло всего полгода с момента его прихода в ОКБ.
5.
Чего только не довелось разрабатывать Гризову за пять
лет работы. И щитки, закрывающие нишу колес, и замки, на которые подвешиваются
стойки в убранном положении, и амортизаторы, и механизмы разворота колес, не
говоря уже о деталях самих стоек. Что-то находилось в производстве, но многое
уже летало, в том числе и поворотный узел. Замечания, если и появлялись, то
незначительные: зазор увеличить или форму кронштейна изменить для удобства
обслуживания. Крупных неприятностей не случалось. Да и откуда им в общем-то взяться, когда все десятки раз осмотрено,
“обсосано”, просчитано!
Правда, в прошлом году случилось неприятное
происшествие. Одна из тяжелых опытных машин успешно прошла испытания, и первые
серийные партии самолетов направлялись в войсковые части. Но как-то утром,
открыв ангар, увидели, что самолет упирается крылом в пол - сломалась вилка,
деталь, на которой крепится колесо.
А вилку-то делал он, Гризов. Хорошо, что все произошло
не на взлете или посадке.
“Умная машина, - думал Валентин, а у самого мурашки
по коже бегали. - Ведь могло разрушиться и при пробеге. Неужели где-то не
доглядел?”
Комиссия занялась изучением происшествия и
установила, что виновата сталь новой марки, сверхпрочная, но пока еще
капризная, требующая очень чуткого отношения к себе. Небольшое отклонение в
технологии или наличие влаги могут быстро привести к образованию трещин и
разрушению.
Как только причину установили, на всех летающих
машинах быстро перевели вилки на сталь чуть послабее (а значит, чуть потяжелее), но проверенную и надежную. ВВС - это не
какая-нибудь контора, изменения проводятся незамедлительно и организованно. И
когда через некоторое время Гризов поехал в командировку в одну из воинских частей,
на всех самолетах детали уже были заменены.
6.
Шассист, не вздрогнет ли душа
в подкравшейся тревоге?
Смотри, несется самолет
по взлетной полосе.
Не отказало бы шасси -
его стальные ноги,
Не затрещали бы узлы,
а выдержали все.
Взлетать обязан самолет
и с замети метелей,
Взлетать обязан самолет
и с пахоты полей.
Характер очень не простой
у опытных изделий,
И приручать стальных зверей
гораздо тяжелей.
Себя не в силах оторвать,
машина давит сверху,
От бензобаков и ракет
хрустят суставы ног.
Прошли детали и узлы
жестокую проверку,
Но нет людей, но нет людей,
кто б все предвидеть мог...
7.
Серийный самолет типа 12.48 несся по взлетной полосе,
набирая скорость. Скорость грузового автомобиля, легкового, гоночного. Двести,
триста километров в час. По реву двигателей и черному следу за соплом
чувствовалось, что летчик вывел двигатели на форсаж, выжал все, на что они
способны. Еще несколько секунд, и крылья самолета смогут плотно опереться на
воздух.
Произошло неожиданное. Воздушным потоком сорвало
фонарь - продолговатый прозрачный колпак, закрывающий кабину. Летчика вдавило в
сиденье. Полет стал невозможен, нужно срочно сбрасывать газ и тормозить. Но
машина уже оторвалась от бетонки.
Издалека видели, как самолет со скрежетом рухнул
набок, сошел с полосы, перевернулся и взорвался.
Летчика не довезли до больницы.
8.
Комиссия срочно вылетела под Варяцк. До Гризова
доходили отрывочные сведения. Начальник бригады попросил его подобрать чертежи.
Вместе они еще раз внимательно посмотрели их. Все выполнено правильно, где же
здесь слабое место?
Во второй половине дня позвонили из Варяцка, сообщили
контур излома. Странно... Ведь поворотный узел прошел такие испытания! Его
пытались сломать силами, намного превосходящими расчетные, причем неоднократно
меняли нагрузку, имитируя взлеты и посадки. И он выдержал. Гризов уверен в нем, как в себе. Правда, всего предусмотреть
невозможно. Но все же... Может, закалка стали не та? Может...
