Никита Янев Из повести "Роман про приключения героев"
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Никита Янев родился 29 апреля 1965 года на Украине. Служил в армии. Учился в Московском пединституте. Работал учителем, продавцом, рабочим, смотрителем ботанического сада "Хутор Горка" на Соловках, грузчиком. В 1989 году написал книгу стихов. В 1995 году написал книгу эссе "Дневник Вени Атикина 1989 - 1995 годов". В 2006 году написал книгу прозы "Как у меня всё было". Были опубликованы подборки стихов, прозы и эссе в журналах "Волга", Саратов, "Арион", Москва, День и ночь", Красноярск, "Крещатик", Мюнхен. В последнее время много публиковался в интернет-журналах. В 2004 году вышла книга прозы "Гражданство". Живет с семьёй в Мытищах, Московская область. Опубликовал ряд произведений в "Нашей улице".

вернуться
на главную страницу

Никита Янев

ИЗ ПОВЕСТИ "РОМАН ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕРОЕВ"

Роман про приключенья героев.
Ну, в какой-то момент что-то начинается, никто даже не может сказать, что. Ну а как это можно сказать. Ну в какой-то момент к тебе начинают приходить такие как ты. Хорошо, давай по-другому. Писатель в какой-то момент понимает, что он может только подробно, с именами, сюжетами, страстями, как поэт играет, как актёр не может, как начальник в ловушке. У Марии была выставка текстильных кукол, где ей все говорили спасибо. Но я-то помню, что это началось 2 года назад, когда местные хирурги поставили диагноз, аневризма сонной артерии, диагноз. Завтра прооперируем, лучший выход летальный исход, худший выход 30 лет смотреть в одну точку, стоило или не стоило рождаться, и под себя испражняться. Через 2 дня московские хирурги поставили диагноз, неаневризма сонной артерии, диагноз. Ошибка в диагнозе, короче. Мария села и стала плакать, что она больше так не хочет. А я не смог ничем ей помочь, потому что я 30 лет бился головой о стену, в которую всё улетает и ничего не прилетает. И это как предательство всеми всех, она решила, что я её предал, я решил, что она меня предала. Потом дочка Майка Пупкова ушла из дома на Интернет к другому. И вечера освободились. И она стала шить текстильных кукол, скульптура такая, у которых они мёртвые, а воздух вокруг них живой метафорой мысли, что это ещё не всё, а только начало.
Я бы хотел издать книгу, роман “1+1=1” или “Как у меня всё было” с предисловием критиков про то, что это фуфло, чтобы было видно как мы из поколения в поколение идём по кругу. Как Добычина раздолбали лукавые и шестёрки, он пошёл и утопился в канале, потому что не видел куда дальше. Я раз 8 не видел куда дальше. А потом наступало другое. Все начинали к тебе возвращаться. Димедролыч прислал письмо с рассказом про любовь из Китая, после Москвы и Соловков, после того как прочёл твою прозу в Интернете. Однополчанин Слесарев прислал письмо, что они в армии читали твой дневник и ничего не сказали, вот это была проза, после того как прочёл твою прозу в Интернете. Рауль на дзен-буддистском мотоцикле в поисках заброшенных аэродромов и драйва, новое увлеченье после продвинутого кино, музыки, литературы, жены, дочки. Нашёл тебя в Интернете и устроил авторский сайт с романами, трактатами, пьесами, элегиями, куклами Родиной Марьи, мультфильмами про жизнь, сделанными из раскадровки семейного фотоархива и читки. После того, как прочёл твою прозу в Интернете. Самуилыч прислал диски гуру, как прожить с Богом интересно, потому что прочёл твою прозу в Интернете. Как на стрехе крыши его барака в посёлке Соловецкий сидят 2 чайки, чайка Петрова и чайка Петров, пока он по заграницам, прижались друг к другу как бессмертье друг друга и смотрят как местные инопланетяне идут в подъезд с водой в бутылке и стараются ставить ноги параллельно, но у них плохо выходит. И что это вечность и бессмертье, а все думали, что это фуфло и дешёвка, как у критиков.