Поступили новые данные. Выломаны болты крепления
подкосов на правой и левой стойках. Это уже о чем-то говорит. Значит, дело не в
поворотном узле, а в том, что нагрузки очень сильно превзошли расчетные. Может,
летчик слишком резко бросил вниз оторвавшуюся от бетонки машину?
Летчик был молодой. Летал два года после окончания
училища. Но, может, дело не в нем, и он ничего не успевал сделать? Комиссия
установит.
9.
Невеста ждала Гризова в консерватории. Им давно
хотелось послушать хоральные прелюдии Баха. Какие величественные и вроде бы
спокойные звуки, но сколько в них скрыто энергии и
тревоги, как захватывает всего тебя органная музыка!
Тревожные мысли уходили в сторону, но, словно по
спирали, возвращались. Теперь, когда стало известно, что не поворотный узел, не
детали шасси стали при вынужденной посадке причиной катастрофы, перестала
давить огромная тяжесть - сознание того, что из-за твоего недосмотра, твоего
упущения или ошибки погиб человек. Осталось только щемящее сожаление о нелепой
гибели неизвестного молодого летчика.
“А у него, наверно, такая же мать, как ехала в автобусе...”
Мыслям не мешали ни игра органиста,
ни пестрые кофточки сидящих ниже, - на них не задерживался отстраненный,
машинально скользящий по креслам взгляд.
“Нужно ли делать клапан задержки?”
Перед глазами Гризова возник новый агрегат, спокойно
лежащий сейчас в линиях на его чертежном столе в тихом здании, расположенном за
высоким забором и проходной с военизированной охраной. Музыка думать не мешала.
Невесте нравилось, как внимательно слушает Валентин
Баха, как сходятся и расходятся его брови и суживаются на какое-то время глаза.
Авиамодельный моторчик пофыркивал, но запускаться не
хотел. Называли его почему-то бензиновым, хотя работал он на смеси: эфир -
керосин - касторка. Эфир - для воспламенения, керосин - для горения, касторка -
для смазки.
Четырнадцатилетний Алик Митюхин подкрутил винт
карбюратора, отчего пропеллер совсем перестал проворачиваться от руки. Ослабив
винт, парнишка в который раз взялся двумя пальцами за лопасть пропеллера и с
силой крутанул. Прежде чем сообразить, что моторчик наконец-то заработал, Алик
почувствовал острую боль в пальцах - по среднему и указательному потекли
струйки крови.
- Ну ты даешь! - протянул
Мишка Филенко. - Надо резче отдергивать руку, - снисходительно поучал он, хотя
и у самого, как у его одноклассника, пальцы были в саднящих и заживших рубцах.
Моторчик Мишке купили не так давно, а эфир мать достала только неделю назад
через свою сестру, работающую в аптеке - без рецепта эфир не получишь.
- Я думал, он опять не заведется, - Алик сунул пальцы
в рот и начал облизывать кровь. Потом оторвал два кусочка от газеты, валявшейся
здесь же, на верстаке в Мишкином сарае, послюнил их и прижал к ранкам - он
знал, что так вскоре кровь течь перестанет.
На днях они додумались запускать моторчик, укрепив
его на табуретке в ванной комнате Мишкиной коммунальной квартиры. Соседи, учуяв
дым, решили, что начался пожар, а потом долго проветривали комнаты. Но это -
полбеды. Главным недостатком агрегата, из-за которого он навсегда лишился
возможности работать в доме, явилась его способность сильно плеваться
продуктами сгорания. Обрызганными оказались не только пол и ванна, но и стены - аж до потолка. Мишкина мама почти полдня приводила
помещение в порядок.
Митюхину моторчик только обещали купить. Но он к
этому давно готовился. Прежде всего - хорошо учился, без троек. А в Доме
пионеров в авиамодельном кружке, где занимался вместе с Мишкой, замерил
расстояния между болтами на шпангоуте для крепления моторчика и собрался под
него строить модель. Да еще какую! - копию советского боевого
самолета-истребителя Як-З. Чертежей самолета у школьника не было, но зато
имелась вырезка из журнала с четким изображением истребителя. Картинка
небольшая, но машина - в трех проекциях. По ним-то и собирался Алик сделать
чертежи.