Что никто себя не знает. На фронтоне древнего храма Апполона в Афинах была вырезана жреческая мудрость, познай себя, это ты. Досократик Гераклит, когда философия ещё не была психоанализом, как быть успешным, а юродивой выходкой жизни, две с половиной тысячи лет назад сказал фразу, он вообще-то сказал много фраз, но осталась в памяти у романа только эта, все вещи выменивают себя на огонь. Христос был одержимым, фанатиком, одержимым для местных, типа нынешних смертников. Что бьёт такой мощный свет изнутри, что он растапливает собой всё, что снаружи. Надо успеть что-то сделать, всё равно что, самое безумное, самое родное. Пророчица Ванга нагадала, что через 2 года начнётся ядерная война, а через 1780 лет последние люди покинут разламывающуюся землю. И всё сразу здесь превращается в роман про приключенья героев. С индейцами, инопланетянами, мутантами, послеконцасветцами. Сезонниками, дачниками, местными, туристами. Ухарями, расколовшимися, смертниками, воскресшими. Несчастными, счастливыми, всеми, после всего. Который надо успеть записать. Который только и запомнят баба Поля и баба Лена, когда прилетят на Альфа Центавров по заданью подпольного антитеррористического центра, выхлопотать у Саваофыча разрешенье на продленье земной истории на 1780 лет, чтобы успеть дописать роман про приключенья героев, который они вкратце перескажут. Саваофыч скажет, ладно, хер с вами, бегите. Тем более, что 1780 лет уже прошло. То, что на Альфа Центавров время для перессыка, на земле годы, и годы, и годы. Тем более, что это ничего не меняет, они теперь будут в своих кругах возвращаться к тому же самому, как критики к фуфлу, как Добычин к каналу, как народ к трещине, которая бежит через землю, пока не смогут роман про приключенья героев выменять на ровный мощный свет, бьющий изнутри наружу.

Роман про приключения героев – 2.
Истории семей можно было бы писать, это и была бы сюжетная проза. Неважно, как эти семьи прижились, в комнате или в стране, всё одинаково интересно. Вот один такой сюжет. Бабушка уехала в Турцию на 2 недели с подружками, с которыми они дружат 50 лет. Дочка Майка Пупкова вернулась в наш неблагополучный одноэтажный дом на 4 квартиры, от в\ч, под снос, Индейцевы, Инопланетяниновы, Мутантовы, Послеконцасветцевы, история земли. Из которого она ушла, потому что у нас нет Интернета, а у неё жених в Ирландии, с которым она каждый день разговаривает по скайпу, учится на будущее страны. И сразу получился конфликт, потому что она привыкла, что бабушка ходит перед ней на цирлах, лишь бы она была, а здесь ей никто особо не будет заниматься, наряд сдал, наряд принял, у каждого своя охота. Папа, который 30 лет о стенку стучится, в которую всё улетает и ничего не прилетает. Мама, которая так устала, что руку поднимет, а опустить забудет, так она и висит на воздухе как Христос распятый.
В сущности, у всех то же самое. К тому же, здесь ещё что-то наследственное, меня за это в армии били, я был может быть и не виноват. Надо было спросить у папы, но папы к этому времени не было давно. Какая-то тёмная история, что папа кололся, с армии, служил в медицинских войсках, а меня родил в 27, маму взял из деревни, которая ничего не понимает в его болезни. Когда мама через 30 лет пошла к директору медучилища, в котором он учился, потому что папа первым делом повёл её к ней, а не к матери, сказал, она как мать. Она сказала, тебе такая подходит. Она сказала, ты что не знала, он же кололся. И заплакала, у меня сын погибает, то же самое. Мелитополь, ренессансный город, похож на кладбище. Папа болел эпилепсией, лежал в психушке. Как Александр Македонский перепутал несчастье и счастье, жменю таблеток запивал пивом и делался как тряпочка, у него начиналось счастье.