Вычерчивать ему нравилось. Он не зря несколько лет
занимался в авиамодельном кружке - легко смог бы увеличить картинку фюзеляжа до
полуметровой длины и, соответственно, размеры крыльев и хвостового оперения. И
эту работу он уже начал.
Сегодня ему хотелось закончить общий вид, наметить
шпангоуты и нервюры. А после прорисовать каждую деталь в отдельности. Работа
кропотливая, но интересная. И несмотря на то, что
пальцы саднили, Алик не куксился, - ожидание встречи с любимым делом
подкрашивало его день. Так современный болельщик, у которого масса удручающих
сиюминутных производственных забот и неприятностей, удерживает в глубине души
радостное ощущение, предчувствие того момента, когда, забыв про хлопотные
заводские дела, он усядется, наконец, у телевизора и начнет смотреть игру “Спартак”
- “Динамо”, будь то футбол или хоккей. Так и заядлый забойщик в козла ждет не
дождется, когда начнет грохотать стол под его костяшками. Так, наконец, ожидают
близкого продолжения нравящегося многосерийного фильма.
Но имелась, однако, у Алика неприятность, которая
омрачала предвкушение встречи с любимым делом. Связана она не со школой, где он
неожиданно “забуксовал” по математике, пошел по неправильному пути, решая
задачу, но заметил ошибку, выкрутился и вытянул на четверку.
Неприятность была дома и очень большая - тяжело
заболел папа.
Два дня назад отец Алика - Федор Степанович -
возвратился домой поздно, к ночи. Работал он обычно почти до изнеможения - как
привык в военные и эти послевоенные годы. Если что-то не ладилось, не мог
оторваться от решения проблемы. Главный технолог ОКБ - должность достаточно
ответственная, и процесс создания новых самолетов во многом зависит и от него.
В военные и эти послевоенные годы возникла у него и
быстро прогрессировала болезнь - повышенное давление крови, гипертония. Давно
надо бы серьезно заняться лечением, но... постоянная срочная, ответственная
работа.
Ужинать Федор Степанович не стал, только выпил чаю и
хотел сразу лечь спать, но жена - Татьяна Антоновна - попросила переставить с
пола на скамейку оцинкованное корыто с бельем. Он поднял тяжесть рывком, но,
видимо, неловко, потому что вдруг закачался и начал оседать. Жена еле успела
подхватить его, корыто с грохотом рухнуло на пол.
Сбегали за врачом (телефонов тогда почти не было), и
тот, быстро придя, констатировал кровоизлияние в мозг, инсульт.
Предчувствие встречи с любимым занятием исчезло у
Алика сразу же, как только он открыл дверь в комнату и увидел отца. Так
меняется настроение у современного болельщика, когда он готов уже сесть к
телевизору смотреть любимую игру и вдруг видит в программе, попавшейся на
глаза, обведенный жирной линией фильм, который ему смотреть не хочется, но он
знает, что пометку в программе сделала жена или теща, они обязательно хотят
смотреть это кино. И он, вздохнув, быстро смирившись, как положено главе семьи,
“доброму господину”, включает их канал и зовет слабый пол к экрану.
Федор Степанович полудремал. При взгляде на отца у
Алика сжалось сердце - лицо того было сильно перекошено. Больной очнулся от
забытья, один его глаз открылся полностью, у другого только прорезалась
щелочка. Кровоизлияние произошло в левом полушарии мозга и это (как говорили)
лучше, поскольку отнялась правая половина тела, а не та, где сердце.
Рассасывание в мозгу шло вроде бы неплохо, и сегодня Федор Степанович уже лучше
двигал отнимавшимися рукой и ногой. Но “двигал” - не то слово, - пошевеливал.
Состояние его оставалось тяжелым. Даже говорить не мог, язык не слушался его.