Армия хороша тем, что она зона. Тысячелетний обряд проведения юношей, достигших половой зрелости через круги смерти и воскресения. Не все проходят армию, но в основном все и на всю жизнь запоминают армию как что-то важное. Главный обряд зоны, все должны ударить ножом труп. Когда зоной стала целая страна, естественно, армия с её подростками, принимающими всё за чистую монету, не обладающими опытом жизни пожилых и зрелых, как жизнь подомнёт и отпустит, превращается в жестокий фарс, потому что люди очень разные. Одни писаются по ночам, другие встают по утрам с головой как чайник, как после эпилептического припадка, и ничего не помнят, где они и что они, третьи пьют с сержантами и свои в доску. В учебке были 30 чеченов и 300 узбеков, 30 чеченов поднимали каждую ночь 300 узбеков и избивали, потому что одну нацию пёрло, а другая была мудра как вода.
Но они же этого не знали, но социальные институты не работали, потому что Сталин за шторой стоял и смотрел как избивают его друзей, Иван 4 писал поминальный синодик им зарезанных в 6 раз толще “Войны и мира”. Короче, эта тысячелетняя ересь народа, что только начальники и святые спасут нас от себя самих, привела к катастрофе. В сущности, был только один человек, старшина Беженару, у которого с его Марией Ивановной не было детей в их 50, и который любил нас как детей, о чём я лет через 20 догадался. По-своему, разумеется, в жизни любить нелегко, тем более в боевой части, где никому ни до кого нет дела, кроме своих страстей. Как может любить толстый пьющий индейский петух.
В учебке было 30 запорожцев, сержант Авдеев сказал Диме Черевкову перед строем, рядовой Черепков, он ответил, слушаю, сержант Абздеев, в строю. Меня поразила скорость, помню, тогда, как можно так найтись за 1 секунду, с моим эпилептическим наследством. Дима Черевков любил нас как старшина Беженару, он был старше, женат, у него был ребёнок, он понимал нас, Запорожье был ренессансный город. Я сказал Майке Пупковой утром в ванной, почти любовно, сычка, выйдешь ты когда? Она повернулась с искажённым ненавистью лицом и ответила, а ты много набздел? Я сразу вспомнил Диму Черевкова. Мама Марья Родина билась в углу в припадке, она просто не врубалась, за что нас так ненавидит наш кулёчек, за который мы приняли крестные муки и из себя иссекали. Слава Богу, у меня уже был опыт жизни, ведь я к этому времени 30 лет уже бился головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает, и не понимал уже, что больше, люблю я её или ненавижу.
И так аккуратно посадил дочку напротив как фарфоровую, чтобы не расплескать и прочёл, что я успел набздеть за утро, рассказ “Роман про приключения героев”. Я не читал давно домашним, года 2, с тех пор как Марии поставили диагноз, аневризма сонной артерии, (завтра ляжете, послезавтра прооперируем, лучший исход, летальный, худший исход, 30 лет смотреть в одну точку и под себя испражняться), неаневризма сонной артерии, диагноз (ошибка в диагнозе). Она села и стала плакать, что она так больше не может. А потом дочка Майка Пупкова ушла из дома к бабушке Орфеевой Эвридике, с которой мы 10 лет сражались самурайскими мечами, кто больше Родину-мать любит, сделали себе харакири, и оказались родственниками, как все люди на земле. В божественной драме такое бывает, в божественной драме чего только не бывает. Как все ударили ножом труп на зоне, потому что только так можно было выжить. А потом он ожил.
Вечера освободились. Марья Родина стала шить текстильных кукол, потому что всегда были художественные поползновенья, просто времени никогда не хватало. А тут ввиду снача приблизившейся, а потом отдалившейся смерти перспектива вдруг ожила. Я был на выставке с куклами Марии и себя понял. Меня поразило, что из 100 процентов людей только 1 может воспринимать художественное, а из 100 процентов воспринимающих художественное только 1 может воспринимать настоящее в художественном, потому что оно очень страшное. Там была одна женщина-критик. Она напилась в сиську. Приходила 7 раз с банкета с шоколадкой и шептала, зачем она так делает, смотрителям. Ведь он же спивается, ему год остался, на куклу Фарафонов.
Майка Пупкова, конечно всё забудет, с них как с гуся вода, пускай она поплачет, ей ничего не значит. Нас били, когда мы оказывались слишком неживые, потому что папа эпилептик, но всегда за углом стоял старшина Беженару с секундомером и считал, хватит или ещё не хватит, потому что с Марией Ивановной не было своих детей и потому что любил. Жизнь просочится в самом тупом месте, как сквозняк, и вырастет, как вор с ножом, что мера везде, даже в аду. Как я бегал за Геной в посёлок, который у проституток, потому что часть уже подняли по боевой тревоге. И как Гена за мной вымывал блевотину, когда я напился, что я нечистый и ничего не вижу. Это всё ведь лет через 20 становится видно, и то, если ты 30 лет стучишься головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает.
Они, наоборот, бьют. В сущности, это подстава ещё хуже. Я подрабатывал грузчиком в фирме, там всех поувольняли, они были нерасторопные и мудрые, знали, да пошла эта фирма на хер. И оставили одного расторопного и немудрого, он прочёл в жёлтой прессе, что во всём виноваты писатели и евреи, и плевался в припаркованные на проезде мажоры, но с нюхом, чтобы не нарваться. И меня, потому что я всё время терпел, потому что мне важно было увидеть, как здесь любят и как здесь ненавидят. Он, этот менеджер Красноармейцев, закосил от армии, но в сущности это была та же самая армия, только бил всё время он, а не его. В случае с Майкой Пупковой я мог прочесть рассказ “Роман про приключения героев”, чтобы по крайней мере попытаться показать какое всё другое. В случае с менеджером Красноармейцевым не мог, потому что мне бы никто не поверил, я был всего лишь грузчик. И я ушёл, это единственное, что я мог, чтобы он остался один, и всегда оставался один. Случилось это всё тогда же, когда Мария сказала, что она больше не может, когда я вместо того, чтобы поддержать, ушёл с последней подработки.
Но это не сюжетное произведение, и почему это не сюжетное произведение “Роман про приключения героев”. Потому что в тот момент, когда они полностью проиграли, они полностью выиграли. Вот это, пожалуй, Майка Пупкова, единственное, что запомнит про героев. А больше и не надо, честное слово, вспомните куклу Фарафонов и критика с шоколадкой, которой год остался, ведь увидела же она свою судьбу. Мистика, скажет некто. Кто? Если никого нет. Если один менеджер Красноармейцев, который всех подставил и все от него ушли. Только Сталин за шторой. Только Иван 4 с поминальным синодиком, сколько он удавил. Теперь понятно, почему нет сюжета в “Романе про приключения героев”. Ведь это писатели придумали сюжет, потому что жизнь человека стала автономна, родился, жил, умер, отсюда никуда. А нам возвращаться к людям, которые летят в каплях в дырку в общую воду.
И вот входит герой с текстом и становится автором, он читает, что всё по-настоящему, ∞ - 40 = ∞, 1+1=1, яяяяяяя, Бог Бога Богом о Бога чистит. Свет посылает себя в свет и выменивает себя на свет, и это единственный сюжет, потому что всё остальное косность, за которую личная вина автора, а автор я и герой я. И я опять начинаю биться головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает в “Романе про приключения героев”. И поэтому не вижу, как сзади подходит некто и что-то невидимо меняется в уголках глаз у публики. Публика начинает понимать, что всё наоборот, чмо Бог, начальников подставили, последние первые, слава фук, слова умрут, все спасутся, и оглядывается.