Алик сел в изголовье отца. Татьяна Антоновна готовила
ужин. С кухни временами раздавалось
шипенье открываемой и переворачиваемой на сковородке картошки.
Смеркалось. Алик сидел и поглядывал то на вновь
задремавшего отца, то в противоположный угол, на письменный стол, где лежали
наброски истребителя. Бездействие томило. Папу своего он любил, но помочь ему
было нечем. Мысли подростка рвались к самолету, хотя он понимал, что сегодня не
до него.
Взяв офицерскую полевую сумку, заменявшую ему
портфель, школьник вышел на кухню делать уроки, их, благо, сегодня
немного. В какие-то полчаса он выполнил
все домашние задания.
Татьяна Антоновна бросилась в комнату, потому что
Федор Степанович громко застонал. Войдя за матерью, Алик увидел, как она при
свете ночника одной рукой подняла голову больного отца, другой поднесла к его губам
стакан с лекарством и пытается содержимое влить.
- Помоги! - громким шепотом позвала она сына.
Некоторое время они молча
сидели у постели.
- Шел бы ты погулял, - устало произнесла Татьяна
Антоновна.
- Ма, а может, я почерчу немного? - робко спросил Алик.
День, когда он не занимался любимым делом, был для него потерянным. Так
автолюбитель, решивший собственноручно собрать машину, да еще своей
конструкции, ходит как в воду опущенный, если хотя бы часок не удалось
поторчать у верстака. Так краснодеревщик, изготовляющий, скажем, сервант
необычной конструкции, постоянно подходит полюбоваться вырезанным сегодня
кусочком орнамента.
- Нет, и не думай! Тебе будет нужен большой свет, а
отцу и без того тошно. Нет, нет!
Но Федор Степанович, услышав шепот, приоткрыл глаза,
вернее, глаз и попытался что-то сказать. Слов, конечно, понять было нельзя, но
суть Татьяна Антоновна уловила - он разрешал сыну заняться самолетом. Алик
видел: мама, прежде чем включить лампочку, взяла плотную накидку и накрыла ею
оранжевый матерчатый абажур так, чтобы свет падал только на письменный стол, а
остальная часть комнаты и, главное, постель больного оставались в тени.
Щелкнул выключатель.
- Ты только тихонько, - шепотом произнесла Татьяна
Антоновна, - не шурши, не греми, сам ведь понимаешь.
- Да, мама, я очень тихо, - с ликованием в душе Алик
сел за стол и пододвинул к себе прорисовки.
За любимым делом время летело быстро. Общий вид
самолета - почти готов. Нервюрки и шпангоуты с помощью лекала выходили
аккуратными - любо смотреть. Алик переводил их через копирку на тонкую фанеру -миллиметровку с тем, чтобы после, когда появится
возможность, начать выпиливать их лобзиком.
Он увлекся интересным занятием и иногда даже
вздрагивал от неожиданности при постанываниях отца, - так далеко выходил он из
грустного мира.
Пришел врач - энергичный молодой мужчина.
Он проверил пульс больного, смерил давление и остался
недоволен.
- Рассасывание идет, но медленно, а давление высокое.
Надо бы поставить пиявки.
- А где их взять? - робко спросила Татьяна Антоновна.
- В аптеке. Правда, не во всех и не всегда они
бывают. Но как раз сегодня одному моему пациенту привозили от “Сокола”. Аптека
там дежурная, если сейчас поехать - купите.
- А как их ставить? Вы же не будете ждать?
- Это дело немудреное. Я объясню.
Все рассказав, врач ушел. А Татьяна Антоновна стала
лихорадочно соображать - кому ехать. Ей? Нельзя - вдруг Федору Степановичу
станет хуже. Послать сына? А справится ли он, сумеет ли привезти? Нет, надо
попросить соседку Екатерину Филипповну - пожилую женщину. На такси туда -
обратно ей съездить несложно. Да и сын пусть отправляется с ней, - вдвоем
увереннее будут себя чувствовать.
Соседка охотно согласилась помочь. Алик быстро
накинул куртку, и они поехали. Точнее, вышли из дома и минут десять ловили
машину, и только потом поехали.