Всё написанное, конечно, неважно. Важно, чтобы из этих 100 % воспринимающих художественное в жизни, этим одним человеком, видящим настоящее в художественном, был ты – читатель. Потому что мы все умрём и будем лететь в капле с Богом, и будем всё не помнить или всё помнить, ведь есть же разница в этих двух единственных сюжетах. Окажется ли вода прозрачной, решаешь только ты сейчас, единственный герой и автор, вот почему сюжет взорвался, как земля взорвётся, а мы останемся.

Роман про приключения героев – 3.
Литература это смыслы, смысла всегда работают. Ну, конечно, есть какие-то более популярные направления для жизни. Вот, посмотрим, у Веры Верной и Соловьёва четверо. Они очень талантливы, она безумна, он умница. Она мужественна, 40 лет верить в людей, это чересчур, даже для жизни, только для Бога это как раз. Ум любит банальность, потому что на что же и положиться в жизни, порядочность подведёт, уж больно страшна трагедия, звезда, летящая сквозь пустоту, банальность вывезет, что президент верующий, пусть он только себя любит, но мы верили.
Ренессансная мадонна художница, Постсуицидальная реанимация психолог, Ирокез архитектор, Саам писатель. Вообще-то они все до 30 при матери, потому что мать мэр острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане. Но, наверное, это 4 самых популярных направления в нынешней ментальности, потому что что-то же происходит, раз жизнь ещё есть. Правда, иногда кажется, что ничего нет, но это, наверное, потому что ты в это время то, что есть и поэтому его не видишь. Правда, футболисты популярнее или актёры, но они потом станут журналистами и художниками, когда пройдёт слава и настанет работа.
Ренессансная мадонна родила двоих, потому что не хотела отпускать мужа в армию, а ещё потому что старшая и ей передался главный в семье дар – любви. А потом у неё настал кризис, она не поняла, зачем это всё, если в нём нет какого-то надмирного смысла, и хотела вернуться к рисованию, но Вера Верная сказала, я не потяну девятерых. Марья Родина тоже так, сначала 20 лет в школе отработала, а потом, когда врачи поставили диагноз, аневризма сонной артерии, неаневризма сонной артерии, диагноз, ошибка в диагнозе, стала шить текстильных кукол, скульптура такая, у которых они мёртвые, а воздух живой, метафорой мысли, что всё только начинается.
В жизни есть художественное, в художественном есть настоящее, в настоящем есть 4 ступени посвящения, люди, ангелы, Бог, любовь, ∞ - 40 = ∞, 1+1=1, яяяяяяя, Бог Бога Богом о Бога чистит. Но всё это для вас пустые междометия, если вы не прошли через всё ради них. Тогда с той стороны смерти надвигается жизнь, а с этой стороны жизни смерть, и всё превращается в художественное. Так у Ренессансной мадонны и Марьи Родиной получается.
Постсуицидальная реанимация поступала на социальную психологию, но её зарезали на экзамене, а потом сказали, что же вы не сказали, что мама мэр. А она просто обошла вокруг острова с палаткой и поступила на другой факультет, а потом перевелась. Просто, у социальной психологии как у Постсуцидальной реанимации и у острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане, всём уставленном неолитическими дольменами. То ли посвятительные инициации подростков, достигших половой зрелости, в круги смерти и воскресения, то ли каменные жертвенники, то ли макеты вселенной, то ли ловушки для рыб.
И чем дальше ты продвигаешься по лабиринту одиночества смерти я в жизни, тем больше ты видишь в смерти тот ключ, который не понять психологии с её призом благополучия, но лишь мистике с её посвящением, что счастье единично как сон, хоть под расстрельным дулом, хоть в постели в счастливом браке. То же самое, что у Ренессансной мадонны, понимаете?
Что мы имеем дальше? Ирокез отслужил, потому что проще всех глядел на жизнь. Выпиваешь с друганами бутылку красного, залезаешь на смотровую вышку на Тамарином и кричишь, все – пидоры. А там красота, чайка Петрова и чайка Петров планируют над островом и друг к другу прижимаются, как друг друга бессмертие. А к острову подходит океанский лайнер “Атлантида” с каботажем 100 тысяч тонн с американскими, европейскими, азиатскими, африканскими туристами. Американские туристы снимают абсурд, европейские туристы снимают глаза, азиатские туристы снимают себя, африканские туристы нанимаются гастрарбайтерами. А по острову идут Глядящий со стороны, Рысий глаз, Агар Агарыч, Работник Балда Полбич, Оранжевые усы, Василий Иванович Чапаев, живые и мёртвые, улучив минутку между запоями, и стараются ноги ставить параллельно, но у них плохо получается, и говорят.
Смысл отдельно ото всего, но с ним нельзя слиться, и поэтому, катай-валяй. Американцы в шоке, европейцы в восторге, они сами так чувствуют, азитам по барабану, , африканцы чувствуют родину. Чайка Петрова и чайка Петров могут 6 дней планировать, пока не умрут от истощения. Ирокез вернулся из армии и хотел поступать в архитектурный, но мать сказала, ты нужен здесь. Потому что он как отец, боится страшного и не боится не страшного. Потом поступит на вечерний и будет строить дома, в которых один может отключиться, но не может не чувствовать одиночества даже в отключке. Правда, есть мать и есть отец, мать, которая всё время работает, отец, который всю жизнь любил. Вот и попробуй перейти эту бездну вброд, задыхаясь в тоске по несбывшемуся, тем более, что все профессии одно и то же, как выясняется, возвращение к себе, который Бог.
Теперь Саам, самый балованный, последний. В школу отпущенный чуть не в 10 лет. Своенравный, всё детство вечно что-то случалось. То мотоцикл подожжёт, то в Белом море утонет. Единственный, кто не пошёл за матерью и решил строить судьбу отдельно. Уехал в Питер с любимой женщиной, нашёл работу сезонником, писал. Забрили в армию. После армии всё изменится, лето станет зима, осень весна, люди станут рациональные, климат влажный. Кризис человеческого одиночества перейдёт в области военные и экономические. Что ни в чём смысла нет, и ни художники, ни психологи, ни тем более архитекторы не смогут ответить на анекдотический вопрос без времени, Чернышевского и Солженицына, что делать?
И только профессия писателя окажется затребованной, хотя это смешно, что может писатель произвести, кроме иллюзии. Саам как Ванга увидит мир пустым во сне на будущие 2000 лет, и догадается, что мы, в сущности, бездомные, наша единственная родина – писательство. Поэтому в эпохи неблагополучные, когда уже нельзя спрятаться за забвение и лепить горбатого, хотя, лепить горбатого можно всегда, в этом он отдаёт себе отчёт. Но это поприще для сестры, Постсуицидальной реанимации, аффекты и преступления.
Он же занимается положительными проблемами, самый последовательный из детей. Если люди это трагедия, а ангелы это их прообразы, а Бог это их лицо, а любовь это то, чем всё закончится, то тогда понятны Рысий глаз, Агар Агарыч, Оранжевые усы, Василий Иванович Чапаев, Работник Балда Полбич, Глядящий со стороны. То тогда лепи горбатого и вызывай сострадание.
Это ведь поприще не лишь для писателей, но для психологов, писателей, архитекторов, но для армии, милиции, скорой помощи, начальников, народа. Как они хотели спрятаться в забвение и как у них ничего не вышло. Как у северного племени Саамов на острове, которые наедались мухоморов и становились берсерками. И на плоту покоряли всю обитаемую ойкумену, выходили на побережье возле нынешнего Лос-Анжелеса и их начинало сырой рыбой выворачивать. На них смотрели местные со взглядом пустым от слишком долгого созерцания холмов. Их взгляды встречались и они друг про друга думали, что они Бог. Не так уж они неправы, просто, чтобы не затусовать эту интуицию приходится всё время уходить в профессию, как Ренессансная мадонна, Постсуицидальная реанимация, Саам, Ирокез. Чтобы Веру Верную и Соловьёва сделать своими детьми с пожилыми лицами, как на иконе “Камень нерукосечной горы” у Христа лицо Саваофыча.