Пиявки действительно имелись в продаже. Банка с ними
стояла на прилавке, некоторые из находившихся в аптеке людей подходили и
разглядывали ее, а одна девушка спросила:
- Это что за гадость?
И когда ей сказали, она очень удивилась и недоуменно
пожала плечами, но спрашивать дальше не стала.
Десяток пиявок переложили в банку, приготовленную
дома Татьяной Антоновной, налили в нее воды и завязали сверху марлей. В такси
Алик держал сосуд очень осторожно, чтобы вода не выливалась. Он то и дело
разглядывал этих черных пресноводных червей. Они были тощими, вероятно,
голодными и выглядели очень противными. Парнишка брезгливо поглядывал на банку
и не мог отделаться от ощущения, что неприятные твари даже через стекло
пытаются подобраться к его пальцам.
Когда приехали, Татьяна Антоновна сразу же приложила
пиявок (то есть дала им присосаться) к шее мужа, ближе к затылку.
Тщательно вымыв руки, подросток снова занялся любимым
делом. Его мама несколько раз заходила из кухни в комнату и пристально
разглядывала пиявок.
- Набухают, но не очень. Говорят, когда они напьются,
сами должны отвалиться.
Несколько раз подходил, разглядывал эти гадости и
Алик. На шее папы они казались еще более противными. Представить их на своей
шее - просто не хватало воображения.
- Бр-р! - брезгливо
поморщился он.
Алик решил слегка подтенить контуры самолета голубым
карандашом. Это доставляло ему истинное удовольствие - истребитель становился
красивее и даже выглядел объемнее. Парнишка представил, как бы порадовался папа
его работе. Тот всегда вникал в дела сына, одобрял его увлечение авиацией и
радовался каждой удачной поделке. Впервые он отметил его способности в данном
направлении, когда сын, принеся из Дома пионеров вырезанную им из бруска липы
“муху” - двухлопастный пропеллер со вставленной в него круглой палочкой, -
крутанул палочку между ладоней, заставив пропеллер раскрутиться, и отпустил.
“Муха” поднялась аж до потолка. Потом они пускали ее
по очереди. Нравились папе и комнатные модели самолетов: из
тоненьких реечек с пропеллером, вращающемся от закрученной резинки, и особенно
- легонькое изделие из согнутой над обычной электрической лампочкой сухой травы, весящее несколько граммов, медленно
перелетающее из одного угла комнаты в другой, реагирующее даже на небольшое
колебание воздуха.
Противные пиявки между тем добросовестно завершали
полезное дело. Они раздулись до предела (как только не лопались?), отливали
черным глянцем. Начали отваливаться. Так и хотелось их поскорее куда-нибудь
выбросить. На шее Федора Степановича остались красные надрезы.
Отцу стало получше. Алик
подумал, что тот просто не может не порадоваться, увидев изображение такого
красавца - боевой машины Як-3, и когда мама вышла, он взял чертеж, поднес его к
постели в свет ночника, держа так, чтобы лежащему было
видно, и сказал негромко с гордостью:
- Вот, папа, смотри.
Но отец, едва взглянув, отвел глаза в сторону и
закрыл их. Алик растерялся, опустил лист ватмана и вот тут-то наконец осознал, насколько отцу плохо, по-настоящему плохо, так плохо, что он
даже не в состоянии разделить радость сына. Вернувшись с чертежом к письменному
столу, Алик потерянно сел за него и уставился на симпатичные, лежащие перед ним
шпангоуты и нервюрки. Но видеть их мешали выступившие на глазах слезы.
Даже проморгавшись и взглянув на голубоватый Як-3, он не ощутил никакой радости, а
сердце заныло, что-то его сдавливало и тревожило, как будто его тяжелили
одна-две пиявки, ужасно противные, никак не хотевшие отпускать.
Ночные звезды опустились ниже,
А небосвод здесь, как нигде, высок,
И лунный свет (сильней, чем у Куинджи)
Высвечивает каждый колосок.
1.
Собираться на целину пришлось быстро.
Студенты-второкурсники явились на первую лекцию, и их ошарашили:
весь курс едет на целинные земли, на Алтай, на уборку урожая.
Кому-то ехать не захотелось, и они побежали
организовывать справки, а Виктор даже обрадовался, поскольку был романтиком,
никуда еще в свои семнадцать лет не ездил и к тому же, как нормальный мальчишка
своего времени, хотел участвовать в грандиозных свершениях великой страны.
Началась беготня по магазинам, - открыли много
специальных, где обслуживали только целинников. Виктор приобрел рюкзак,
телогрейку, парусиновые ботинки и кирзовые сапоги. Ну и всякую там мелочь:
котелок, кружку, складной нож, новую расческу.
Мама ему постоянно напоминала: “Пиши оттуда почаще, я буду очень переживать. Напиши сразу, как
приедешь”. Поэтому он купил ручку, десяток конвертов и захватил бумагу для
писем. При сборах на глаза попалась тоненькая записная книжка с телефонами и
адресами - родственников, знакомых и приятелей. Почти без раздумий Виктор сунул
ее в карман рюкзака - вдруг захочется написать кому-то.
2.
Ехали семь суток в товарняке, в пульмановских
вагонах. В щели дуло и пробивалась черная пыль от дыма паровоза, она набивалась
в волосы. Лучше было, когда подцепляли электровоз.
Поезд останавливался буквально “у каждого столба” и
стоял подолгу: успевали и в футбол погонять, и даже в речке искупаться, если
поблизости протекала. Садились в вагоны на ходу - благо, состав медленно
набирал скорость, и все успевали. Осторожные, правда,
далеко не отходили, крутились возле вагонов, потому что паровоз имел дурную
привычку - трогаться без гудка. К особо осторожным Виктор не относился. Но не относился и к другим - слишком беззаботным. Двое
остались в провинциальном городке - услышали, что продается в местном магазине
интересная книга, и махнули туда. Еще двое побежали на станции попить морсу и
оказались в ловушке: когда их состав стал трогаться, по линии, отделяющей его
от здания станции, мчался без остановки скорый поезд. Пришлось
отставшим догонять на пассажирских поездах - по комсомольским путевкам их
пускали и оказывали всяческую помощь. А догнать “плетущийся” состав
сложности не представляло.
Приехали на Алтай. От Бийска километров сто тряслись
на открытых грузовиках - в пыли, по жаре. Деревенька, в которой их разместили,
осталась, как видно, из девятнадцатого века: ни почты, ни магазина, ни
электричества. Но разве это неудобства для молодых крепких ребят и девчат,
начинающих жизнь!
3.
Написать письмо матери Виктор собрался только к
вечеру следующего дня - времени свободного не было. Пока приехали, пока всех
партиями разместили по домам, пока наскоро поужинали - наступила ночь. Утром
всех развезли на работу - к комбайнам, сенокосилкам, на ток. И только вечером,
изрядно уставший, Виктор заставил себя написать письмо матери. Утром секретарь
комсомольского бюро факультета Борис Семенов заедет к ним по дороге в райцентр,
там можно и письма опустить в почтовый ящик.
Писать Виктор не любил, но заставил себя рассказать о
дороге, о деревне, о работе - получилось достаточно много для него, аж целых десять строк, по столько он не писал никому.
Надписав конверт, он послюнил его, заклеил и отложил в сторону.
“Не черкнуть ли еще кому?” - подумал Виктор. Он
достал записную книжку и начал листать. Нет, никому писать не хотелось. Он
собрался сунуть книжку назад в рюкзак, но из нее вдруг выпала фотография.
Маленькая, наверно, на студенческий билет.
- Юля! - удивленно произнес Виктор. В комнате он
сидел один, и никто поэтому на его возглас не
отреагировал.
“Откуда у меня эта фотография?” - Виктор задумался. И
вспомнил.