Смерть.
Важно не что это случится, а что ты видишь. Наверное, это единственное, что может меня оправдать перед присяжными обвинителями. Вдруг лето среди зимы. Вдруг жизнь среди смерти и ты. Вдруг любовь, ничего не спрашивающая. Если вы разложите деньги на составляющие, то там никаких денег не окажется, голой выгоды, лишь жертва и тусня, потому что никто не знает, кроме тебя, в чём твоя выгода.
А ты знаешь лишь одно. В 1972, когда умер отец, ты из ухаря стал расколовшимся. Из западной группы войск приехал цинковый гроб и контейнер книг иллюстрацией мысли, что жизнь на самую драгоценную жемчужину в здешней природе человека разменять велено. Кем велено? В 1983, когда сунул ногу в сапог, полный мочи, на утреннем построенье, ты из расколовшегося стал смертником, всё остальное приклеилось к той тоске в животе, которая началась. Когда же она началась? В 1989 году, когда написал первое стихотворение, ты из смертника стал воскресшим. Это как когда мальчик изольёт семя, пусть ещё без женщины, гигантское облегчение, можно начинать всё сначала, внутри у пустоты нашёлся ребёнок.
В 1995 году ты из воскресшего стал несчастным. Вера Верная заходит в комнату без окон и дверей и её там 15 минут корячит, что лучший способ нарваться, не нарываться, мэр острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане. Потом выходит и светло улыбается, что талантливый администратор, решает вопросы, руки прохожим целует, говорит, хочешь маленького котёнка, как ты его назовёшь?
В 2001 году ты из несчастного стал счастливым. Марья Родина, ей хирурги поставили диагноз, аневризма сонной артерии, неаневризма сонной артерии, диагноз, ошибка в диагнозе. Села и стала плакать, что она больше так не хочет. А потом стала шить текстильных кукол, Архистратиг Фёдор Михалыч, Смерть Марины Михайловны Цирлиной, Новая Офелия, Оскар и Мыня, Фарафонов, бздо, Израилич, Ню, Витя Пляскин. Скульптура такая, что они мёртвые, а воздух вокруг них живой, метафорой мысли, что всё только начинается.
В 2007 году ты из счастливого стал после всего. Василий Иванович Чапаев на трещиной, наважьей, сельдяной рыбалке в акватории Белого моря, плачет и смеётся в доре, гармония, сука, у жены инсульт, у самого рак в последней фазе, год остался, у внука менингит.
В 2013 году ты стал всем. Афанасий Иванович Фарафонов, 103 года, монах в маленьком католическом монастыре в аргентинских Андах, после всего, крепостного права, гражданской, Орловско-Курской дуги, третьей мировой войны, закрывает глаза и всё видит, но ничего не отсекает, понимает, что человек как поломанная камера, которая валяется на полу, всё время снимает, как красиво то, что было рационально до цинизма. Ничего не выбирает, после смерти в окруженье в сорок третьем.

Вера Верная и даосы.
Я понял Веру Верную, она просто тащится всё время, как маньяк, что всё живое, после того как всё подожгла, а потом потушила. А все автономны как даосы, в последний момент узнают перед вылетом на Альфа Центавров, что всё наоборот, наши – ненаши, чмо – Бог, несчастье – счастье, но сделать уже ничего не смогут. Поздно, поезд ушёл, ребята. Смеётся главный даос, великое ничто, путь. А Вера Верная обдурила даосов, растянула последний момент на 30 лет. Даосы дошли до линии, а дальше не пошли, дальше не их территория сбора бутылок. Там всё время вина, там всё живое, с лицами, там все всё знают, только придуриваются нерусскими.

Текстильные кукла Марины Яневой. Бздо. Фарафонов. Последний снимок. Слабоумный мальчик Витя Пляскин. Ню.

“Наша улица” № 113 (4) апрель 2009