Юля училась в их школе, классом ниже. Светловолосая,
милая девчонка с голубыми глазами. На нее многие мальчишки, да и парни постарше
заглядывались. Нравилась она и Виктору. Впрочем, как и некоторые другие. Но он
с ней не здоровался, даже ни разу не поговорил - так складывались
обстоятельства. После окончания школы видел ее на волейбольной площадке, за
домом. Вот, собственно, и всё.
А фотография?.. Она оказалась у него перед выпускными
экзаменами. Точнее, прямо перед первым экзаменом. Парни сидели на скамейке под
сиренью, и Сема - одноклассник - вытащил несколько фотокарточек девчонок из их
школы, как-то они к нему попали. Ребята оценивающе, с шутками и остротами,
принялись рассматривать их. Но тут всех позвали на экзамен. Фотография Юли
осталась в руке у Виктора, он не стал ее возвращать Семе, сунул в карман. Она
оказалась хорошим талисманом - он получил пятерку.
“Юля”, - Виктор вздохнул, медленно вложил фотографию
в записную книжку и задумчиво засунул книжку в карман рюкзака.
4.
По вечерам, хоть и сильно уставали от работы,
разжигали за домами костер, время от времени подливали в него солярку. Пели
песни. Девчонок в группе мало - только четыре, ребят - за два десятка. У Генки
со Светкой еще на первом курсе возникли взаимные симпатии, и теперь они,
посидев у костра, уходили за деревню, к речке или дальше, в поле, к
начинающимся холмам. Свои девчата у Виктора особых чувств не вызывали, они были
просто “хорошими товарищами”.
А любви хотелось. И эти “хорошие товарищи” здесь
казались лучше, привлекательнее, и Толик Махнин уже начал “подбивать клин” к
Наде. Но нет, любви хотелось не такой, не приземленной, не обычной. Воздух
чистый, звонкий, звезды близкие, яркие - все рождало ощущение радости жизни,
близости чего-то необычного, романтичного, возможного счастья. Поэтому так
легко ложились на сердце песни лирические, сентиментальные, даже с легким блатным
налетом: “Сиреневый туман”, “Что за ночь над городом царила...”, “Таганка”,
песни о разделенной и неразделенной любви. Щемили душу слова Есенина из песен
“Письмо матери” (“Ты жива еще, моя старушка?..”), “Ты меня не любишь, не
жалеешь...”.
Сережа Иванов носил с собой фотографию невесты, часто
с гордостью показывал ее, и потому, вероятно, когда запели всем известную
песню, его голос выделялся:
Здесь, на далеком Алтае,
Голос мне слышится твой.
Верю, моя дорогая,
В скорую встречу с тобой.
У Виктора защемило сердце, в глазах возникла Юля с
фотокарточки, и такая нежность нахлынула на него, что не в силах стало сидеть
на бревне у костра. Он резко поднялся и пошел в поле.
Потом он остановился и долго стоял на одном месте.
Смотрел по сторонам - на холмы, на звездное небо, на заросли у речки, и думал:
как бы хорошо было этой теплой ночью бродить здесь с Юлей. Как бы хорошо!
Перед сном он достал записную книжку, незаметно от
ребят посмотрел на фотографию Юли. Девушка показалась ему такой родной и
близкой!
Записную книжку он не стал класть в рюкзак, а сунул
ее в карман рубашки.
5.
Теперь, когда фотокарточка Юли была с ним постоянно
рядом, на груди, он думал о девушке чаще.
Нельзя сказать, что до этого Виктор не увлекался
девчонками. Как и все ребята, проводил с ними вечера на скамейках, в беседках,
рассказывали истории, шутили, играли, даже тискались,
даже целовались в парадных. В девятом классе он увлекся Маринкой, гулял с ней
по аллеям в их районе, ходил пару раз в театр и кино, даже был у нее и ее родителей
в гостях. Но дальше дело не пошло, - ее отбил парень лет на пять старше его, и
едва возникшее чувство быстро исчезло.
Говоря выспренно: поле его души было свободно для
высоких чувств, и на этом поле взошла Юля.
Утром, умывшись, облившись по пояс под струей
холодной воды, он отходил с полотенцем метров на двадцать в сторону, к кустам
боярки. Особенно много их было чуть подальше, где начинались холмы. Ягоды
желтые, ярко-красные, бордовые и почти черные - вкусные, мясистые, сочные - таких Виктор больше нигде не видел. Бедные студенты, которым
всегда не хватает денег, варили из них компот совершенно без сахара - и он был
сладким.
“Вот бы показать эти живописные холмы, эту
разноцветную боярку Юле! Вот бы она восхитилась, порадовалась”, - Виктор
обтирался полотенцем и шел одеваться, чтобы, быстро перекусив, привычно уже, с
колеса забросить ногу через борт грузовика - их ежедневного транспорта.
Однажды, в воскресенье, у них неожиданно оказалось
свободное время, и ребята стали играть в футбол. Виктор шел с речки и как был в
кирзовых сапогах, ввязался в игру. Но в сапогах он быстро взмок и устал, к тому
же сокурсники запротестовали - получать синяки на ногах никому не хотелось.
Виктор сбросил сапоги и босиком продолжил игру. Теперь синяки получал он сам,
но ничего - даже ухитрился забить гол. И красивый.
И как ему захотелось, чтобы этот гол увидела Юля! С
кем же еще делиться радостью? Мама, конечно, все бы поняла и порадовалась за
сына, но не писать же ей об этом.
“Какая слюнявая сентиментальность!” - резко охладил
свои эмоции Виктор.
...Когда зерно созрело, начались авралы - постоянная
работа с небольшим перерывом на сон. Но и тогда, стоя, например, на копнителе
комбайна под налетающими порывами ветра, а то и дождя - пока полотно “Сталинца”
не намокнет и не порвется, он думал о Юле. Он видел ее - стройную, гибкую, как
на волейбольной площадке, и ему хотелось взять ее за руку, обнять за плечи,
притянуть к себе и так стоять с ней, просто стоять...
6.
Сидя вечером на берегу реки, Виктор достал фотокарточку и
при свете луны всматривался в ставшие ему дорогими черты.
- Юлька! Милая Юлька! Ты ведь даже не догадываешься,
как мне тебя хочется видеть! Если бы ты знала, как я тебя люблю!
Виктор произнес последнее слово и словно очнулся,
словно вышел из состояния гипноза.
“Ничего себе! Что это со мной? Ишь как закрутил, распалил себя! Так и рехнуться можно!
Распустил нюни. Ведь не будь фотокарточки, и не вспомнил бы, скорее всего, о
ней. Не по принципу ли: на безрыбье и рак - рыба, или - любовь зла, полюбишь и
козла? Ну уж нет, - усмехнулся он, - Юлька-то явно не
козел. В такую и вправду можно влюбиться”.
И все же с этого вечера он перестал доставать ее
фотографию, перестал с ней разговаривать и советоваться. Но у него так же
щемило сердце, когда пели:
Здесь, на далеком Алтае,
Голос мне слышится твой, -
потому что перед глазами у него возникала Юля. Только
она. И только ей ему хотелось спеть эту песню...
7.
Идя по московской улице, впереди он увидел девушку,
похожую на Юлю. С современной прической, в коротенькой юбочке. Она
приближалась.
“Это же Юля!” - понял Виктор. Сердце его суматошно
забилось, он нерешительно отвел взгляд и тут же снова посмотрел на девушку.
Юля смотрела на него. Ему показалось - доверительно,
с полуулыбкой. И тогда он, поравнявшись с ней, улыбнулся и произнес:
- Здравствуй, Юля.
Она ответила:
- Здравствуйте.
На “вы”. Возможно, потому, что он - старше, или
потому, что они фактически не знакомы. Окрепший, возмужавший, загоревший, он
выглядел старше своих “рафинированных” сверстников.
Ему захотелось остановиться, взять ее за руку и
рассказать ей, что она была (а может, и есть) таким дорогим для него человеком!
Пока он решался, Юля прошла мимо. Он остановился и
посмотрел ей вслед. И смотрел долго. И если бы она обернулась, он бы тут же
догнал ее.
Но она не обернулась.